Как я ни возражал, ничего не помогло…
В Советской Гавани с картошкой вначале мучились. Насыпали ее в мешки, а их грузили на любые плавучие средства. Темпы были, конечно, низкие. Но и тут выручила народная смекалка. Решили подвести кунгас вплотную к кормовым лацпортам, из четырех досок сделать желоб и засыпать в него картошку лопатами. Дело пошло, да как быстро…
Только мы собрались отмыть корабль от картофельной грязи, а команде дать денька два отдохнуть, как к нам прибыл командир базы М. Ф. Куманин. Он поблагодарил нас за привезенную картошку и рассказал, что некоторые приморские районы из своих скромных запасов в порядке помощи флоту выделили некоторое количество овощей, а вывезти их нечем.
— Одна надежда — на ваш корабль… — заключил. Куманин.
Пригласил Баляскина, посоветовались и решили дать команде помыться, немного отдохнуть и часиков через семь выйти в море.
Вышли в поход в три часа. Команду, кроме баковой и машинной, не тревожили. Ночь выдалась хорошая, тихая. По всему небосводу зажглись яркие звезды.
Идем вдоль побережья. На рассвете стала видна вся прелесть мысочков, бухт и бухточек, утесов и сопок. Дышим каким-то особенным ароматом, принесенным с берега. Первозданность природы, необычайно сложные сочетания цветов, контуры обрывистых утесов и мысов производили сильное впечатление.
Уже теперь, на склоне лет, могу твердо сказать: кто с моря берегов не видел, тот настоящей красоты не познал. Эта красота приносит человеку радость и душевную успокоенность, особенно после шторма. Сколько я ни плавал, но ни разу не замечал, чтобы люди, умеющие ценить природу и любоваться ею, могли быть грубыми…
Давно пройден маяк Золотой, а нам хода еще не менее четырех часов. В конце концов подошли. Малюсенькая бухточка, на берегу — веселый ручеек и всего с десяток домов. Послали шлюпку. Обратно она возвращалась, сильно осев в воду. Неужели течь? Оказалось, что шлюпка загружена до краев мешками, кошелями из дерюг и даже наволочками с картошкой.
Командир шлюпки доложил, что жители собрали все, что могли, хотя у них самих не густо, и просили передать эту картошку детскому саду.
Картошку перенесли на твиндечную палубу, уложили, а между кулями кто-то засунул кусок доски с надписью: «Детскому саду».
…Пять суток ведем сбор овощей. Вот и последняя бухта — Гросевича. Тут предстоит самая большая погрузка.
— Как ты думаешь, командир, пока картошку с берега доставят, не сходить ли мне с ружьишком побаловаться? Уж очень места здесь любопытные, — сказал мне Баляскин.
— Правильно, утоли свою страсть. Быстренько надевай охотничьи доспехи и начинай с устья речушки, вон в том углу залива…
Баляскин ушел, а вскоре прибуксировали большой кунгас, поставили его к левому борту. Картошка — россыпью. Пришлось с ней повозиться… Боцман Васильев предложил мягкую сетку из манильского троса с внутренней стороны покрыть старым брезентом, чтобы картофель не проваливался. Это помогло делу.
Когда подошел последний кунгас с овощами, председатель колхоза с тревогой сообщил нам, что в срочной медицинской помощи нуждается молодая женщина, которой предстоит впервые стать матерью. Он очень просил взять женщину с собой и доставить ее в больницу.
Мы с готовностью откликнулись на его просьбу в приняли на борт необычного пассажира.
Скоро сниматься с якоря, а Баляскина все нет. Наконец-то видим на берегу его долговязую фигуру. Послал за ним шлюпку с дежурными гребцами. По трапу Сергей поднимался без трофея, а вид у него был счастливого человека.
— Ну, командир, насмотрелся я такого, чего никогда в жизни не видел и в книгах не читал. Без отдыха пять часов шагал. Отдышусь, поем, тогда уж расскажу всем, непременно всем!
— Мы тут тоже не дремали. Скоро, быть может, крестным отцом станешь…
Позже, уже во Владивостоке, Баляскин обо всем увиденном на речушке, впадающей в бухту Гросевича, написал увлекательный рассказ «Сильнее смерти» — о том, как кета, отметав икру, погибает.
