- Добиваться посылки на фронт. Обещают направить на Кольский полуостров. А ты куда едешь? - в свою очередь, поинтересовался Соснора.
- На Карельский, в 23-ю армию.
- Говорят, сейчас только две страны не воюют, - напомнил он ходячую тогда шутку: - Швеция да двадцать третья.
- Теперь настал и ее черед. Просись и ты в нее.
- Попробую...
Расстались мы с Соснорой на углу Невского и Литейного, Он пошел к себе, а я устало побрел на распределительный пункт, размещавшийся на улице Салтыкова-Щедрина. Шел по той стороне, на которой еще висели объявления: "Эта сторона улицы опасна при артобстреле". Теперь она уже была не опасной. Батареи, посылавшие снаряды на город с Вороньей горы, больше не существовали, как не было больше и вражеского кольца вокруг города. Враг, преследуемый нашими войсками, уносил ноги на запад, бросая раненых и убитых, танки, артиллерию и другую военную технику.
15
Гитлеровцы неохотно оставляли невские равнины. Отступая, огрызались, переходили в контратаки, на смену потрепанным дивизиям подтягивали свежие силы, грозили снова вернуться к Ленинграду и теперь уже по-настоящему расправиться с его защитниками и населением. В листовках, сбрасываемых с самолетов, нам по-прежнему предлагали "прекратить сопротивление, перебить комиссаров, сложить оружие и перейти на сторону непобедимых вооруженных сил Германии".
- Какая самоуверенность, какая наглость! - возмущались наши воины и еще яростнее колотили гитлеровских недобитков.
А Гитлер слал командующему своих войск один за другим повелительные приказы: выиграть оборонительную битву под Ленинградом, любой ценой удержать созданные опорные пункты. "Позиции удержать во что бы то ни стало!" требовал он.
Но удержать позиции гитлеровские генералы уже были не в состоянии. Они долго сопротивлялись лишь под Лугой и Псковом, остальные свои опорные пункты оставляли в спешке, бросая боевую технику, раненых и склады с продовольствием, поджигая оставляемые ими города и села, расстреливая стариков и женщин, а молодежь и подростков отправляя в рабство.
На пути наших войск почти в каждом крупном населенном пункте на стенах домов встречались надписи. Вот одна из них: "Привет русским соколам. Желаем скорой победы. Забирают пираты нас с собой. Но постараемся не попасть к ним. Выручайте! 15 русских девушек".
Наши воины, войдя в Кингисепп, на одной из улиц города встретили местную жительницу Пелагею Кириллову. Голова у нее была забинтована. "На окраинах уже раздавалась стрельба, - со слезами рассказывала она, - мы знали, что это наша родная армия пришла выручать нас из неволи. В мою квартиру ворвались фашисты, приказали следовать за ними. Я, мой муж и соседка по квартире наотрез отказались - мы знали, что нас угонят в Германию, а это хуже смерти. Фашисты стали угрожать нам оружием. Мы решили умереть, но не идти в рабство. Тогда гитлеровские мерзавцы тут же в квартире стали в нас стрелять. Меня ранили, и я больше ничего не помню. Потом меня привели в сознание наши бойцы. А мой муж и соседка по квартире лежали рядом мертвые..."
Подобной участи удалось избежать лишь тем, кто успел укрыться в лесах. Так, на пути к Луге близ деревни Долговка наши бойцы обнаружили в лесу более четырехсот стариков, женщин и детей, спасавшихся от фашистского рабства. Такой же лесной лагерь оказался и неподалеку от деревни Низовка, Чтобы не попасть в плен к гитлеровцам, люди темными ночами покидали свои дома и скрывались в лесах. Они заранее создали там запасы продуктов, соорудили землянки и даже поставили для детей теплые срубы.
Тем временем наши войска теснили гитлеровские войска на юг и юго-запад, окружали и уничтожали их гарнизоны. Именно таким путем был разгромлен укрепленный район в Вырице. Фашисты даже не заметили, как наши части лесными тропами обошли их и окружили. Застигнутые врасплох, они выскакивали из домов с поднятыми руками. Из окружения удалось вырваться лишь единицам. В Вырице оказался большой продовольственный склад и госпиталь с ранеными.
В начале февраля наша дивизия участвовала в окружении Луги. Проходя с боями через Молосковцы, Волосово, затем Сабек - Осьмино и двигаясь на Ляды, она оттягивала на себя значительные силы от Луги. Когда тринадцатого февраля Луга была взята, части нашей дивизии начали свой победный марш в сторону Гдова и Пскова. Противник оказал здесь упорное длительное сопротивление, в конце марта гитлеровские войска даже перешли в контрнаступление, но наши воины скоро погасили эту "вспышку" противника: танкисты и летчики, взаимодействуя с нашей пехотой, нанесли сокрушительный удар по врагу. Наши 59-й и 141-й полки, преследуя разбитые фашистские части, вышли к реке Великая у деревни Стремутка и образовали дугообразный выступ. Гитлер отдал приказ срезать этот выступ.
