Да черт его дери! Он мне вовсе не интересен.
Колокольцов (таинственно), А скажи, правда это, что ты на него иск детским приютам уступил?
Молчанов (снова рассмеявшись). Опять грачом запрыгал! (Серьезно.) А что такое?
Колокольцов (шутливо и робко). Ничего, душа моя, ничего... Но это, я думаю, ему... не по носу табак.
Молчанов. Я и не желаю его носа тешить.
Колокольцов. Да, да, именно носа не тешить. Есть на этот счет французская пословица, только не к носу, а к другому, к плеши: il ne faut jamais теше де чужие ле плеше... А? понял? По-русски это просто значит: не тешь чужую плешь. (Нагибаясь к Молчанову.) А знаешь ты, я, наблюдая твой характер, всегда сравниваю тебя с Сарданапалом, именно с Сарданапалом. Ты очень тих, и вдруг ты этак именно являешься Сарданапалом, которого век считали бабою, а он вдруг взял и сжег себя.
Молчанов (громко расхохотавшись). Ха-ха-ха! Ох! ты меня уморишь, Иван Николаич!.. Ха-ха-ха!
Колокольцов. Чего ты? чего ты? Ей-богу, Сарданапал!
ЯВЛЕНИЕ 6
Те же и Мякишев.
Мякишев (входит). Здорово, зять!
Молчанов (встает, кланяется и снова садится). Здравствуйте, Пармен Семеныч!
Мякишев. Чего же это ты хохочешь? Фирс Григорьич такое под тебя подвел... статью такую вывел, а ты здесь шутки шутишь!
Молчанов (желчно). Что такое? Какую он статью подвел? Какое мне дело до его статей?
Мякишев. Дело!.. Да мне-то дело! ведь за тобой дочь моя.
Молчанов. Черт знает что это такое говорится! статью подвел, дочь за мной... В чем дело - расскажите?..
Коле кольцо в (шутя и заигрывая). Да я и забыл, мой милый... Я ведь за этим и пришел к тебе. Ты там своим рабочим долю назначаешь... Конечно, от нас, как говорится, хоть тридцать лет скачи, ни до какого государства не доедешь; но все же ведь... Это социализм. Конечно, все могут с тобой согласиться, что это полезно; но это...
Молчанов (перебивая). Это если, Иван Николаич, и шутка, так это очень глупая шутка. О каком социализме тут может быть речь, где все за каждый грош брата засудят?
Колокольцов. Да ведь однако же справедливо, что ты фабричным долю обещал?
Молчанов. Нет; это несправедливо. Это было бы слишком справедливо для моей несправедливости. Я хотел прибавить им жалованья, потому что нынче неурожай, хлеб дорог. Вы восстали против этого, просили меня не делать надбавки, чтобы и ваши того же не истребовали.
Колокольцов. Этого, душа моя, нельзя! Какие же наши-то прибыли! Помилуй, а... я правду тебе скажу, Я затем к тебе сегодня и зашел, чтобы у тебя тысчонку наличности перехватить, чтобы съездить славянских братьев посмотреть. Когда тут нам в эти годы с рабочими сентиментальничать! Ведь это в литературе очень хорошо сочувствовать стачке рабочих... Ты знаешь, что я и сам этому сочувствую и сам в Лондоне на митинги хаживал... Там я этому всему сочувствовал, хотя, я тебе скажу, что ж такое Англия? Я вовсе не уважаю Англию... Гм! стачки позволены - и обок с ними лорды и крупное землевладение... Но когда это на самом деле, когда... когда я сам сделался фабрикантом - это другое дело, душа моя! Это стачки, это, это черт знает что такое для нашего брата! Да и, наконец, как голова я должен тебе сказать, что это ведь и законом запрещено.
