Сначала предположили, что это связано с потерей заказа, в котором Мэллори очень нуждался, так как жил в бедности, но потом было выяснено, что Тухи не имел к заказу никакого отношения. Тухи великодушно просил суд о смягчении наказания для этого юноши. Мэллори дали два года принудительных работ.
Китинг посетил контору Элсворса Тухи. Тот предложил Китингу стать председателем Американского Союза Архитекторов. В конце разговора он спросил его об его отношениях с Кэтрин. Питер сказал, что очень любит её. И это было правдой. Он действительно так чувствовал. Тухи сделал вид, что одобряет этот брак. Он сказал:
— Да, да. Как чудесно! Юная любовь! О, я, конечно, одобряю. По-моему, это очень мило. Вы не могли сделать лучшего выбора, чем Кэтрин. Она как раз тот тип женщин, для которых мир со всеми его проблемами и проспектами не существует, потому что она сама наивность и простота. Ну, конечно, я понимаю. Я реалист. Мужчины всегда стремились сделать из себя дураков. Ну, полно, никогда не надо терять чувства юмора. Однако, мне всегда нравилась история Тристана и Изольды. Это самая лучшая сказка из всех, какие я когда-либо слышал. Кроме, конечно, «Микки Мауса».
Тухи пригласил Питера к себе на чай. Кэтрин тоже присутствовала. Питеру не понравилась её манера сидеть на кончике стула и её угодливость по отношению к дяде.
Зашел разговор о Роурке. Тухи интересовали все подробности его жизни. В том числе и то, слушает ли он, когда говорят другие.
— Слушает, — ответил Китинг. — Но лучше бы он не слушал.
— Почему?
— Это выглядит слишком оскорбительно — человек делает вид, что слушает, а самому в высшей степени наплевать.
Доминика вернулась в Нью-Йорк через три дня после последнего визита в каменоломню. Она больше не могла оставаться в загородном доме. Она чувствовала настоятельную потребность быть в городе.
Теперь она часами бродила по улицам города. Она шла быстро, руки в карманах. Она уговаривала себя, что она не надеется его встретить. И не ищет его.
Она всегда ненавидела улицы города, это бесчисленное количество лиц, обтекающее её со всех сторон, эти задевающие её локти. Сейчас ей казалось, что безымянный рабочий, выполняющий какую-то безымянную работу в этом городе, является частью этой толпы, которую она ненавидела. После этих прогулок она приходила домой, содрогаясь от ненависти. На следующий день она снова шла на улицу.
Ее работа в «Знамени» не казалась ей больше интересной. Она пошла в редакцию. Остановив бурный поток приветствий, которыми встретил её Алва Скаррет, она сказала ему, что хочет уволиться. Он безмерно удивился.
— Но почему? — спросил он.
Это было первое слово из внешнего мира, которое проникло в её сознание после встречи с Роурком. Она не знала, что ответить. Ей хотелось сказать: «Из-за него, потому что он изменил всю мою жизнь». Она понимала, что это звучит бессмысленно даже для неё.
— Я пошутила, Алва, — сказала она. — Хотела посмотреть, что ты ответишь.
Развернув газету, Китинг увидел репродукцию эскиза, под ним было написано: «Энрайт Хаус, выполнен Говардом Роурком.» Но, даже не видя этой подписи, Китинг узнал бы рисунок по манере исполнения. Китинг уже довольно давно знал, что проект поручен Говарду Роурку. В газетах стало появляться его имя. Правда, чаще всего о нем говорили просто как о молодом архитекторе, выбранном Роджером Энрайтом. В газетах говорилось, что строительство дома начнется немедленно.
Доминика работала уже несколько дней, когда дверь открылась, и в её кабинет вошел Элсворс Тухи.
— Здравствуй, Доминика. Рад, что ты наконец-то вернулась. У меня всегда было такое чувство, что однажды ты уйдешь и не вернешься.
— Чувство или надежда, Элсворс?
— Ну, Доминика, ты же знаешь, что неправа по отношению ко мне. Я думаю, мы никогда не станем врагами, — усмехаясь, сказал он. Вдруг на столе он увидел развернутую газету с фотографией Энрайт Хаус. -Собираешься писать об этом? Это здание независимо до оскорбления.
— Ты знаешь, Элсворс, — ответила Доминика, — я думаю, что человек, который это создал, должен покончить жизнь самоубийством. Нельзя позволить, чтобы такое прекрасное здание было воздвигнуто. Если оно будет построено, то женщины будут вешать на лоджиях пеленки, а мужчины плевать на лестницах, Мальчишки будут рисовать на стенках непристойные картинки. Если он отдаст это творение, он станет еще хуже, чем они. Он не должен позволять таким людям как ты, смотреть на это здание, говорить и писать о нем. Делая это, ты будешь смотреть на это здание, говорить и писать о нем. Делая это, ты будешь совершать маленькую подлость, а он — святотатствовать. Человек, который знает столько, чтобы создать это здание, не должен оставаться живым. Но я не собираюсь писать об этом здании. Это было бы повторением преступления архитектора.
