(Встречаясь с Дробадоновым, снимает шапку и кланяясь.) Здравствуйте, Калина Дмитрич.
Фабричные (все кланяются и несколько голосов). Наше почтенье, Калина Дмитрич!
Дробадонов. Спасибо вам. Здравствуйте, ребятки! (Уходит.)
Все подходят к скамейке, с которой встал Дробадонов, и располагаются на ней, кто сидя, кто полулежа.
Челночек (поет).
Ой, что же вы, ребята, приуныли? Иль у вас, ребята, денег нету?
Обрезов (Челночку). Или еще, пустая голова, не все песни перезевал!
Приезжий парень. А кто это у вас такой, что с нами сейчас сустретился?
Обрезов. Приятель хозяйский, купец Дробадонов. По душе и по совести первый человек у нас в обществе.
Приезжий. А собою на вид сколь ужасен,
Челночек. Калидон; это он тот самый и есть Дробадон Дробадоныч Дробадонов, что, сказывали, что с одной стороны на медведя похож.
Приезжий, Скажи, антиресный какой! А должно еще того антиресней, что за супруга под пару ему пришлася?
Челночек. А он у нас буки ер - кавалер, еще женишок по сию пору.
Приезжий. Неужто не женат? Это уж по купечеству не годится без хозяйки.
Челночек. А неш их мало у нас по городу, хозяек-то? У нас из эстого просто.
Обрезов. Что ты это все врешь-то? Кто это про Калину Дмитрича сказать может?
Челночек. Я совсем и не про него, а так говорю, что у нас насчет женского пола все подушевному, по простоте. Надоть было обществу по-настоящему воспитательный дом, как в Петербурге, построить; ну да у нас про то покудова в слободе сталоверы: что угодно детей берут, только сдавать поспевай.
1-й фабричный. А то тоже в колодезь - так и там они каши не просят.
Челночек. Ну, это только Князеву такую механику подстроили, потому по-настоящему из-за чего у нас их губить, когда сталоверы сколько хочешь берут и в свою веру крестят; а уж это в колодезь - это не иначе, как на злость сделано, и я вот, рука отсохни, знаю, что больше никто другой это сделал, кроме как бабушки Дросиды Аленка.
1-й фабричный. И поделом ему, Князеву-то.
2-й фабричный. Хоть бы и вдвое он поплатился, не жаль бы его.
Челночек. Да он, небось, и не поплатится. Что ж ему такое, что в его колодце ребенка нашли? Колодезь на улице - не мало кто мимо его ходит. Самого б его если б туда головою...
Приезжий. У вас, я вижу, этого Князева терпеть не могут.
Челночек. Не могу-ут! С чего так, милый человек, не могут? Нет, брат, у нас мир-то того доброго короля стоит, что всем восхотел в своем королевстве угождение сделать. Докладают ему: пусть, говорят, пресветлый король, в нашем королевстве хоть разбойникам худо будет. Нет, на что же, говорит, их обижать: кто ж, говорит, у нас посля того без них людей будет резать? (Хохот.)
Обрезов. Шут его знает, что он только мелет, пустомеля!
Челночек. Я, братцы, в Питере жимши, раз в Лександринском театре видел, как критику одну на купцов представляли. Выставлен бедовый купец; ну а все ему против нашего Фирса Григорьича далеко. Тот все с бабами больше баталь вел; а гусар его да пароме обругал, он так и голосу против него не выискал. Ну а наш ведь, одно слово, во всей форме воитель. Я в прошлом году, как у головы приезжий чиновник обедал, за столам прислуживал, так подаю кофей, а они меня не видят, потому что разговор у них неприятный. Чиновник говорит Фирсу: "Я, говорит, ясно удостоверился, что вы, Фирс Григорьич, здесь точно помещик на поместье сидите; все здесь по вашей дудке пляшет: все торги или выборы, какие бывают, то это только проформа одна... все вы кому хотите сдаете, кого вам нужно на общественные места сажаете"... А он сейчас этак спокойно взял его, этого чиновника, вот этак за пуговку, крутит ее, эту пуговицу, промеж пальцев, да и говорит: "Охота вам, говорит, ваше превосходительство, этакому вздору верить; вот мне, говорит, ваше превосходительство, один человек тоже за верное сказывал, что вы изволите взятки брать, так разве я этому верю?" Чиновник так и сел. (Хохот.) Одно слово, кабы этому нашему Фирсу Григорьичу да хвост приладить, так и собаки не требовается. (Хохот.)
