— Сладких снов, — пожелал Йеннеф, обращаясь к извращенной душе спящего Галутиэ. И почувствовал, как скатились с плеч два десятка лет, словно он мог вернуться назад. Но ему оставался только путь вперед, в горы, и стыд, что Тьиво выросла худой и высушенной, растратила жизнь и умерла в Иске.
* * *
Вэйнек проснулся с наступлением темноты. Он уснул в кресле, которое принес наверх, поставив около неоконченной работы по мрамору. Было еще не слишком поздно. За окном мастерской горели освещенные окна, шум засыпающего города убаюкивал своей равномерностью. Такая же ночь, как и любая другая.
Но белый мрамор поблескивал в темноте, мучая его. Он сел, чтобы подумать над ним, и уснул.
Вэйнек поднялся из кресла, притягательного, но не слишком удобного, и зажег в нише светильник со стеклянной крышкой. Взяв его в руки, он позволил свету и тени поиграть на белой девушке, упрятанной в лед. Но внутренний шепот вещи исчез. Он уснул и не смог удержать его. Как легко тело побеждает разум…
Теперь лишь отсвет огня бился, словно пчела, на мраморном лице.
Вэйнек снова накинул покрывало, как всегда делал Регер, чтобы защитить работу от пыли. Долго ли ей ждать, брошенной создателем?
Огонь в лампе успокоился, выровнялся. Вэйнеку вспомнился мойхийский детский стишок:
Задуй лампу —
Где же пламя?
Зажги лампу —
Вот и пламя.
Пламя, пламя,
Где ты таишься?
Откуда приходишь,
Куда возвратишься?
Без сомнения, Элисси будет разучивать этот стишок со своими детьми. Он видел ее за девять сумерек до свадьбы, идущую вместе с желанным Чакором в храм Анакир, чтобы сделать приношение.
Пламя, пламя, где ты таишься?
Каждая жизнь распускается свежим побегом и потом вянет. Но огонь в лампе загорается снова и снова, рождаясь из другой искры.
Пламя, пламя…
Прекрасно зная лестницу и весь дом, а потому не нуждаясь в свете, скуповатый Вэйнек задул лампу.

Книга шестая
От Вар-Закориса до Таддры
Глава 18
Сделки
В сумерках окованные медью створки Синих ворот Заддафа закрывались под пение труб. Каждый раз на закате производилась эта церемония, а на рассвете ворота открывали с такой же торжественностью. Это был вардийский обычай, ибо Заддаф, новая столица Старого Закориса, был насквозь вардийским городом. Теперь здесь правил наместник, а короли уплыли домой, за море. Однако ворота оставались памятником завоевателям — их украшали пятидесятифутовые статуи могучих Ашкар, вардийских Анакир, а поверхность стены, выложенная плиткой с фиолетовой глазурью, была видна с расстояния двух миль в обе стороны.
При желании путники могли безопасно заночевать, не входя в ворота. Вокруг столицы широко раскинулись пригороды, и вдоль Южной дороги Заддафа имелось достаточно вилл, храмов и таверн. Болота осушили, однако быстрорастущий лес все еще продолжал вторгаться на островок, застроенный человеком. Даже сквозь мостовые на улицах без конца пробивались щупальца зелени, которые вырывали или обрезали, а корни выжигали. Любой дом на окраине, оставленный без присмотра, съедали джунгли, и он разрушался за десять дней или даже меньше. Душными ночами жарких месяцев в глубинах Заддафа, окруженного каменной стеной, квакали лягушки и стрекотали сверчки, а большие насекомые путались в газовых пологах над кроватями и умирали там, становясь похожими на тускнеющие драгоценности.
Но всадники, только что подъехавшие к воротам, не проявили желания идти на ближайший постоялый двор. Въехав под арку ворот, глава отряда ухватился за цепь, свисающую с бронзового колокола, и позвонил. На площадке сверху показались двое солдат.
— Эй! Что ты себе позволяешь?
— Зову вас, чтобы впустили меня внутрь.
— Перелетай через стену. Или жди до утра. Еще раз дотронешься до колокола, получишь плетей.
— Как бы вам их не получить, — огрызнулся Галутиэ эм Дорфар. — У меня дело к лорду-правителю и совету.
— По какому праву?
— Подойдите и увидите.
Через некоторое время трое разозленных солдат и офицер, оторванный от ужина, спустились по лестнице. Галутиэ предъявил печати. Они произвели впечатление: богиня Высшего совета Дорфара, подлинные золотые змея и скипетр Шансарского Элисаара и лев, оседлавший дракона — символ самого Заддафа.
Тон часовых изменился. Они приоткрыли боковую дверь и позволили Галутиэ и его спутникам проникнуть в город.
Оставив на улице свою свиту из головорезов, Галутиэ с важным видом шел через зал совета Заддафа. Здесь почти никого не было, лишь писцы что-то переписывали за конторками. Семья прочила Галутиэ такую же карьеру, но тот оказался более честолюбив. Он работал, втирался в доверие и пролагал себе дорогу наверх. Сероглазый Галутиэ не был чистой помесью Равнин и Дорфара (наиболее почетный вариант) — со стороны матери в нем имелась изрядная доля таддрийской крови.