Вышли из бухты. Курс корабля проложили по самому кратчайшему пути. Минут через сорок из машинного отделения доложили, что готовы дать самый полный ход. Я ответил согласием. Всем — и кочегарам и машинистам — хотелось чем только можно помочь роженице.
Не успели в Совгавани стать на якорь, как к кораблю подошел катер. На борт поднялись несколько медиков. Одни пошли к роженице, другие — в кают-компанию, по боевому расписанию операционную. Черноволосый, худощавый, с небольшой бородкой врач отдавал четкие распоряжения, из которых было видно: корабль для него — родная стихия.
Врачи единодушно пришли к выводу: роженицу необходимо немедленно эвакуировать в госпиталь. Стало как-то тревожно за судьбу женщины… А утром принесли бланк семафора:
«Командиру. Ваша пассажирка и ее дочь в полном здравии. Опоздай вы на два часа, исход мог быть совсем другим. Большое спасибо вам, всей команде.
Ваш доктор».

Испытание
Декабрь. Северо-западный ветер дует, сил не жалеючи. Мороз если не все — 20°, то близко к этому. Еще ночью получено приказание оперативного дежурного штаба флота утром следовать в одну из бухт для снабжения подводников пресной водой.
В те годы пресная вода, особенно зимой, была для всех одной из самых мучительных проблем. Во Владивостоке от «Минного пруда», сооруженного еще в царское время на территории бывших минных складов, был проложен водопровод. Но сейчас эту водопроводную магистраль переключили на нужды гражданских ведомств.
Воду во Владивосток возили даже японские транспорты. Советские суда пресную воду доставляли из бухты Витязь, расположенной в заливе Посьет, южный берег которого граничил с Кореей.
В распоряжении флота оставался только пруд, сооруженный некогда военно-морским ведомством и перешедший по наследству Тихоокеанскому флоту. Это было единственное место, где военные корабли могли пополнять свои запасы пресной воды. Именно поэтому едва ли не самым первым там был сооружен небольшой бетонный пирс на сваях.
…Стоим у причала в бухте Малый Улисс, носом к берегу. Бухта замерзла так, что у борта корабля толщина льда двенадцать — пятнадцать сантиметров. Просим помочь ледоколом. Давно уж надо выходить, а ледокол «Хабаров» так и не появился. Обкололи лед вдоль обоих бортов. Толку никакого. Вот оказия! Не можем сдвинуться с места. И тут свисток переговорной трубы.
— Разрешите при проворачивании машины на передний ход немного увеличить обороты.
— Раз нужно, разрешаю.
Машина заработала согласно телеграфу «малый вперед». Лед метров на восемь поломали. Ставлю телеграф «вперед средний». С кормы сообщают: лед сломан метров на пятнадцать — двадцать.
Отдали швартовы, дали «малый задний ход». И чудо свершилось. Корабль двинулся кормой вперед. Потом последовали команды: «Полный вперед!», «Малый назад!» и опять «Полный вперед!».
И я и вся верхняя команда в радостном удивлении. Хоть и не прямым курсом, но корабль к выходу из бухты все же приближался без буксира и ледокола.
Скажи мне кто-нибудь раньше, что одновинтовой корабль может во льду двигаться задним ходом, я посчитал бы это шуткой. А тут мы из замерзшей бухты выбрались таким способом в пролив Босфор Восточный.
На чистой воде ложимся на курс к острову Аскольд. Ветер попутный, льдов в пределах горизонта не видно. Выбираясь из бухты, мы потеряли более трех часов. Надо сокращать путь и идти проливом, оставляя Аскольд справа. Пришлось изменить курс. А тут новая напасть — шуга. Чем дальше идем — тем она все плотнее. Скорость уменьшилась наполовину. Дальше пошло совсем худо. Машина работает на полных оборотах, а корабль стоит.
Пробую задним ходом выбраться — все бесполезно. Завязли в шуге, которая, как вата, обняла и зажала. Пробуем лотом измерить глубину. Лот уходит в шугу на четверть, а дальше пробить ее не может. Завязли… Теперь все будет зависеть от того, куда нас понесут ветер и течение.
Через час становится ясно: несет на камни Унковского либо на кекур возвышающуюся из воды конусообразную скалу. Утонуть, может, и не утонем, но корабль поломаем… И во всем опять виноват я сам. Ведь сигнальщик-помор предупреждал, что шуга опасна… Спустился я на нижний, закрытый от ветра мостик. Мечусь, что зверь в клетке, курю трубку за трубкой. И тут слышу взволнованный голос вахтенного начальника:
— Товарищ командир, за мигалкой вдоль острова Путятина и у пяти кекуров чистая вода шириной почти полмили!
