- Ты прав, - сказала она.
Сыграв свадьбу, молодые перебрались в Монреаль и поселились у Генриетты, матери Клодетты.
- Вот увидишь, - говорила Клодетта, - пройдет немного времени, и кузница, в которой ты сейчас работаешь, станет твоей. Потом ты купишь себе другую и еще одну, и еще, пока во всем Монреале не останется ни одной лошадки, не подкованной Монтамбо.
- Или одним из его подмастерьев, - засмеялся Туссен.
Клодетта часто и подолгу вела с мамой беседы о предстоящей жизни с Туссеном и о том, как обеспечить свое будущее. Страховых денег, оставшихся после смерти Жана Монтамбо, надолго не хватило бы, как и наследства, полученного Генриеттой от родителей. Нужно смолоду позаботиться о своих преклонных годах, учила дочку Генриетта.
- Туссен, ты и вправду не огорчен, что у нас не будет детишек? - в сотый раз спрашивала Клодетта.
Туссен любовно целовал жену.
- На кой черт нам тут сдались какие-то визжащие отродья? - отвечал он. - Нет, я ими сыт по горло. Дома у себя насмотрелся.
Однако молодые не успели прожить вместе и года, как Клодетта обнаружила, что беременна. Клодетта рыдала навзрыд и так часто падала в обморок, что Туссен всерьез опасался выкидыша, тогда как Генриетта напротив не скрывала, что ждет выкидыша как величайшего блага.
- Вы оба, похоже, с ума посходили, - пилила их Генриетта. - Неужто не знаете, к чему приводит кровосмешение между родственниками?
- Знаю, знаю, - отмахивался Туссен. - Только прошу вас, не нужно без конца напоминать об этом Клодетте.
- Можно и не напоминать, - мрачно говорила Генриетта, - она и так только об этом и думает.
Слезы Клодетты не просыхали, обмороки не прекращались, а Туссен жил в постоянном страхе из-за мрачных предсказаний тещи.
Вот в такой обстановке Клодетта и произвела на свет дочурку весом в пять с половиной фунтов* **Около двух с половиной килограммов.** . Приходский священник примчался из церкви Святой Марии крестить младенца уже через час после рождения - ведь было неслыханно, чтобы такие крохотные детишки выживали. Клодетта нарекла дочку Моникой и была убеждена, что малышка умрет еще до захода солнца.
Но Моника не умерла. Девочка росла пухленькой, розовощекой, с очаровательными черными кудряшками и без единого свидетельства, котрое указывало бы на проявление тревожных симптомов, развивающихся у детей, чьи родители состояли в близком родстве. Впервые в жизни у Клодетты, бывшей единственным ребенком в семье, появился предмет заботы. Любуясь прекрасной малышкой, Клодетта следила за ней с волнением, гордостью и обожанием.
- Это нас господь благословил, - говорила она.
- Тебе просто повезло, - сухо роняла Генриетта. - Учти, умный человек никогда не испытывает судьбу дважды.
- Да, мамочка, - покорно отвечала Клодетта.
Туссен же был счастлив, как никогда в жизни. Даровав жизнь Монике, его жена долгое время сама дышала на ладан, потом же, несколько месяцев спустя, обрела силы и не только поправилась, но даже расцвела точно роза. Она сбросила лишний вес, который набрала, вынашивая ребенка, и талия у нее снова стала тонкой и изящной, как у юной девушки. Глядя на прелестную женушку, Туссен испытывал непривычное волнение, и в чреслах его вспыхивало жаркое желание.
- Порой, когда я вижу, как смотрит на тебя твой муж, - делилась Генриетта с дочерью, - он напоминает мне необъезженного жеребца.
- Да, - кивала Клодетта, щеки которой тут же покрывались румянцем.
- Смотри, дочка, будь осторожна.
- Да, маман.
- Первые шаги малютка сделала, когда ей было девять месяцев от роду, и даже Генриетта признала, что это чудо. В тот вечер старая дама откупорила бутылку лучшего вина, чтобы отметить такое событие:
- Благодарение Господу - он даровал нам здорового ребенка.
Клодетта за ужином выпила два бокала вина и вдруг ни с того ни с сего лишилась чувств.
- Это от волнения, - сказал Туссен.
Генриетта внимательно всмотрелась в бледное как полотно лицо дочери, которую Туссен положил на диван.
- Держи карман шире, - бросила она в сердцах. - Проклятие!
- Что вы имеете в виду? - нахохлился Туссен.
Генриетта тяжело вздохнула:
- Ставлю лучшую двойку рысаков всего Монреаля, что моя дуреха опять понесла.
- О нет! - простонал насмерть перепуганный Туссен.
Но, увы, Генриетта оказалась права, и они снова прошли через все круги ада. Слезы, обмороки и жуткий страх преследовали Туссена днем и ночью, пока ему не показалось, что он начинает сходить с ума. Каждое утро по пути в кузницу он стал заходить в церковь Святой Марии и ставить свечку. Туссен никогда не отличался набожностью, но в тот день, когда Клодетта разрешилась второй дочкой - слабенькой и хрупкой, но вполне здоровой, - он сходил в церковь и поставил свечки перед ликом всех святых. Младенца нарекли Антуанеттой, и Генриетта вновь принялась поучать нерадивую дочку, как уберечься от столь тяжкого бремени.