Утром двадцать третьего апреля гитлеровцы предприняли попытку выполнить приказ своего фюрера. Но и на этот раз получив отпор, вынуждены были отступить на свои прежние позиции, оставив на поле боя семьсот трупов своих солдат и офицеров.
После этого бои под Псковом затихли. Наше наступление здесь возобновилось лишь в июне 1944 года.
В период наступления наших войск на всем протяжении от Ленинграда до государственной границы бойцы с болью в сердце слушали рассказы о зверствах, насилии и грабежах, чинимых гитлеровцами в захваченных ими советских городах и деревнях.
На Нюрнбергский процесс в качестве свидетеля совершенных нацистскими преступниками злодеяний был приглашен житель деревни Кузнецово Псковской области Яков Григорьевич Григорьев.
- В какой деревне вас застала война? - спросил его помощник Главного обвинителя от СССР Л. Н. Смирнов.
- В деревне Кузнецове.
- Существует ли сейчас эта деревня?
- Не существует.
- Я прошу вас рассказать суду, при каких обстоятельствах произошло уничтожение деревни.
- В памятный день двадцать восьмого октября тысяча девятьсот сорок третьего года немецкие солдаты неожиданно напали на нашу деревню и стали творить расправу с мирными жителями, расстреливать, загоняя в дома. В этот день я работал на току со своими двумя сыновьями Алексеем и Николаем. Вдруг к нам на ток зашел немецкий солдат и велел следовать за ним. Нас повели через деревню в крайний дом. Я сидел около самого окна и смотрел в него. Вижу, немецкие солдаты гонят еще большую толпу народа. Я заметил свою жену и маленького своего сына десяти лет. Их сначала подгоняли к дому, а потом повели обратно, куда - мне было тогда неизвестно.
Немного погодя в дом входят три немецких автоматчика, и четвертый держит наган в руках. Нам приказали выйти в другую комнату. Поставили к стенке всю толпу, девятнадцать человек, в том числе меня и моих двух сыновей, и начали по нас стрелять из автоматов. Я стоял около самой стенки, немного опустившись. После первого выстрела я упал на пол и лежал не шевелясь. Когда расстреляли всех, они ушли из дома. Я пришел в сознание, гляжу - невдалеке от меня лежит мой сын Николай, он лежал ничком и был мертв, а второго я сперва не заметил и не знал, убит он или жив. Потом я стал подниматься, освободив ноги от навалившегося на них трупа. В этот момент меня окликнул мой сын, который остался в живых.
- Окликнул второй сын? - переспрашивают Григорьева.
- Второй, - отвечает он, - а первый лежал мертвый, невдалеке от меня.
- Второй был ранен?
- Он был ранен в ногу... Немного погодя загорелся дом, в котором мы лежали. Тогда, открыв окно, я выбросился из чего вместе со своим раненым мальчиком, и мы стали ползти от дома, притаясь. Потом, на второй день, я встретил из нашей деревни мальчика Витю - это был беженец из Ленинграда и проживал во время оккупации в нашей деревне... Он тоже чудом спасся, выскочив из огня. Он мне сказал, как происходило дело во второй избе, где были моя жена и мой малый сынишка. Там дело происходило так: немецкие солдаты, загнали людей в избу, отворили в коридор дверь и через порог стали поливать из автоматов. Со слов Вити, там горели живые люди, в том числе, по его словам, сгорел заживо мой мальчик Петя. Когда Витя выбегал из избы, то увидел, что мой Петя еще был жив и сидел под лавкой, зажавши ручонками уши.
- Сколько лет было самому старшему жителю деревни, уничтоженному немцами?
- Сто восемь лет - старуха Артемьева Устинья.
- Сколько лет было самому младшему, уничтоженному в деревне?
- Четыре месяца.
- Сколько всего было уничтожено жителей деревни?
- Сорок семь человек.
Я привел показания Я. Г. Григорьева из деревни Кузнецово полностью. Они - неопровержимое свидетельство страшной жестокости оккупантов, которые не пожалели ни стовосьмилетнюю старуху, ни четырехмесячного ребенка. Могли ли наши бойцы, узнав о подобных фактах, быть сердобольными к гитлеровским завоевателям?
Сержант Супрун на митинге перед очередным наступлением заявил: "Как бы я ни устал, но я готов идти и идти вперед. Я не могу спокойно смотреть, как поступают с моими соотечественниками на оккупированной земле гитлеровцы. У меня одно желание - отомстить врагу!"