Молчанов (вспыльчиво). Убирался бы ты отсюда, Иван Николаич, поскорее к своим славянским братьям и не мешал бы нам свои русские лапти, на оборы поднимать. Что это такое? Про что вы встолковались? Я так хочу? Понимаете, я так хочу! Я нахожу, что наши рабочие получают мало. Я хотел прибавить им вы воспротивились. Из этого простого желания вы сочинили и распустили слух, что я у вас хочу лучших работников хитростью отбить, а потом опять сбавлю цену ниже нынешней. Мастеровые вам поверили... Что ж, на вашей улице праздник. Победители не судимы.
Колокольцов. То-то, я говорю, друг мой, надо знать нашего человека.
Молчанов. Черт его бери, нашего, не нашего: мне все ровны люди. Я знаю, что они голодны, и их голод мне мешает обедать спокойно. Я им сказал одно, чтобы они составили артель, чтоб сами поручились мне за целость материала, а я отпущу смотрителей и раздам смотрительское жалованье рабочим. Кажется, я вправе это сделать.
Колокольцов. Нет, не вправе.
Молчанов. Отчего?
Колокольцов (не знает, что сказать). Мм... м...
Мякишев. Да ты общественный человек, или тебя под крапивой индюшка высидела?
Колокольцов. Да, да! ты ведь не Фридрих Великий, чтоб каждому жареную курицу мог к обеду доставить. Да и тот не доставил.
Молчанов. Извольте разбирать, пожалуйста: то социалист, то Фридрих Великий.
Мякишев. А больше всего, скажу я тебе, зять, ты шут.
Молчанов. Как это шут?
Мякишев. А так шут, коли ты на общую долю даешь, что еще самому годящее. Можно пожертвовать, кто говорит, мало ли купцы на что жертвуют, да только ведь жертвуют, так с умом жертвуют, с выгодой: или для ордена, либо что совсем нестоющее. А ты, накося, от себя рвешь, да на мир заплаты шьешь.
Колокольцов. Да; ведь именно прежде всего все мы, друг мой, мы общественные люди... Мы этим должны гордиться. Но мы несвободны - это самое первое... мы должны других слушаться... это наше коренное, наше русское... славянское...
Молчанов. Отстань ты от меня, пожалуйста, с твоим и с русским и с славянским! Говори, в чем дело?
Мякишев. А в том дело, что как ты по-своему, по-ученому полагаешь: может ли тебе общество затрещину дать?
Молчанов. Как это затрещину дать?
Мякишев. Так, взять да и вышвырнуть. Не надо, мол, нам, дуракам, такого умника. Не знаешь, как из общества исключают? Приговор напишут, да и выключат.
Колокольцов. Общественный, душа моя, суд. Общество в этом неограниченно. Я затем к тебе и пришел сегодня.
Молчанов. Ты пришел затем, чтобы сказать, что полицеймейстершу голую видел.
Колокольцов (недовольно). Совсем не то! Это... мм-м... это другое... Я пришел потому, что сегодня утром все наши первые фабриканты - Иван Петрович Канунников, Матвей Иванович Варенцов и Илья Сергеич Гвоздев - подали мне бумагу, что ты своими распоряжениями злонамеренно действуешь в подрыв нашей фабричной промышленности, и просят тебя ограничить. Я вот зачем пришел.
Молчанов. Ты, Иван Николаич, в эту минуту мне напоминаешь того анекдотического бурмистра, который начинал свое письмо барину с извещения, что в его имении все, слава богу, благополучно, а под конец прибавлял, что только хлеб градом выбило, скот подох да деревня сгорела. Что ж ты мне здесь торочишь про полицеймейстершу, про атлантических братии, про славянских братии, а не скажешь, что против меня затевают мои русские братия?
