Один из них был голый, как мумия, с вытянутыми руками, а люди проходили мимо, не бросив даже горсти земли. Насколько чище и правильнее были, в общем-то жестокие, обычаи у древних народов. Так, у Гомера убитых после боя сжигали, а пепел аккуратно собирали и уносили с собой. Родственники того погибшего все еще считают его живым и еще не скоро получат весть о его смерти. И никогда не узнают о его ужасной гибели».
Наконец в один из апрельских дней 1814 года Якоб Гримм прибыл в Париж. Девять лет прошло со времени той поездки, когда он приехал обследовать для своего учителя Савиньи библиотеки. Сейчас Якоб прибыл во французскую столицу с иной миссией — секретаря посольства. Прибыв в Париж, Якоб, к великой своей радости, узнал, что его младшие братья Карл и Людвиг живы.
Служба в посольстве не отнимала много времени, и все свободные часы Якоб проводил в библиотеке. Ему удалось на сей раз обнаружить рукопись Вальтариуса (Вальтера) с неизвестным предисловием и еще несколько рукописей с текстами животного эпоса. Сказками о животных, например латинскими элегическими стихами о волке и лисе, он занимался и раньше. Тут Якоб чувствует себя в своей стихии. В отличие от сегодняшних ученых, которые имеют возможность сфотографировать первоисточники, Якоб строка за строкой переписывал по-латыни. Пребывание в Париже было ограничено — поэтому надо было спешить. В течение трех недель он переписал около семи тысяч стихов. Но это не было простое механическое переписывание — переписывая, он глубже знакомился с текстом и почерком писца.
30 мая 1814 года наконец был заключен мир. Якоб распрощался с Парижем. В это время в Вене шла подготовка к конгрессу. И Якоб вместе с гессенской делегацией должен был принять в ней участие. Но, поскольку открытие конгресса перенесли на более позднюю дату, появилась возможность на некоторое время съездить в родной Кассель.
12 июня в 5 часов утра карета выехала из Парижа. Через Эперней, Шалон, Верден прибыли в Мец, где по старой привычке Якоб сразу же отправился в библиотеку; в ней было добрых шестьсот томов рукописей, но каталог отсутствовал. Пришлось просматривать том за томом, чтобы определить, есть ли в них интересный для него материал. В Страсбурге он также просмотрел всю библиотеку в поисках нужных рукописей, ему удалось особенно точно сверить текст «Бедного Генриха». Здесь он осмотрел архитектурные памятники — понравился Страсбургский кафедральный собор: «Собор поистине удивительный, и на него невозможно наглядеться!»
В начале июля 1814 года Якоб прибыл в Кассель и нашел там большие перемены. Еще в начале года в Кассельской библиотеке освободилось место второго библиотекаря, и Вильгельм подал прошение. Ему было 28 лет, и в ученом мире его имя уже достаточно известно. Он получил место, правда, не библиотекаря, а секретаря, к тому же нижеоплачиваемое. После принятия присяги на новом месте Вильгельм, как было положено, нанес визит курфюрсту. Каждый день в отведенные часы он находился в библиотеке: проверял книжные фонды, регистрировал и каталогизировал поступившие книги, которых было немало. С коллегами сложились хорошие отношения, да иначе и не могло быть — ведь характер у него был покладистый. Пока Якоб находился во Франции, Вильгельм, возвратившись домой со службы, продолжал начатую совместно работу. Трудился над вторым томом сказок, материал для которого набирался гораздо быстрее, чем для первого. Одновременно Вильгельм следил за выходом «Старшей Эдды» и вел переговоры с издателем и типографией.
Еще одна забота была у Вильгельма — переезд на новую квартиру. Хотелось, чтобы после возвращения из Парижа Якоб в новой квартире обнаружил прежнюю, знакомую обстановку и мог спокойно продолжать работать. Конечно, если служебные дела будут оставлять для этого хоть какое-то время. Чем же была вызвана эта необходимость перемены жилья? Во-первых, в центре города со старыми домами и узкими улочками постоянно была угроза пожара. А братья особенно беспокоились за сохранность книг и собранных рукописей. Мог погибнуть труд многих лет. Во-вторых, денежная стесненность. Братья располагали очень скромными доходами. Как тогда было принято, они просили домовладельца снизить плату за квартиру, но хозяин дома не соглашался. За эти же деньги в новом квартале города можно было снять целый этаж с великолепным видом на сады и горы. Конечно, нелегко было расстаться со старой квартирой: уютно, все расставлено по вкусу. К тому же в этом доме жила и умерла их матушка. Непросто было перевезти все книги и расставить на новом месте, а также домашний скарб, прежде перебрав и отбросив ненужное, лишнее. Наконец после всех сомнений Вильгельм снял третий этаж в доме, которым заканчивалась Вильгельмсхёер Аллее; дом выглядел богато, а стоил при этом недорого. Аккуратный всегда и во всем, Вильгельм тщательно просмотрел все старые книги и записи, оставшиеся еще от деда и отца. Интересовавшие его бумаги — а их скопилось немало — он сложил в выдвижной ящик стола. Тогда он как бы положил начало семейному архиву.
