Самые здоровые, первоклассные рикши, позабыв о профессиональной чести, едва тащились. Колодцы казались им спасительными оазисами, и, если даже попадались через каждые несколько шагов, рикши ни одного не пропускали и пили жадно, большими глотками, прямо из колод для скота, не удосуживаясь достать свежей воды. Некоторые падали на ходу и больше не поднимались.
Сянцзы и тот струсил. Пробежав несколько шагов с пустой коляской, он почувствовал, что все тело горит, словно в огне, а руки стали влажными от пота. Подвернулся пассажир, Сянцзы не стал упускать его, надеясь, что на бегу от встречного ветерка будет прохладнее. Однако, взявшись за ручки, понял, что в такую жару бежать невозможно. У него сразу захватило дух, во рту пересохло. Пить не хотелось, но, увидев воду, он устремился к ней. В то же время надо было двигаться быстро, чтобы палящие лучи не сожгли руки и спину.
Кое-как дотащил он пассажира до места. Штаны и куртка прилипли к телу. Помахал банановым веером – не помогло: воздух обжигал. Сянцзы снова побежал в чайную, хотя выпил уже очень много воды. Влил в себя два чайника горячего чаю, стало немного легче. Он пил и обливался потом, словно тело не удерживало влагу. Страшно было двинуться с места.
Он долго сидел, даже самому надоело, но не решался выйти, хотя в чайной делать было нечего. Жара как назло становилась все нестерпимее. Неужели он спасует? Ведь не первый день возит коляску, не впервые встречает лето – с какой стати терять целый день?
Сянцзы решил выйти, однако ноги не слушались, тело было каким-то ватным. Пот лил градом, сердце сжималось. Но что толку сидеть: все равно жарко, на улице лучше.
Он вышел из чайной и сразу понял, что совершил оплошность. Серая пелена на небе рассеялась, было уже не так душно, но солнце жгло пуще прежнего. Страшно было взглянуть на разъяренное светило. Его огненные лучи проникали всюду. Небо, крыши домов, стены, мостовая – все было залито белым светом. Воздух казался огромной призмой, сквозь которую проходили солнечные лучи, сжигая землю, раздражая зрение, обоняние. Улицы словно вымерли и стали шире. Вокруг царили зной и пустота.
Еле передвигая ноги, Сянцзы тащился словно в полузабытьи со своей коляской. Не только одежда, даже стельки были липкие от пота, и ему казалось, что он ступает по грязи. Он не испытывал жажды, но, завидев колодец, невольно поспешил к нему и пил долго, не отрываясь, словно надеялся впитать в себя немного прохлады. Вода освежила Сянцзы, он даже вздрогнул, как от озноба. Стало чуть легче. Он несколько раз икнул.
Пройдя еще немного, Сянцзы присел отдохнуть: очень не хотелось возить пассажиров!
С утра он не чувствовал голода, но в полдень, как обычно, захотел есть. Однако при виде пищи его стошнило. Желудок был переполнен водой, в животе урчало, как у опившейся лошади.
Сянцзы всегда боялся зимы, он и не предполагал, что лето может быть таким тяжелым, хотя жил в городе не первый год. Может быть, пошатнулось здоровье? Эта мысль испугала его. Да-да, он ослаб. Но что делать? От Хуню ему не уйти. Неужели он станет таким же, как Эр Цянцзы или тот пожилой рикша, старик, который зашел тогда в чайную со своим внуком? Неужели все кончено?
В час пополудни он снова повез пассажира. Это было самое жаркое время самого жаркого дня лета. Но он решил бежать, не обращая внимания на зной. Если он довезет пассажира и ничего не случится, значит, здоровье его не так уж плохо. А если не довезет – тогда не о чем говорить. Упадет замертво на пышущую огнем землю, и дело с концом!
Пробежав несколько шагов, Сянцзы почувствовал ветерок, словно в душную комнату ворвалась прохлада. Он не поверил себе, взглянул на ветви ив на обочине – они покачивались! Улицы внезапно заполнились людьми, которые торопливо выбегали из лавок, прикрыв головы веерами, и кричали:
– Ветер! Ветерок! Подул ветер!
Все готовы были прыгать от радости. Ивы у дороги словно ожили и зашумели как посланцы неба, возвестившие о прохладе.
– Ветви колышутся! О Небо! Пошли нам свежий ветер!
Жара еще держалась, но на душе полегчало. Ветерок вселял надежду. От его легких порывов зной как будто уменьшился. Внезапно свет померк, в воздухе закружился песок. Ветер усилился. Ивы, словно получив какое-то радостное известие, закачались и зашумели. Потом ветер стих, но пыль все висела в воздухе. Вдруг небо потемнело еще больше: на севере показалась черная, зловещая туча.
Сянцзы немного остыл, посмотрел на тучу и остановился надо было поднять верх коляски: летние дожди обрушиваются внезапно.