Что же до связи его родословной с Равнинами — или вторым континентом, — то никто не мог сказать, где именно она произошла. Галутиэ сам придумал себе прадеда с Равнин и часто говорил, что почти верит в это.
Когда в комнату вошел советник Сорбел, Галутиэ обрадовался. Получивший свое имя в честь вардийского короля, Сорбел был правой рукой лорда-правителя Заддафа. Как бы то ни было, советник казался оживленным.
— Чего ты хочешь, Галут? — Галутиэ поморщился, услышав таддрийский вариант своего имени. — И что за безобразие ты устроил у ворот? Никто здесь не злоупотребляет своими привилегиями так, как ты.
— Мой лорд, свои привилегии я получил за рвение на службе. Мне показалось, что в данном случае срочность не является неподобающей.
— И почему же?
Галутиэ объяснил причину. Сорбел изменился в лице, насторожился и подобрался.
— Эта история о женщине-эманакир… — неожиданно произнес он, помедлил и закончил вардийским выражением: — … слишком хрупкая мачта, чтобы удерживать парус.
— Даже если и так, — Галутиэ сделал вид, что понял фразу дословно, — когда совет Дорфара послал меня изучать Равнины, я был посвящен в эту, как вы выразились, историю. А потом мне пришло в голову, что здешний Совет куда больше нуждается в моих изысканиях… Раз они так считали, смею думать, это важно. Неужели нет?
— Не будь нахален.
— Прошу прощения, лорд Сорбел, долгая дорога портит манеры. Пятьдесят три дня по суше и морю.
— Где этот человек?
— В безопасности. Заперт на постоялом дворе в пяти милях отсюда по Южной дороге Заддафа.
— Хорошо. Подожди здесь.
Сорбел вышел, и Галутиэ сел. Через минуту вошел слуга с блюдом пирожных и бодрящим вардийским вином.
Большой жук, сверкающий, как капля крови кого-то из богов, стучался жвалами в оконное стекло. Один из троих мужчин, находящихся в комнате, подскочил к нему, занося рукоять ножа, чтобы раздавить насекомое.
— Почему бы не позволить ему жить? — спокойно сказал третий. Это были первые слова, произнесенные им за долгое время, поэтому, услышав его, человек с ножом остолбенел.
— Какое тебе дело?
— Ты все равно не сможешь остановить его, — заметил второй. Ибо третий был прикован к столу за железный браслет на правом запястье.
Белокурый полукровка, которого выводило из себя разнообразие насекомых, лишь увеличивающееся по мере их продвижения на северо-запад, поднял рукоять еще выше. За окном звенела и урчала черная ночь.
— В Элисааре считалось дурной приметой убить любое существо перед поединком или боем, — Регер говорил так же спокойно, как прежде. И, как и прежде, другой помедлил. — Ибо боги сразят тебя точно так же — внезапно, без причины и жалости. Как жук, ты можешь не заметить, откуда пришел удар.
Беловолосый головорез Галутиэ уставился на жука и неохотно опустил нож.
— Анакир защищает нас, — произнес он ритуальные слова. Он почитал всех богов и ни одного.
Он вернулся на дальний конец стола, где хохотал второй страж Регера — смуглый полукровка-оммосец.
— Испугался гладиатора? Жди, пока он разорвет цепи. Или он недостаточно силен?
Галутиэ приобрел кандалы сразу же после того, как они сошли с заравийского корабля в приграничном порту, и «настоятельно попросил» Регера принять их как необходимость. Тот не спорил. Когда его сковали, другой конец цепи намотал на руку самый огромный из людей Галутиэ, немой с каштановыми волосами и безумным взглядом. «В конце концов, тебе должно быть все равно, — сказал Галутиэ Регеру, когда это случилось. — Ты ведь раб, не так ли?»
Въехав в Зарависс, они не знали ни минуты покоя, пока не сели на корабль. Галутиэ явно подозревал какой-то хвост за собой, но решил обмануть преследователей, создав видимость того, что они отправились в Дорфар или, по крайней мере, в один из северных заравийских городов. На самом же деле они пересекли Внутреннее море в самом узком месте и достигли рубежей Шансарского Элисаара. В бухте на границе торчало несколько полусгнивших рыбачьих корабликов, и хозяин одной из этих посудин согласился доставить их на побережье Закориса. Стояла безветренная погода, команда гребла, люди Галутиэ бездельничали среди смрада гниющих водорослей, иногда рыбача или ловя водяных змей с бортов. Закорианские моряки почти не обращали на них внимания.