Обрезов (вздохнув). Одyо слово, за наши грехи у нас Терехи дьяки.
В это время по сцене проходит тихо Алеша Босый и скрывается в своем дупле.
Приезжий. Это что за человек?
1-й фабричный. Купец был, да, тонувши, тронулся в уме.
Приезжий. Скажите, страсть какая!
1-й фабричный. Он смирен: никого не трогает. Облюбовал вот сад хозяйский, вон там в дуплище и ночует. Не любит только, если к нему подойти туда изнавести, и то не сердится, а с перепугу обхватит и держится, что никак не оторвать его. Все думает, что тонет.
Челночек. А я опять, ребята, к Фирсу. Что я на него, братцы мои, только, в Питер ездивши с ним, насмотрелся! Молодчина! Поедем, бывало, на бал куда или в маскарад: я сижу с шубой на лестнице, - смотрю, что ни лучшую какую барыню, француженку там или англичанку, мой Фирс Григорьич и тащит; а какую пониже сортом - Иван Макоимыч. Привезут их домой, и уж тут такое колыванье пойдет, что аж чертям ужасно - ничего не пожалеет для женщины. "Что, говорит, вы вулеву? Потому вулеву вы, говорит, так вулеву; а не вулеву, так и как хотите". - "По болоту, говорит, охотиться хочу, амазонкой". - "Делай, говорит, нам, Пашка, болото". Ну и лей на пол шампанское по самые щиколотки. "Будь, говорит, лягашом, запей", - я лягу и локчу, а она смеется. Скусное вино - прелестное. (Обтирает губы.) А наутро, глядишь, Иванушко, хоть молодешенек, да головы не поднимет, а этот соколом встрепенется, подкрасится, подфабрится, взденет фрак и пошел к министрам там да к сенаторам дела обделывать. Устали ему никогда нет,
1-й фабричный. Да и посейчас он такой.
Челночек. Ему, брат, так кукушка накуковала: ему, пока под святые положат, перемены не будет.
1-йфабричный. Они помрет-то, так его не сразу похоронишь.
2-й фабричный. Да одно слово - анафема.
3-й фабричный. Разбойник.
4-й фабричный. Блудник и душегубец.
Челночек. А что про блуд, так вы это и оставьте! Это вот этот змей, что в сказке сказывается, что из озера выходил, да что ни есть всех первых красавиц-то себе забирал, - это вот он самый и есть.
Обрезов (тихо). А не к лицу б уж бабушке девичьи пляски.
Челночек. Ну, это ты напрасно его, дядя, бабушкой-то зовешь! Он еще как ястреб: зацелует курочку до последнего перушка. (Понизив тон.) Он, вот видите, ноне все бросил и за Мариной Николавной попер... уж это он от нее теперь ни в жизнь свою не отстанет.
Обрезов. Врешь ты, дурак, не такая Марина Николавна.
Челночек. Да уж какая она ни будь, от него не отвертится. Ни одной ведь такой еще не было. Он уж, я знаю, он чего захотел, так он ведь, не ест, не пьет, глаз не сведет, а все думает, и уж тут вот скажи ты ему, что его смерть за это ожидает, пусть вот море целое перед ним разольется, он так и в море полезет. А опять же и то сказать, что ведь и господь бабу из кривого ребра создал: никто ведь и за нее вперед отвечать не может.
Голоса фабричных. Не такая Марина Николаева.