В новой квартире Вильгельм прежде всего установил и отремонтировал книжные шкафы и стеллажи. Домашним хозяйством занималась Лотта. Наконец в доме по Вильгельмсхёер Аллее все было расставлено в должном порядке, и Вильгельм смог написать Якобу следующее: «Дом тихий, похожий на деревенский, с великолепным видом в вечернюю пору, просторный — в нем столько же места, сколько и в старом, даже, может быть, больше. А поскольку везде теперь порядок, то я во многом даже выиграл, например, мне удалось выделить каморку для одних только старых книг, пакетов, нашей «Песни о Гильдебранте» и т. д. Я буду рад, если тебе все это понравится». С почти женской тщательностью Вильгельм создавал уют в новом доме.
Якоб вернулся в Кассель уже в новый дом, где все было готово к его приезду. До отъезда на Венский конгресс оставалось несколько недель. И Якоб с ощущением того, что он снова дома, что рядом дорогие его сердцу брат и сестра, сел за письменный стол. О своем настроении в это время он писал Бенеке: «Я работаю, как обычно, без отдыха и доволен жизнью — мои книги, слава богу, вернулись невредимыми и сейчас со мной. Встреча с ними, прежние исследования, оживление, которое царит в Германии, — все так захватывает меня, что я и не думаю о будущем». Целиком поглощенный творчеством, в те дни он не думал о дальнейшей дипломатической службе в Вене и признавался Паулю Виганду: «Видел бы ты, сколько у меня здесь работы: Эдда, «Бедный Генрих» и второй том сказок должны быть подготовлены к печати; о том же, что я привез с собой, не могу пока даже думать».
Во время Венского конгресса
Приближалась осень 1814 года, и Якоб с сожалением оставляет свой письменный стол в Касселе, чтобы отправиться в Вену. Мелкие немецкие государства, естественно, тоже хотели быть представлены на конгрессе — так Якоб оказался в качестве секретаря посольства гессенского курфюрста в Вене. И опять он проделывает долгий путь в экипаже через Марбург, Франкфурт, Ашаффенбург, Ханау — город, в котором он родился. Ему весьма понравился Вюрцбург с высокими каменными домами, в особенности резиденция Нойманна: «Великолепный дворец со знаменитой лестницей, красивой и импозантной формы на итальянский манер». К дворцу примыкал сад, «прелестный и чистый». Особое восхищение вызвал Нюрнберг с его длинными стрелами — улицами и законченным городским ансамблем. В Регенсбурге он нашел «прекрасным собор и широкий Дунай». От Регенсбурга их путь лежал вниз по Дунаю. Крупных судов, конечно, в то время еще не было. В каюте сидели четверо делегатов: наследный принц, два графа, один из которых, граф Келлер, был главой гессенской делегации, и Якоб Гримм. Каюта была так мала, что четверо пассажиров едва в ней разместились. Рядом была еще меньшая каюта — для трех слуг. Кроме этих пассажиров, на борту находились еще шкипер со своим помощником и несколько парней, помогавших грести. Путешествие было не из приятных. Разговоры с дипломатами были Якобу не по душе, к тому же он почти поссорился с наследным принцем, «который с обычной глупостью обрушивался на якобинцев». Куда приятнее было оставаться на палубе и любоваться меняющимися картинами побережья. Позже он записал свои наблюдения: «Когда сзади всходила луна, вода в красном закате солнца была неописуемо красивой, похожей на расплавленное серебро. И в это время мы как раз проплывали мимо известного дунайского водоворота, из воды выступают одинокие скалы, возле которых вздымаются волны». Или: «Местность вокруг Линца — одна из самых прекрасных, которые я видел, в особенности красивы очертания далеких гор...»
В конце сентября 1814 года Якоб прибыл в Вену. Здесь он оставался до июня 1815 года. Столичный город, широко раскинувшийся с пригородами, произвел на него сильное впечатление. Он дивился центру города с его богатой архитектурой и оживленному движению на узких улочках. Неприятным, пожалуй, было лишь то, что вместе с графом его поселили далеко на окраине, в то время как конгресс проходил в центре. На дорогу уходило много времени.