Колокольцов. Да ведь я к этому ж и вел, душа моя, когда говорил с тобой про Фирса. Я говорил, что он удивителен... я не могу сказать: оригинален, а именно удивителен. Как бы о нем что ни говорили, но я должен отдать ему справедливость, что он владеет удивительной силой убеждения. Как он ловко основал все это! Вот как это у него написано. (Вынимает бумажку и читает.) Мм... м... м... да вот! "Такие несоразмерные надбавки задельной платы в подрыв другим фабрикантам невозможны со стороны человека, радеющего о своих пользах и выгодах, а свойственны лишь расточителю, стремящемуся предать свое наследственное имущество чрез свою расточительность последнему разорению и окончить банкротством, которую рель общество обязано предупредить и отвратить, сколь в видах сохранения общественного кредита, столь же и для того, дабы семейство сего расточителя, доведенное им до нищенства, не осталось на руках и на попечении общества. А что Иван Молчанов есть расточитель, то сему, кроме сказанного, доказательства следующие: он, окромя прибавки платы рабочим, забыв родных детей, намеревался пожертвовать двести тысяч в пользу детских приютов и преподносит покупаемый им на свои деньга особый дом со строением мещанской женке Марине Гусляровой".
Мякишев. Нехорошо, зятек, нехорошо.
ЯВЛЕНИЕ 7
Те же, Анна Семеновна и Марья Парменовна.
Марья Парменовна (быстро входя и вводя за руки двоих детей. К мужу). Что ж ты это и после этого еще муж, а не разбфйник? Есть же еще где Пилат хуже тебя!
Мякишев. Марья! Марья! Марья! нехорошо, нехорошо так с мужем.
Марья Парменовна. Что вы, папенька, вмешиваетесь? Это не ваше дело совсем в это мешаться. Между мужем и женою никто мешаться не должен; а я именно, как дяденька Фирс Григорьич советует, я суд соберу, и пусть нас рассудят, потому что он вор.
Анна Семеновна. Да и хуже вора гораздо.
Молчанов. Что это такое? Как вы смеете приходить ко мне и говорить такие вещи?
Анна Семеновна. Да отчего ж правды не говорить? Мне десятский на рот бандероли не накладывал.
Марья Парменовна. Где ж тебе с вором ровняться? Вор что ворует, все себе тащит; а ты все из дому.
Анна Семеновна. Да разумеется! что ты с вором-то ровняешься? Вор вон намедни у нас козу украл, так он ее не чужим же потащил, а к детям к своим отвел ее, чтоб пропитание имели. Это, стало, отец. Он и побои за нее принял, хоть и не в дурном мнении и украл-то ее, а что краденая, говорит, молока больше дает. Так это рачитель. А ты, накося, по двести тысяч на незаконных детей жертвуешь! Ты бы хоть своих-то детей постыдился.
Марья Парменовна. Да ему что свои дети! Он им хлеба - и того жалеет. На что, говорит, вы их по десяти раз в день кормите? - они опухли от жратвы. Животы понаходил у них какие-то: как барабаны, говорит, у барабанщиков.
Анна Семеновна. Ах ты, безбожник ты этакой! Разве можно этак про херовимов говорить: барабанщики? Ведь они бесплотные или нет: как же ты им есть-то отказываешь?
Марья Парменовна. Аглицкую болезнь отыскал в них.
Мякишев. Это не дело ты говоришь. Какая у купеческих детей аглицкая болезнь может взяться? Так с сытости купцы пухнут.
Марья Парменовна. Опять же это вы так, тятенька, имевши разум, понимаете; а он этого ведь ничего понимать не может. (Выставляя детей на вид и оглаживая их.) Он даже и того не скрывает, что стыдится своих детей.
Анна Семеновна. Это законных-то детей стыдится?
Марья Парменовна. Уроды, говорит. Людям ему их, видите ли, показать будто стыдно!
Анна Семеновна. Да что их кому показывать-то? Чтоб еще сглазили! Тпфу! (Забирает к себе детей.) Они, слава богу, не дворянские дети, а христианские, не на показ растут.
ЯВЛЕНИЕ 8
Те же и Князев.
Князев (входя). А все же, сватья, дворянские дети наших умнее. Дворянин с четверть роста всего, а спроси его, что, мол, такое грамматика? - говорит: "два солдатика"; а наш этого об эту пору не знает.
Молчанов (вспыхнув). Фирс Григорьич! Какое право вы имеете сюда войти? Прошу вас вон! Сию же минуту вон выйдите.