Челночек. Опять же таки я ведь ничего в ее обиду не сказал. Я так говорю, что кто знает, что бабе на ум придет. Вон мне в Петербурге сказывали, что там одна барышня арапа родила. (Хохот.) Чернищий-пречерный, говорят, родился, и как только родился, сейчас как гаркнет по-черкесски: я, говорит, в вас пынжал пущу! Окрестили в нашу веру - перестал.
2-й фабричный. Да, за женщину как поручиться!
Челночек. То-то и дело. Кто ее знает, что и от нее отродится. Ведь вот с хозяином проклажается же. (Насмешливо.) Может, разве, что у них промеж себя ничего опричь такой любви и нетути.
2-й фабричный. Это никак невозможно.
Челночек. Ну, это тоже опять нельзя сказать, что невозможно. У господ есть такая ухватка, чтоб вдвоем черта дразнить. Сядут, обоймутся, да: "ах, как я вас!.." а та: "ах, сколь я сим счастлива!.." (Хохот.)
1-й фабричный. Вот и у хохлов безмозглых тоже такая мода.
Челночек. Да, да, да. Жил я у князя Репнина, в Полтавской губернии, в имении, тоже видал это: сядут хохол с хохлушкой где-нибудь над овражком или над рекой, да и заведут (пародирует): "Не помогут слезы счастью"... а естественного ничего.
1-й фабричный. У нас этого нет.
Челночек. Как можно! (Сплюнув.) У нас из эстого просто.
Обрезов. Что вы все про какой вздор мелете! Вот уж сколько раз я заметил, что где только этот Пашка замешался, там уж добрых речей не дожидайся. Давайте лучше про дело-то потолкуем. Иван Максимыч ведь сейчас придет и спросит, что же мы артель, что ли, составим? Надо это порешить. Он так хочет, чтобы всех приставников, что за материалами смотрят, прочь. Сами, говорит, устройте, чтоб нечего за вами смотреть было, и как воровства не будет, я вам процент дам.
1-й фабричный. Какой такой процент?
2-й фабричный. Это не слыхано.
Обрезов. Да ведь вам в толк об этом Иван Максимыч рассказывал.
1-й фабричный. Поняли мы! да ведь кто его знает.
2-й фабричный. Опять как же ты за других поручишься, что он не украдет?
Голоса. Это никак невозможно.
Обрезов. Да с чего кто красть-то станет, если друг за друга поручимся?
1-й фабричный. С чего? Мало ли с чего кто крадет!
Приезжий. Иной привычку такую имеет, что к этому привержен.
2-й фабричный. А есть такие, что просто со скуки крадут.
Челночек. Да это что про то толковать! без этого никак невозможно.
Обрезов. Что ты это врешь-то! Почему это невозможно?
Челночек. Потому, что мы в этом деле вроде как порченые: даже кому и не нужно, не своей охотой крадет.
Обрезов. Эка дура, что городит! Да ты сам-то русский или турка?
Челночек (вздохнув). Я не русский и не турка, а из Питера фигурка.
Обрезов. Да турецкое у тебя и рассуждение.
Челночек. Нет, дядя, я знаю, что это тоже неспроста, а по благословенью делается.
Обрезов. От кого ж это могло быть такое благословение, чтобы красть?
Челночек. От странника. Ходил такой странник по свету и был уловлен от дванадесяти язык и пропят на древе, и никто за него не заступится. Вот как он на древе начал томиться, и начали люди приходить к нему с жалостию, чтобы спасать его. Сунулись первые немцы, потому без них и вода не освятится, их везде спрашивают. "Господине честной, говорят, хочешь ли, мы тебя отторгуем?" Он покивал на них головою и говорит: "Ступайте, торгуйте себе целую жизнь". Так они по этому слову его завернулись и пошли, и все торгуют, и до века всем торговать будут. Тут сейчас французы, народ атакой верткий. "Господине честной, давай, говорят, мы тебя отвоюем". - "Ступайте, говорит, воюйте себе целую жизнь". Таки они все и будут целый век воевать, и все без толку. Тогда уж наши русаки, - как они против немцев и французов, разумеется, обстоятельней, то видят, что не хочет он ни торговлею, ни отъемом спасаться. "Господине честной, давай, говорят, мы тебя уворуем". А он нам и брякни: "Ступайте, говорит, воруйте себе целую жизнь". Вот нам этого никак переступить и невозможно: мы и воруем.