Тучи, клубясь, закрыли половину неба. Горячая пыль носилась в воздухе, от земли шел неприятный запах. Было прохладно и вместе с тем душно. Южная часть неба сияла голубизной, но с севера надвигалась черная туча, как вестник бедствия. Началась паника. Рикши поспешно поднимали тенты колясок, лавочники торопились убрать вывески, торговцы складывали лотки, прохожие прятались. Снова налетел ветер, и улицы опустели – всех будто вымело, только ивы размахивали ветвями, как в бешеном танце.
На небе еще кое-где оставались просветы, но землю окутала тьма. Яркий полдень сменился вдруг темной ночью. Пылевые вихри, отягощенные первыми каплями дождя, метались из стороны в сторону, словно отыскивая себе жертву. Далеко на севере, разорвав тучи, вспыхнула кроваво-красная молния.
Ветер выл, нагоняя страх. Каждый новый порыв грозил бедой, даже ивы затрепетали. Снова сверкнула молния, теперь над самой головой. Дождь зачастил, прибивая пыль.
Несколько крупных капель упало на спину Сянцзы, и он вздрогнул. Дождь медлил, но тучи не рассеивались. Снова налетел вихрь. Взметнулись ветви ив, полетела во все стороны пыль, и на землю обрушились потоки воды. Ветер, пыль, дождь все смешалось, зашумело, закружи лось. Земля и тучи слились воедино. Вдруг ветер стих. Холодные стрелы дождя водопадами низвергались на го род. Реки небесные хлынули, реки земные вышли из берегов, и все слилось в одну черно-желтую стену, которую временами пронзали яркие молнии.
Сянцзы весь вымок, с его соломенной шляпы струями стекала вода. Дождь хлестал по лицу, трепал штаны. Сянцзы не мог поднять головы, открыть глаз; он задыхался и едва передвигал ноги, бредя наугад по щиколотку в воде. Холод пробирал до мозга костей. Сердце сжималось, в ушах шумело. Он не мог найти подходящего места, чтобы поста вить коляску. Хотел бежать мешала вода. Еле живой, он медленно тащился вперед. Пассажир скорчился в коляске, предоставив рикше одному бороться со стихией.
Наконец дождь начал стихать. Распрямив спину, Сянцзы проговорил:
– Укроемся на время, господин, переждем!
Но пассажир затопал ногами, заорал:
– Вези скорее! А то бросишь на полдороге!
Сянцзы хотел было переждать грозу, но понял: если остановится, сразу замерзнет и, стиснув зубы, побежал дальше. Небо опять потемнело, сверкнула молния, дождь хлестал в лицо.
Когда приехали на место, пассажир, рассчитываясь, не прибавил ни медяка, но Сянцзы смолчал: ему было все равно!
Дождь то стихал, то усиливался, но уже не был так беспощаден. Сянцзы, не переводя дыхания, добежал до дому. Сел к очагу, но продолжал дрожать, как лист на ветру. Хуню дала ему горячей сладкой воды с имбирем. Он обеими руками схватил чашку, залпом выпил все до капли и забрался под одеяло. В ушах шумел дождь. Сянцзы впал в забытье…
К четырем часам вспышки молнии стали реже, гроза начала терять силу. Вскоре тучи на западе разошлись, по краям окаймленные золотом. Но пелена дождя все еще висела в воздухе. Громовые раскаты становились все тише, удаляясь на Юг. Наконец появилось солнце, и мокрые листья засверкали как малахит.
На востоке в прояснившемся небе вспыхнула радуга, только концы ее еще прятались в низких тучах. Когда же радуга исчезла, не осталось ни облачка.
Все вокруг было омыто дождем. Казалось, из грозового хаоса возник новый, прекрасный мир. Даже над сточными канавами кружились разноцветные стрекозы.
Но во дворе никто, кроме босоногих ребятишек, гонявшихся за стрекозами, не радовался ясному небу и солнцу.
В комнате Сяо Фуцзы обрушилась часть стены; пришлось снять с кана циновку и заткнуть дыру. Во многих местах обвалился забор, но до забора ли было. Одним приходилось то совком, то миской вычерпывать воду, залившую пол, другим – заделывать дыры в стене, вытаскивать промокшие вещи во двор и сушить их на солнце или у огня.
Во время ливня бедняки прячутся в своих каморках, готовых в любую минуту обрушиться и заживо похоронить всех обитателей. Люди словно вверяют себя милости Неба. А после дождя подсчитывают убытки. Возможно, теперь, когда засуха миновала, рис и подешевеет на полмедяка, но это не возместит потерь. Хозяева ремонтируют дома, лишь когда комнаты становятся совершенно непригодными для жилья. Один, в лучшем случае, два штукатура наскоро заделывают дыры глиной и мелким щебнем – до следующего ливня! Но стоило какому-нибудь жильцу хоть на день задержать плату, как его сразу же выгоняли, а вещи отбирали. Никому не было дела до того, что такой дом может в любой момент рухнуть и погибнут люди – на лучшее жилье у бедняков не было денег.