— А разве не преступление говорить со мной об этом здании? — спросил Тухи, приятно улыбаясь.
— Конечно, — ответила Доминика.
— Доминика, я очень редко тебя вижу, сказал Тухи. — Давай как-нибудь пообедаем вместе.
— Хорошо. В любое время.
Первое собрание молодых архитекторов, на котором присутствовало 18 человек, в том числе и Китинг, происходило в доме Тухи. Его выступление было в самом разгаре, когда в прихожей раздался звонок, и вошла Доминика. Она сделала знак Элеворсу Тухи, чтобы он продолжал. По выражению его лица Китинг понял, что он не ждал Доминику.
После собрания Тухи подошел к Доминике.
— Доминика, дорогая, — восторженно сказал он, — могу ли я чувствовать себя польщенным? Если бы я знал, что ты интересуешься, я бы прислал тебе пригласительный билет…
— Неужели ты считал, что я не интересуюсь? Это твоя ошибка, Элсворс, не забывай, что я газетчица. И не часто доводится присутствовать при рождении преступления.
— Что ты имеешь в виду, Доминика? — резко спросил Китинг.
— Здравствуй, Питер, — повернулась к нему Доминика.
— Ты, конечно, знаешь Питера, Доминика? — спросил Тухи.
— О, да. Питер был когда-то влюблен в меня.
— Ты ставишь глагол в неправильном времени, Доминика.
— Элсворс, а почему ты не пригласил этого архитектора, который спроектировал Энрайт Хаус, как его имя, Говард Роурк?
— Я не имею удовольствия быть с ним знакомым.
— А ты разве его знаепь? — спросил Китинг.
— Нет, я только видела рисунок в газете.
— И что ты думаешь о нем?
— Я не думаю о нем.
Когда она собралась уходить, Питер вышел вместе с ней.
— Доминика, значит ли твое появление здесь, что ты решила выйти из своего укрытия? Я много раз пытался встретиться с тобой.
— Разве?
— Нужно ли мне говорить, что я счастлив снова видеть тебя?
— Нет. Считай, что ты уже это сказал.
— Ты очень изменилась, Доминика.
Сидя в машине, он спросил:
— Кто он, Доминика?
Она повернулась к нему. Её глаза сузились. Потом на её лице появилась улыбка:
— Простой рабочий с каменоломни.
Она рассчитала правильно. Он громко рассмеялся.
— Ну, конечно, смешно было бы думать, что ты скажешь. Ты знаешь, Доминика, что я тебя люблю. И я не позволю тебе снова исчезнуть. Теперь, когда ты вернулась…
— Теперь, когда я вернулась, Питер, я не хочу тебя видеть. Ну, конечно мы будем встречаться в обществе. Но, пожалуйста, не звони мне. И не пытайся меня увидеть. Ты, Питер, воплощаешь в себе все то, что я ненавижу в мужчинах. Ты не худший из них. Ты лучший. Вот это то и страшно. Если я когда-нибудь вернусь к тебе, прогони меня. Я говорю тебе это сейчас, потому что сейчас я могу тебе это сказать. А когда я приду к тебе, ты уже не сможешь остановить меня.
Роджер Энрайт начал свою жизнь как шахтер. На своем пути к миллионам, которыми он сейчас обладал, ему не помогал никто. Среди богатых людей он не пользовался популярностью — они не любили его за то, что он разбогател так быстро. Он ненавидел банкиров, профсоюзы, женщин и биржу. Он никогда не продал ни одной акции, и владел своим богатством безраздельно. Помимо нефтяных компаний он владел издательством, рестораном, гаражом, заводом холодильников. Перед тем, как предпринять какую-либо финансовую операцию он тщательно изучал все материалы. Он работал 12 часов в день.
Когда он решил воздвигнуть здание, он потратил на поиски архитектора шесть месяцев. Он выбрал Роурка в конце своего первого разговора с ним, который продолжался полчаса. Позже, когда были сделаны первые чертежи, он дал указание приступить к строительству немедленно. Когда Роурк хотел объяснить ему свои чертежи, он не дал ему договорить:
— Бессмысленно объяснить мне абстрактные идеи. У меня не было никаких идей. Люди говорят, что я аморален. Я делаю только то, что мне нравится. Но что мне нравится, я знаю совершение точно.
Роурк никогда не говорил Энрайту о своей попытке привлечь его внимание раньше. Но Энрайт каким-то образом узнал об этом. Секретарь был уволен через пять минут. А через десять минут он, как ему было приказано, покинул контору, оставив деловое письмо недопечатанным.
Роурк снова открыл свою контору — ту же комнату на верхнем этаже старого здания. Но он увеличил её, присоединив несколько смежных помещений. Он взял на работу нескольких молодых чертежников, не имеющих большого опыта. Он никогда о них не слышал раньше, и не просил рекомендательных писем. Ему было достаточно в течение нескольких минут проглядеть их рисунки и эскизы.