Клодетта смиренно кивала и повторяла, потупив взор:
- Да, маман.
Она улыбалась, щеки пунцово вспыхивали, но год спустя на свет появился третий ребенок - уже мальчик, - которого окрестили Анселем. Малыш родился глухим. Роды были самыми мучительными, и Клодетта, так и не сумев от них оправиться, ушла из жизни, едва Анселю исполнилось шесть месяцев.
- Все из-за тебя! - кричала Генриетта на зятя. - Ей бы жить и жить все у нее было. Молодость, красота, прекрасный дом. Так нет же! Вам всего было мало, да? Вам нужно было плодиться, как кроликам. Ты только и думаешь о своих плотских утехах! Посмотри, что ты натворил, Туссен Монтамбо!
Туссен продолжал жить в доме Генриетты, работая в своей кузнице, в то время как на плечи Генриетты легла забота о детях. Прошло не так много времени, а Туссен стал замечать, что в детях произошла перемена - они уже чаще плакали, а Моника, прежде такая веселая, общительная и жизнерадостная, превратилась в замкнутого, раздражительного и вспыльчивого ребенка. А через год жизнь стала настолько невыносимой, что Туссен понял: если он хочет сохранить рассудок и спасти детей, нужно пойти на самый решительный шаг.
Для большинства канадских французов Соединенные Штаты Америки были просто пятном на карте, прилепившемся к южной границе Канады. Это была призрачная страна, неведомый край, в котором навсегда бесследно исчезали те немногие канадцы, которые рисковали отправиться в дальнее путешествие. Но к тому времени, когда Анселю Монтамбо исполнилось полтора года, Соединенные Штаты остались последней надеждой, на которую уповал измученный Туссен.
Ведь наверняка в Соединенных Штатах найдутся лошади, так рассуждал Туссен. И этих лошадей наверняка нужно подковывать, как и везде. Потом и на фермах всегда требуется подмога, а у него золотые руки - и инструмент может подправить и железную ограду выковать.
У Туссена был друг - Аристид Жоликер, который несколько лет назад уехал в Соединенные Штаты и не вернулся. Первое время Аристид присылал ему письма, но Туссен не утруждал себя ответами, и в конце концов Аристид тоже перестал ему писать.
И вот Туссен перерыл старый сундук, который привез в Монреаль с отцовской фермы, и отыскал одно из старых писем Аристида. В тот же вечер он сел за стол и написал своему старому другу письмо, в котором изложил свои горести и переживания.
"Здесь для тебя открываются такие возможности, о которых ты и мечтать не смел, - написал в ответ Аристид. - Приезжай немедленно. Я прекрасно помню эту ветвь семейства Монтамбо со стороны твоей покойной жены и глубоко тебе сочувствую. Ты должен как можно скорее переехать в Соединенные Штаты".
Аристид приписал, что сам начал жизнь в Соединенных Штатах, нанявшись подсобным рабочим на текстильную фабрику, а пять лет спустя отложил уже столько денег, что открыл собственное дело, купив бакалейную лавку.
Туссен воспринял эти вести как чудо. Всего за пять лет его друг из подсобного работника превратился в собственника. Но самое главное - Аристид закончил свое письмо словами, которых так отчаянно ждал Туссен:
"Ты должен приехать вместе с детьми. У нас с Жаклин уже шестеро своих, так что еще трое никак на нашем быту не скажутся. Пока не устроишься на работу, будешь жить с нами, а потом я помогу тебе подыскать собственное жилье. Поспеши, дружище. Эх, давненько же я тебя не видел!"
Десятого августа тысяча девятисотого года Туссен Монтамбо крепко поговорил с тещей, упаковал свои вещи, побросал в чемоданы детские одежки и вместе с тремя детьми сел на поезд с немыслимой станцией назначения: Ливингстон, штат Нью-Гэмпшир. Когда Туссен сошел с поезда, за ним топали две очень чумазые крохи-девчушки, а на руках заливался малютка-Ансель.
Еще при нем были ящик с кузнечными инструментами, да семнадцать долларов в кармане.
Глава четвертая
Аристид Жоликер жил со своей семьей в сером двухэтажном доме, обшитом досками, с чердаком и мансардой. Дом располагался примерно на полдороге между Шерман-стрит и Истмен-стрит, главной улицей Ливингстона. Как раз там, на самом оживленном углу Истмен-стрит, в месте пересечения с Этвуд-стрит, второй по значимости деловой улице города, и находилась бакалейная лавка Аристида.
- Удивительная все-таки страна Америка, - говорил Аристид Туссену, вскакиваешь утром с постели, сытно завтракаешь, выходишь из дома, проходишь всего один квартал - и уже на работе. Скоро Туссен сам поймет, что это такое, ведь всего в паре кварталов от дома Жоликеров есть прекрасная кузница.