Больше всего обитатели этих нищих лачуг страдают после дождей от простуды. Весь день и ребята и взрослые проводят на улице, тяжелым трудом зарабатывая на жизнь. Когда потные и разгоряченные, они попадают под дождь, обычно очень холодный на севере, а то и под град величиной с грецкий орех, то сразу заболевают и долго валяются в жару на сыром кане. Лекарство им купить не на что.
Для урожая дождь благо – поднимаются кукуруза и гаолян, но в городе он уносит в могилу сотни детей бедняков. Когда заболеет взрослый, еще тяжелее. Поэты воспевают жемчуг брызг на лотосе и двойную радугу после дождя, но беднякам не до красот. Если заболеет кормилец, в дом входит голод. Недаром после дождей возрастает число проституток, воришек и вообще всяких преступников: когда болен отец, сыновья идут воровать, а дочери торгуют собой. Все лучше, чем умереть с голоду! Дождь идет для всех: для богатых и бедных, для праведников и злодеев, но одним он приносит богатство и радость, другим – смерть и горе, ибо изливается на землю, лишенную справедливости.
Сянцзы заболел. Слегли и многие соседи.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Двое суток Сянцзы проспал мертвым сном, и Хуню забеспокоилась. Она отправилась в храм Императрицы, раздобыла всякие чудодейственные травы, растертые с пеплом от благовоний. Когда в Сянцзы влили это снадобье, он открыл глаза, огляделся, но вскоре снова впал в забытье и начал бредить. Тогда Хуню решила пойти за врачом. Два укола, лекарство – и Сянцзы пришел в себя.
– Дождь еще идет? – первым делом спросил он.
Лекарства Сянцзы решил больше не принимать: жаль денег. Он очень досадовал, что заболел. Незачем пить всякое зелье из-за какой-то простуды! Сянцзы храбрился, но когда попытался встать, перед глазами поплыли огненные круги, и он снова упал. Делать нечего, пришлось глотать лекарства.
Сянцзы пролежал десять дней. И с каждым днем все больше расстраивался. Уткнется в подушку и плачет. Сейчас за все платит Хуню. Но что будет, когда кончатся ее деньги? Ведь он не может обеспечить семью. Хуню чересчур расточительна, любит полакомиться. А скоро появится ребенок!…
Сянцзы поправлялся медленно. Его грызло беспокойство, и это усугубляло болезнь.
– Что с коляской? – спросил Сянцзы, когда ему полегчало.
– Не волнуйся, отдала Динсы напрокат!
– Ай-я!
Сянцзы боялся, как бы не сломали коляску, однако Хуню поступила правильно: не стоять же коляске без дела! Он подсчитал, что зарабатывал пять-шесть мао в день. Этого хватало на плату за жилье, на рис, топливо, масло для лампы и еще оставалось ему на чашку чая. На жизнь достаточно, если, конечно, тратить расчетливо, не так, как Хуню. А сейчас они получали всего мао в день, да еще покупали лекарства. Что, если болезнь свалила его надолго? Не удивительно, что Эр Цянцзы пьет, да и остальные рикши живут сегодняшним днем. Рикшу на каждом шагу подстерегает смерть! Как бы усердно он ни работал, каким бы упорным ни был, он не имеет права обзаводиться семьей, не имеет права болеть – словом, ни на что не имеет права!
Сянцзы вспомнил свою первую коляску, вспомнил пропавшие деньги, добытые с таким трудом… Кого винить в этих несчастьях? Не из-за болезни и не из-за семьи он потерял тогда все. Видно, как ни бейся, толку не будет. Да, неизвестно откуда придет погибель.
Тоска уступила место полному безразличию. Пропади все пропадом! Будет валяться, пока не поправится!
Несколько дней он лежал спокойно, ни о чем не думая, но вскоре им вновь овладело желание поскорее приняться за дело: бегать, трудиться в поте лица. Пусть он погибнет, но человек, пока жив, до последнего вздоха надеется на лучшее. Вот только никак он не поправится.
– Помнишь, я говорил, что эта коляска несчастливая! – без конца твердил он Хуню.
– Ты лучше выздоравливай скорей! Совсем помешался на своей коляске…
Что тут скажешь! Он и в самом деле помешан на коляске! До сих пор верит, что она может принести счастье. Да, видно, зря верит…
Почувствовав себя немного лучше, Сянцзы поднялся, поглядел в зеркало и не узнал себя: щеки впали и обросли щетиной, глаза провалились, возле шрама прибавилось морщин.
В комнате было нестерпимо душно, но выйти во двор он не решался. Первоклассный рикша, а худой и бледным, как привидение, еле ноги волочит. Пусть лучше его не видят таким. Экая досада! Нет у него пока сил взяться за коляску! Увы! Болезнь приходит и уходит, когда ей вздумается.
Сянцзы провалялся с месяц. Потом снова впрягся в работу, хоть еще не окреп. Он надвигал шапку поглубже, чтобы его не узнали. Он не мог теперь бегать быстро, как раньше, и боялся вызвать презрение.
Сянцзы из кожи вон лез, чтобы наверстать упущенное, ни одного пассажира не упускал. Но через несколько дней опять слег. На этот раз с дизентерией. От досады он хлестал себя по щекам –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28