Роурк работал с увлечением. Бывало, что он оставался в конторе всю ночь. Когда утром чертежники приходили на работу, они не видели усталости на его лице. Он переходил от доски к доске, делая поправки, и его слова звучали так, как будто ничто не прерывало работу мысли, начатую много дней назад.
— Говард, ты невыносим, когда ты работаешь, — сказал ему однажды Хеллер.
— Почему? — изумленно спросил Роурк.
— Даже простое пребывание в одной комнате с тобой утомительно — слишком большое напряжение.
— Я не понимаю, о каком напряжении ты говоришь. Я чувствую себя совершение естественным именно тогда, когда я работаю.
— В этом-то все и дело! Ты совершенно естественнен только тогда, когда ты почти разрываешься на куски. Непонятно, из чего ты сделан, Говард? Ведь это всего-навсего здание, а не комбинация священнодействия, индийской пытки и сексуального экстаза, как тебе представляется.
— А разве это не так?
Роурк нечасто вспоминал о Доминике. Но когда он вспоминал, он понимал, что мысли о ней присутствуют постоянно. Он хотел её. Он знал, где найти её. Но он выжидал. Ожидание забавляло его, потому что он знал, что для неё оно невыносимо. Он знал, что его отсутствие привязывало её к нему сильнее, чем его присутствие. Он давал ей время на то, чтобы побороть чувство к нему, чтобы она могла понять свою беспомощность, когда он, наконец, захочет её увидеть. Пусть она знает, что даже это было задумано им, было проявлением его власти над ней. И тогда у неё будет только два выхода: либо убить его, либо придти к нему самой. Вот почему он ждал.
В декабре ему как-то позвонил Хеллер и сказал, что в следующую пятницу они приглашены в дам Холькомбов на официальный прием. Роурк не хотел идти, ссылаясь на занятость. Но Хеллер убедил его, поскольку на этом приеме будут люди, желающие с ним познакомиться и в дальнейшем пригласить его в качестве архитектора.
— Нельзя же работать по 14 часов в день. Почему хоть однажды не сделать исключения. Увидишься со старыми друзьями. Там будет Эрик Снайт, Питер Китинг, Гай Франкон и его дочь. Тебе надо с ней познакомиться. Ты когда-нибудь читал её статья?
— Я пойду, — сказал Роурк.
— Ну вот и отлично. Между прочим, а у тебя есть смокинг?
— Да. Энрайт заставил меня заказать один.
Когда Хеллер ушел, Роурк долго сидел за столом своей большей комнаты в новой однокомнатной квартире, которую он недавно снял в одном из новых домов на тихой улочке. Комната выглядела огромной и пустой. Мебели было мало, и казалось, что если крикнешь, то услышишь эхо. Он решил пойти на прием, потому что знал, что это было то место, где Доминика никак не ожидала его встретить.
Китинг медленно пробирался по направлению к Доминике через толпу гостей. Она была в вечернем платье цвета стекла. Китингу казалось, что она настолько прозрачна, что через неё можно увидеть стену, около которой она стояла. Когда он подошел, она не сделала попытки отвернуться от него. Но монотонность её ответов заставила его отойти через несколько минут.
После того, как Роурк и Хеллер вошли, Хеллер спросил у него:
— Кого ты хочешь увидеть сначала? Вон там стоит Доминика Франкон, она как раз смотрит сюда. Пошли.
Роурк повернулся. Он увидел Доминику, которая одиноко стояла в другом конце комнаты. На её лице не было никакого выражения. Было странно видеть это лицо, обращённое к ним. Роурк испытал яростное удовольствие оттого, что она казалась слишком хрупкой, чтобы выдержать всю жестокость его поведения. Тем не менее держалась она превосходно.
— Мисс Франкон, могу я представить вам Говарда Роурка? — сказал Хеллер.
— Здравствуйте, м-р Роурк.
Роурк поклонился: — Здравствуйте, мисс Франкон.
Она сказала:
— Энрайт Хаус…
Она произнесла эти два слова так, как будто не хотела их произносить, и как будто они означали не дом, а много других понятий. Потам она улыбнулась.
— Я знаю Роджера Энрайта. Он почти друг нашей семьи. Я думаю, что я ему почти нравлюсь. Но он не может простить мне работу в «Знамени».
Стоя между ними, Хеллер подумал, что он ошибся сначала, что в этой встрече нет ничего странного. Он был несколько озадачен, что Доминика ничего не говорит об архитектуре, как следовало бы ожидать. И с сожалением заключил, что ей не понравился Роурк, как не нравилось ей большинство людей, с которыми она встречалась. Кто-то позвал Хеллера, и Роурк и Доминика остались одни.
Они говорили об Энрайте, и Доминика не могла прочесть на его лице ни малейшего намека на интимность. Он говорил как чужой. Она наблюдала за ним, думая, что её открытое платье ничего не скрывает от него, что он использовал её тогда почти как пищу, которую он ест. Она понимала, что он хочет, чтобы она первая напомнила ему о прошлом — он знал, что она не могла забыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10