Наконец по левому борту показался Закорис, страна, непроходимая во всех отношениях — джунгли высились в несколько ярусов, заслоняя солнце и даже спускаясь в море. В эти дни Регер обходился без оков, лишь с наступлением темноты цепь прикрепляли к железному кольцу на мачте. Когда второе плавание — двадцать душных, бездумных дней и проведенных на якоре ночей — закончилось в Илве, одном из портов Вар-Закориса, Галутиэ привел откуда-то несколько маленьких лошадок. Цепь удлинили, и немой с Регером смогли ехать рядом. Во время ночных привалов Галутиэ, не доверяя немому, сам перехватывал цепь Регера. «Можно я лягу с тобой, дорогой?» — спрашивал он в своей обычной издевательской манере. Но и тогда, как прежде, Галутиэ не удостоил его и нескольких слов. Разве что ворчал по утрам: «Как чудесно ты спишь! Ни храпа, ни кошмаров. Научи этому остальных, а то их стоны и сопение нагоняют на меня бессонницу».
На Южной дороге Заддафа, в деревнях и пригородах, люди принимали Регера за преступника — а может быть, не его, а немого, скованного с ним цепью. Однажды из придорожного храма появились несколько чернокожих жрецов и начали чистить дорогу, по которой проехал отряд — как от конского навоза, так и от оставшейся после них недоброй ауры. В общем, покоренные закорианцы казались менее интересными, чем вардийские завоеватели. Вардийско-закорианских помесей почти не встречалось, однако народ не выглядел угнетенным. Ближе к столице завоевателей закорианцы соблюдали больше вардийских обычаев, одевались и вели себя в основном как вардийцы, и владели двумя языками. Тут и там встречались изображения черной Ашкар-Анакир, но никогда — белокожих Зардука или Рорна.
В Заддафе имелся закон относительно нарушителей спокойствия после полуночи. Поэтому на постоялом дворе стояла полная тишина, и стук копыт с дороги был слышен вполне отчетливо.
— Наши возвращаются, — сказал беловолосый полукровка и, расслабившись, метнул нож, затрепетавший в деревянной стене.
Свет факела ударил в окно, о которое незадолго до этого бился жук. Но когда дверь распахнулась, за ней не оказалось ни Галутиэ, ни его свиты. Там стоял подтянутый вардийский офицер с пятью стражниками-закорианцами. Вардиец потребовал, чтобы ему выдали Регера, и люди Галутиэ подчинились.
— Вижу, ты честный человек, — сказал офицер во дворе. — Если поклянешься богиней, что не попытаешься сбежать, то можешь ехать до города свободным.
— Я не поклоняюсь богине, — ответил Регер с правдивостью хорошего ребенка, как подумал вардиец, предпочитая держать это мнение при себе.
— Что ж, искренний ответ. Поклянись именем любого бога, которого предпочитаешь, или просто дай слово — думаю, этого хватит.
— Хорошо, — кивнул Регер. — Считайте, что я его дал.
Зал без окон освещали лампы. Широкое отверстие в потолке прикрывал холст. Мотыльки все еще сыпались вниз мелким дождем. Кроме Регера и Галутиэ, в зале не было людей, не принадлежащих к народам богини. Светлые волосы, янтарные глаза, бледный загар, свойственный людям Равнин, шансарцам и вардийцам. Если у кого-то в роду и имелись смешанные браки, на потомках это не сказалось.
Лорд-правитель Заддафа опустился в резное кресло, Сорбел встал позади. Рядом с Сорбелом стоял другой человек, высокий и хорошо сложенный, одетый, как шансарский принц. Лорд-правитель немедленно повернулся к нему.
— Что скажешь?
Шансарец устремил на Регера пристальный взор хищной птицы. Желтые глаза вспыхнули, рот искривился, унизанные кольцами руки разошлись в стороны в знакомом жесте — так держат поводья колесницы. И тогда Регер вспомнил шансарца. Конечно, не лицо и не имя — но его самого и час встречи с ним.
— Он заявляет, что он раб из Элисаара, именуемый Лидийцем, — подал голос Сорбел.
— Да, ваши ищейки выше всяких похвал, — произнес шансарец, не спуская глаз с Регера. — Мы мчались ухо в ухо, Лидиец. Но я не стал говорить в Шансаре, что Рорн разгневался. Ибо на самом деле гневалась Анакир.
Лорд-правитель откашлялся. Шансарский принц, владеющий поместьями в Ша’лисе и Кармиссе, который однажды ездил в Элисаар для участия в Огненных скачках, повернулся и сказал:
— Повелитель, мы бок о бок мчались с ним по утесу над морем. Он тоже это помнит. Там он вместе с Рорном, их несуществующим морским божеством, сделал из меня посмешище, когда после того, как затряслись земля и вода, его колесница обошла мою. Я мог выиграть скачки, если бы не этот раб.
— А что скажешь ты? — осведомился лорд-правитель у Регера.
— Он тоже участвовал в Огненных скачках, как и говорит. Тогда мы были ближе друг к другу, чем сейчас.
— И ты выжил во время разрушения Саардсинмеи? — лорд-правитель, как и прочие в зале, с некоторым упрямством отказывался верить. — Но как?
— В убежище на Могильной улице, — ответил Регер.
— Ты доверился гробнице?
— Он участвовал в похоронных обрядах по своей возлюбленной, — вмешался из угла Галутиэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51