На дипломатической арене он был, конечно, фигурой скромной, своего рода статистом, но с большим интересом следил за работой конгресса. На конгрессе должно было определиться новое устройство Европы после падения Наполеона. Наряду с представителями великих европейских держав, подписавших парижский мирный договор, присутствовали здесь и другие дипломаты. Представители около двухсот государств, городов и других владений: коронованные особы, умудренные опытом государственные деятели, послы в сиянии славы — общество весьма пестрое.
Якоб писал о начале работы конгресса: «Прежде чем допустить нас, великие вначале договариваются между собой; поэтому все искусство пока состоит в том, чтобы слушать, хотя должно было бы быть по-другому. Праздников и представлений хватает; если бы знать, что все завершится удачно, то можно было бы участвовать в них с легким сердцем; хотя у меня и есть билет, я не пошел сегодня на бал-маскарад, устроенный для десяти тысяч гостей».
Конгресс веселился!
Якоба не интересуют перипетии и хитросплетения игры вельмож и преданных им слуг. В одном из писем Вильгельму он писал: «О конгрессе много хорошего говорить не приходится, так как: 1) пока еще ничего не происходит, 2) если что и происходит, то тайно, по мелочам, буднично и вяло, как будто нам и не предстоят великие времена. Любой вопрос вызывает предварительный вопрос, а тот — еще один, и они все больше запутываются, в то время как наши нужды и потребности настолько ясны, что, говоря по чести, если бы дали слово невинному ребенку, то даже он нашел бы верные слова. Сколько же слов было пущено на ветер пустыми и ограниченными людьми, стоящими наверху». Якоб писал брату, как недоволен он этой игрой, мелкими интригами, тем более что после наполеоновской эпохи он надеялся на более великодушный подход к решению многих вопросов. Ему была в тягость такая жизнь в Вене, когда помимо воли приходилось натягивать на себя фрак и сапоги. Жаль было потерянного времени. Тяготило общество жадного и болтливого посланника.
Дипломатическая служба вызывала у него отвращение. Уже через три месяца, в конце декабря 1814 года, он писал: «Месяц, другой — куда еще ни шло, но не дольше. Я стремлюсь с честью выйти из этого положения и хочу поэтому дождаться окончания конгресса, чтобы не навредить себе в будущем». Было ясно одно — он должен терпеть, чтобы не лишиться расположения своего курфюрста.
А в это время Наполеон покидает остров Эльба, высаживается во Франции и вновь овладевает государственной властью. Началось вторичное царствование Наполеона, продолжавшееся сто дней, до битвы при Ватерлоо, которая положила конец его господству. На этот раз он был сослан на остров Святой Елены.
Но конгресс продолжал заседать!
Якоб, используя свои знания, хотел хоть чем-то быть полезным конгрессу. Он пишет статьи для газеты «Rheinischer Merkur», принадлежавшей Йозефу Гёрресу, и излагает в ней свои взгляды по некоторым вопросам. Но всякий раз ему приходилось признаваться в бесполезности подобных усилий: «Насколько бессмысленна и абсурдна вся эта жизнь и все эти дела! Они молотят пустую солому и понимают это, но в то же время берут новый, точно такой же сноп и мужественно принимаются снова за работу».
Размышляет он и над поведением некоторых выдающихся личностей конгресса. Князя Меттерниха он называет «тонким, по-французски искусным государственным деятелем, который хорошо относится к Австрии, а Германию ставит только на второе место». Князь Гарденберг, по его мнению, с «уверенным, спокойным самообладанием представляет интересы Пруссии»; Вильгельма фон Гумбольдта он характеризует как «очень знающего человека»; министр Штейн «отличается чистотой своих намерений в отношении Германии, деловитостью и респектабельностью». С сожалением Якоб обнаруживает, что здесь, в Вене, кажется, забыли, «кому обязаны победой и спасением».
Как секретарю посольства Якобу приходилось, по его же словам, «исписывать массу ненужных бумаг». Но и в эти венские месяцы он находит время для научной работы, подолгу бывает в библиотеке, отыскивая нужные рукописи; переписал часть средневекового поэтического цикла «Вольфдитрих». Особый интерес он проявлял к рукописи о Нибелунгах, находившейся в частных руках. Ему удалось получить на короткое время эту древнюю рукопись и установить, что многие части еще не опубликованы и не использованы для научных целей. Но смог переписать лишь частично, поскольку владелец манускрипта опасался, что снятие копии с оригинала уменьшит его материальную ценность. Сделал также выписки из попавшей ему в руки книги басен.
Венский период оказался для Якоба весьма плодотворным. В частности, он смог здесь выпустить свою книгу «Священный путь и священный столб», а также сборник старинных испанских романсов. «Мои испанские романсы, — писал он домой, — перевалили за 300 страниц, печатаются весьма хорошим шрифтом, грамотно и на прекрасной бумаге;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43