Обрезов. О брехун, брехун! Так стало уж, по-твоему, до веку нам со всеми этими художествами и не расстаться?
Челночек. Как можно до веку художеству быть? Это все до тех пор художество, пока у петербургских свинтусов в грудях живое сердце забьется. Мне один человек на Неве на перевозе сказывал: "Видишь, говорит, молодец, перед художеств академией две каменных собаки в колпаках лежат? Это говорит, не собаки, а свинтусы. Из города Фив, из Египта их привезли; с тем, говорит, их и привезли, что пока в этих свинтусах живое сердце не затрепещется, до тех пор чтоб ш-ша! чтоб ничему, значит, настоящему не быть, а будет все только как для виду". Так и Иван Максимыч, хоша он и желает это сделать, но только все это для виду будет. Да и то сказать, сам-то он еще против Фиреа уцелеет ли? Не довелось бы еще скоро ему самому из-под печи поросят мануть.
Обрезов. А типун бы тебе на язык за это.
Челночек (сухо). Да ведь это вчерне сказано: коли не нравится, и похерить можно.
Приезжий. Ноне суд не такой, чтоб такие беззакония с рук сходили.
Челночек (вздохнув). Что суд! Что такое, милый человек, суд! У нас до суда заворотят тебя туда и сюда хуже мороженого. Неужли ж ты так думаешь, что если этот суд точно правый, так против его упираться будет некому? Наш брат в самый последний секунд - и тогда еще норовит штуку выкинуть, чтоб от чего следует уворачиваться. Я вот вам к примеру скажу, я в Вильне видел, как поляков вешали.. Идут, бывало, который еще с фантазией, а который плачет. Ну уж как увернуться, и думки в них не видно. А наш и тут свой термин держит: все норовит на выдумки. В Крыму я, в ратниках бывши, видел, как двух мещанишек вешали, что провиант неприятелю продавали. Так и не очень чтоб авантажно их и вешали-то - в простой деревушке, - ну только всех нас эти висельники посмешили. Спрашивает одного командир: не имеет ли, говорит, какой просьбы? - "Имею", говорит. Что такое? "А чтоб меня за шею, говорит, ваше благородье, не вешать, потому я, говорит, щекотки боюсь..." Нет, брат, хоть ежели чему и неминучее быть, так все это хоть на минутую чем-нибудь за угол заводить станут.
Приезжий. А вон это, гляди, ваш хозяин с компанией идет.
Челночек (заглядывает). Он и есть. Иван Максимыч, Дробадонов и Марина Николавна. Вот ты теперь и посмотри ее: одно слово, хрящик.
ЯВЛЕНИЕ 4
Показываются вдали Марина Николавна, которая ведет за одну руку Дробадонова,
за другую Молчанова. Фабричные встают и отходят в сторону.
Приезжий. Может быть, уйти нам отсюда.
Челночек. Нет. У нас из эстого просто - никому гулять не заказано.
Молчанов (в пальто с дорожною сумкою через плечо). Здравствуйте, ребята!
Голоса. Здравствуйте, Иван Максимыч!
Молчанов и Дробадонов садятся на скамейку.
Марина. Ребятки! слетайте кто-нибудь в дом, принесите оттуда сюда столик, и самовар пусть сюда вынесут. Только живо, ребятки!
Челночек (выдвинувшись впереди всех). Сейчас, Марина Николавна.
Марина. Да Дейчу вели, чтобы бутыль вина прислал. Хозяин вас желает попотчевать.
Челночек (живо). Сейчас. (К фабричному.) Андрюшка, дуем вместе.
Убегают. Прочие фабричные отходят далее. Молчанов снимает с плеча сумку и
кладет ее.
Марина. Вот видишь, Ваня, как хорошо и как легко теперь на свет смотреть. И выйдет все наше горе не к горю, а к радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14