- Вот увидишь, Туссен, - уверял Аристид, - скоро начнешь благодарить Бога за то, что приехал в Штаты. Для тебя начнется по-настоящему новая жизнь.
Так и случилось. Всего через два дня после приезда в Ливингстон Туссен устроился на работу в фирму, которая специализировалась на литье и ковке и носила громкое имя - "Картье Фордж энд Айрон Уоркс Компани". Ему сразу положили жалованье, которое почти в два раза превышало его заработки в Монреале. Детишки быстро привыкли к новому дому и чувствовали себя среди Жоликеров как равные.
- Не думай, что вы нас потесните, Туссен, - сказала ему Жаклин. - У нас наверху пустующая мансарда, и мы можем поставить в ней кровати для старших детей. Ансель может спать вместе с Жаком в нашей комнате, а ты будешь спать в соседней с тремя нашими мальчиками. Все будет замечательно, сам увидишь.
Много лет спустя, когда Моника Монтамбо пыталась вспомнить, с чего началась ее жизнь в Соединенных Штатах, в памяти всплывала темная мансарда, которую она делила с сестрой Антуанеттой и тремя дочерьми Аристида Жоликера - Аннетой, Беатрис и Маргеритой. Она вспоминала тусклый свет чадящей керосиновой лампы, причудливые пугающие тени на покатых стенах и хныканье Антуанетты. Антуанетте чудились огромные двухголовые ящеры с кривыми когтями-саблями - чудовища прятались по темным углам и ждали, пока она поднимется в мансарду, чтобы наброситься на нее.
Монике почему-то казалось, что Антуанетта плакала и хныкала всегда, хотя на самом деле девочка плакала только в темноте, когда ее настигали страхи. А вот Ансель - другое дело. Маленький братик и вправду плакал почти всегда. Он плакал надрывно и громко, словно, сознавая, что сам глухой, хотел известить об этом весь мир.
К шести годам, когда ее зачислили в приходскую школу, Моника глубоко возненавидела не только тесные и многолюдные помещения, но и всех маленьких детей. К семи годам она стала ненавидеть и всех взрослых без разбора, а мужчин особенно. Ей исполнилось семь, когда ее отец решил, что пора обзавестись женой для себя и мачехой для детишек. Однажды поздно вечером Моника подслушала, как Туссен разговаривал об этом с Аристидом и Жаклин, которые горячо поддержали его планы.
- Ты же еще совсем молод, - сказал Аристид и шлепнул Туссена по спине. - С какой стати ты должен закисать в одиночестве.
Жаклин засмеялась.
- Аристид совершенно прав, Туссен. Тебе же никто не мешал стать священником, если бы тебе вдруг вздумалось прожить без женщины?
- Вот уж кем никогда не хотел быть, так это священником, - ответил Туссен и тоже расхохотался.
Монике захотелось выскочить из своего укрытия и наброситься на них с кулаками.
Какое право они имеют смеяться над священниками? - гневно думала она. Священников она видела каждый день, когда ходила в школу. Они жили в домике, примыкающем к церкви Святого Георгия, и выглядели всегда чистыми и опрятными. Моника любовалась ими. В ее памяти всплывали белоснежные стихари на утренней службе, безукоризненно накрахмаленные и отутюженные, без единой складочки. А тончайшие кружева, сплетенные искусницами-монахинями, ослепительно белые воротнички и наплечники? А вот Аристид возвращался из лавки в фартуке, заляпанном кровью и жиром; Туссен же по вечерам вообще переодевался на кухне, стоя на расстеленных газетах - черная пыль, сажа и грязь покрывали его с головы до ног. Даже по воскресеньям под ногтями Туссена чернела грязь, а от Аристида всегда воняло мертвыми цыплятами.
Весь дом Жоликеров провонял, думала Моника, не то, что домик, где жили приходские священники. Какие только запахи не стояли в доме Жоликеров - он пропах детской мочой и блевотиной, стряпней и грязной одеждой, потом многих людей, которые теснились под одной крышей. Как-то раз монахиня послала Монику за священником и Моника, поджидая его в чистенькой прихожей, наслаждалась ароматом мебельной полировки, благовоний и туалетного мыла - никогда в жизни она не сталкивалась с такими чудесными запахами.
Когда-нибудь, мечтала Моника, я тоже обзаведусь таким домом. Он будет благоухать, как розовый сад, и все в нем будет блестеть и сиять. Не так, как у этих Жоликеров. И я никогда не буду такой, как они.
- Ты должен съездить в Монреаль, - говорил Аристид. - А за кузницу не беспокойся, я сам поговорю с Картье и все улажу.
- Езжай, Туссен, - убеждала Жаклин. - Твоим детишкам нужна мать. Бог видит - я люблю их, как собственных, но все-таки это не одно и то же.
- Да, вы правы, - кивнул Туссен. - Хорошо, Аристид, ступай к Картье и скажи, что у меня умер родственник, но уже через несколько дней я вернусь и выйду на работу.
Аристид захохотал, постучал кулаком по столу, а Жаклин налила вина по стаканам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35