Читая сообщения о фашистских злодействах, воочию видя их, я мысленно переносился в деревеньку Выборово, затерявшуюся на большаке между Лугой и Гдовом, где родился и провел свое беззаботное детство. На ее месте, как сообщали в письмах на фронт родственники, торчали теперь лишь черные трубы. Выборово было сожжено дотла. Перед глазами вставал старший брат Николай, расстрелянный в Стругах Красных еще летом сорок первого года, и другой брат Григорий, угнанный с семьей в Германию, несколько лет гнувшим спину на бауэра - немецкого сельского богача.
Думы эти не давали покоя, болью отдавались в сердце, пробуждали чувство гнева.
Одно было нам ясно: за все свои злодеяния гитлеровцы должны понести справедливое наказание, им не миновать суда народов за преступления, содеянные в годы второй мировой войны. За Германией сороковых годов двадцатого столетия навсегда закрепится "слава" государства-поработителя, а за его правителями, гитлеровской партией и теми, кто выполнял их волю, детоубийц, душегубов и грабителей.
16
Кое-кого из ветеранов дивизии, бывших ополченцев, перевали в другие воинские подразделения фронта. Ф. А. Ковязина, например, назначили агитатором политотдела 42-й армии. И. Е. Ипатова утвердили заместителем начальника политотдела 67-й армии. Еще раньше в политотдел этой армии на должность инструктора отдела кадров ушел Н. В. Бергсон. Получил повышение и Н. М. Гамильтон, ставший начальником отдела разведки корпуса. Перевели из дивизии с повышением 5елова и Булычева. Первого - на Белорусский фронт, второго - на Кольский полуостров.
И все же бывших моих однополчан, добровольцев, в дивизии осталось немало. По-прежнему на своих постах находились начальник артснабжения Шухман, политработники Терновой, Гусев, Иванова, Давыдов, Мирлин и Израйлит, журналисты Мольво, Альбац, Шишкин и Качалов. По-прежнему лечили больных и раненых терапевт Могилевская и хирург Кац-Ерманок. Не расставалась со снайперской винтовкой, как и раньше, выходила на передний край "на охоту" сандружиннице Мария Кошкина. Несли свою нелегкую службу рядовые, бывшие ополченцы Матвеев, Гурин, Бобров, Луговой и Петров.
Каждого из них я хорошо знал и мог бы немало рассказать о них, о их мужестве и отваге в бою. Однако расскажу лишь о Георгии Ивановиче Терновом и Алексее Александровиче Гусеве. С ними я больше, чем с кем-либо другим, соприкасался на фронте, к тому же и по характеру работы нас многое сближало, ведь все мы были политработниками.
С Георгием Ивановичем Терновым до войны я знаком не был, однако же знал, что в канун войны он был избран секретарем парткома мясокомбината имени С. М. Кирова. Рассказывали, что он долго "сопротивлялся", не хотел расставаться с прежней хозяйственной работой. Однако, став во главе парторганизации предприятия и почувствовав, насколько эта работа ответственна, многогранна и интересна, Георгий Иванович взялся за дело, как говорится, с полной отдачей сил, даже дома бывал мало - приезжал поздно вечером и рано утром уезжал.
Таким же неутомимым он был и на фронте. Правда, и здесь его пришлось поначалу уговаривать. Когда его вызвали в политуправление армии народного ополчения Ленинграда и предложили стать секретарем дивизионной партийной комиссии, в обязанности которой входит прием в партию и разбор персональных дел коммунистов, он замахал руками: "Что вы, я не гожусь на это!" Немало сил было потрачено, чтобы доказать ему, что справится, ибо обладает всеми качествами: он принципиален и в то же время чуток, умеет глубоко заглядывать в души людей, не тороплив в оценках, поэтому редко ошибается. Когда же Г. И. Терновой дал согласие - он прекрасно справлялся с исполнением своих обязанностей. Правда, через два года его назначили заместителем начальника политотдела. Я этот пост сдал ему в начале сорок четвертого года.
Иной бы задрал нос и старался наводить на людей страх. Терновой же вел себя просто и скромно. Стремился ничем не выделяться перед инструкторами политотдела и заместителями командиров полков по политчасти. В то же время был непримирим к недостаткам и, когда того требовала обстановка, шел на передний край, в какое-нибудь из подразделений, чтобы принять участие в отражении атаки противника, повести за собой бойцов.
Вспоминается в этой связи ночь на двадцать восьмое ноября сорок третьего года. Силами батальона 141-го полка была назначена разведка боем, которой должен был руководить начальник штаба дивизии подполковник Полянский. Георгий Иванович Терновой, с согласия начальника политотдела, тоже отправился в батальон. Прибыл он туда заблаговременно, познакомился с планом разведки, зашел в землянку группы захвата, побеседовал с их командиром младшим лейтенантом Михайловым и с бойцами, проверил их готовность к бою.
Назначенный час приближался, а Полянский по какой-то причине в батальон не прибыл. Комбат заволновался. Не спокоен был и Терновой. И вот уже на рассвете, за тридцать минут до боевой операции, раздается телефонный звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45