Князев (садясь). Не слушаю.
Молчанов (зовет прислугу). Люди! люди!
Марья Парменовна. Что! ты звать людей? (Бросается к двери.)
Анна Семеновна. Выскочи, выскочи, Маша, на улицу да заори хорошенько.
Марья Парменовна. Что, хорошо тебе будет, как народ-то соберется?
Молчанов. Что ты!.. безумная! (Схватывает ее за руку и возвращает на место.)
Анна Семеновна. Что тут безумного? Да на разбойника мужа только и справы, что на весь народ крикнуть.
Молчанов садится, махнув рукой.
Марья Парменовна. Я ведь тебе десять раз говорила, что я скандалов не боюсь; а ты когда боишься их, так так и веди себя, не затевай свары и покоряйся мне.
Князев (Колокольцову). Прошу вас, господин голова, его поурезонить.
Колокольцов. Постой, Иван Максимыч: мы к тебе собрались по делу.
Молчанов. Как, по делу собираетесь? По какому делу?
Князев. Сейчас узнаешь.
Молчанов. Что ж это, заседанье, что ли, иль заговор?
Князев. Да, заговор. Не знать только, что заговаривать: не то одни зубы, не то всю гадину. Нет, брат, мы не заговорщики, а общественные люди. Заговорщиков вешают, а нам и бог, и царь, и совесть указали сообща вести мирской корабль и защищать вдовиц и сирот.
Молчанов. Но здесь нет ни вдовиц, ни сирот, и некому искать у вас защиты.
Марья Парменовна. Я, я прошу защиты!
Князев. Вот видишь, враз вдовица-то и объявилась, а сироты, по маломыслию, молчат, так мир за них и сам заговорит. (Строго и важно, стукнув в пол палкой.) Ты состояние родовое сотнями тысяч транжиришь; работникам счеты свои фабричные открывать собираешься; имение продавать надумал; да на всем честном народе от живой жены любовницу замужнюю к себе в загородный дом взял... Нет, брат (ударяя себя в грудь), мы не допустим этого! Мы, общество, боясь бога и совесть почитая, не допустим твоей семье погибнуть. (К присутствующим.) Господа! вы, голова, и ты, Пармен Семеныч, и ты, вдова при муже, и все вы, кто меня слышите! объявляю вам, что находившийся в моей опеке купец Иван Молчанов стремится к расточению своего имущества. Вот вам доказательства, что он позавчера купил для одной беспутной женщины дом (вынимает из кармана бумагу и передает ее голове), а вот другое, что он позавчера же подарил двести тысяч... двести тысяч, господа, подарил, и этот подарок едва мог быть остановлен...
Молчанов (быстро). Кто смел его остановить?
Князев (спокойно). Я.
Молчанов. Это ложь! Вы не могли остановить этого.
Князев (еще спокойнее). Отчего бы это не мог? Мы не в Сибири живем, да и там ныне телеграфы есть, а от сумасшедших и от расточителей нигде подарков принимать не позволяется. (Присутствующим.) С своей стороны, я один своими средствами все, что мог, сделал. Теперь уж вы за все в ответе.
Мякишев. Что ж, надо его ограничить.
Князев (подавая бумагу Марье Парменовне). Жена его просит вас, господин голова, не медливши ни часу, пока последует какой суд и приговор, устранить его от распоряжения имением.
Марья Парменовна подает голове бумагу, которую тот вертит в руках,
недоумевая, что ему с нею делать.
Молчанов (вставая). Так это не во сне?
Князев (обтираясь платком). Нет, сударь, въявь.
Молчанов. Так это вы вправду собралися... меня связать судом, каким еще ни один человек на Руси не был связан?
Князев. Были, врешь ты, были,
Молчанов (горячо и решительно). Ну, были ли, не были ли, мне все равно. Но если вы нашли право так поступить со мною и если точно есть у вас такое право, так... так знайте ж и вы, и дети, и жена моя доносчица: я господин своим именьям! Пока вы свой холопий суд нарядите, я продам все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14