Смотрю: действительно, вот она, желанная чистая вода… Командую:
— Право руля, держать полкабельтова вдоль края шуги. Штурман, чаще определять наше место!
Сам взял пеленга, проложил. Место и курс получились очень близко к береговой черте и особенно — к кекурам. Так раньше мы никогда и не хаживали. Если бы я, будучи флаг-штурманом, увидел такое на каком-нибудь корабле, учинил бы разнос и штурману и командиру. А сейчас иду, да еще радуюсь… Однако пока, кажется, рановато… Идем прямо на самый южный кекур. Надобно повернуть вправо, да там шуга, из которой только-только выбрались. Идти, прямо — значит, носом таранить кекур!.. Из одной беды выбрались и тут же в другую попали!
Пришлось скомандовать:
— Право на борт! Коордонат шестьдесят градусов. При этом маневре корабль на некоторое время вошел в кромку разреженной шуги. А с южным кекуром мы разошлись почти на расстоянии рукопожатия.
В нужную бухту пришли поздно. Швартовались, освещая пирс сигнальным прожектором. Иного не было ни у нас, ни у подводников, которыми командовал самый молодой на Тихоокеанском флоте командир бригады Г. Н. Холостяков.
Бухта ото льда была свободна, и мы, учитывая опыт, ошвартовались кормой к берегу. Прибыл начальник штаба бригады подводных лодок — узнать, сколько мы можем дать воды. Доложил. Неожиданно в каюту ворвался однокурсник Николай Ивановский — теперь командир подводной лодки. Обнялись: не виделись с момента окончания специальных курсов.
— Слушай, Володя, выручи! Ржавеют механизмы. Кругом сырость — хуже, чем под водой. Дай краски, чтобы покрасить хоть самое главное.
Тут же вызвал боцмана Васильева. Спрашиваю, сколько у нас имеется краски, чем можем помочь подводникам.
Я знаю, как трудно боцману, любящему свой корабль, расстаться с самым драгоценным, от чего весь вид корабля зависит, расстаться с запасами накопленной краски. Боцман любил корабль, на котором служил, потому и был рачителен до предела. Тем более что старый корабль требовал большого ухода.
— Васильев, а ты на подводных лодках бывал?
— Ни в жизнь.
— Слушай, Коля, — обратился я к Ивановскому, — вызови своего боцмана, пусть он Васильеву твою лодку покажет по-настоящему.
Николай сразу смекнул, в чем дело, вышел на палубу и свистнул в два пальца. Вот уж не ожидал от него такого.
— Послушай, что это за новый вид корабельной связи? — удивился я.
— Вот и видно, что и ты, вроде своего боцмана, подводную лодку знаешь только понаслышке: когда работают дизеля, кроме свиста и жестов руками, никакая другая связь не годится!
Боцмана наши ушли на подводную лодку, а мы с Ивановским остались в каюте, сидим, вспоминаем годы морского младенчества.
Первым в каюте появился Васильев:
— Понял я, товарищ командир, что на флоте нет службы труднее, чем у подводников. А насчет краски не беспокойтесь — все сделано по-братски. Сколько могли, столько и дали. Подводники довольны.
К вечеру второго дня сдали подводникам воду. За это время в нашей бане помылись и наши краснофлотцы и подводники. Ребята беседовали между собой, находили земляков. Все вместе посмотрели кинокартину, обменялись кинолентами. Подводники были рады-радешеньки.
Ведь тогда на южном берегу этой бухты, кроме нескольких наскоро сделанных пирсов и немногих зданий, ничего не было! А на северном берегу были разбросаны дашь деревянные домики небольшой деревеньки…
И лет-то с того времени прошло чуть больше сорока, а какие сказочные перемены произошли в Приморском крае!
Туманы, чтоб вас!
Сколько ни плавал, а туман, по-моему, самое неприятное для моряка. Днем ничего не видишь, а ночью и того хуже. Все промокает насквозь, вещи покрываются плесенью.
Теперь, имея средства радиолокации, входить в бухту Золотой Рог, в залив Стрелок, да и в любое другое место, и выходить из них — проще простого. А в те годы нам пришлось изрядно натерпеться. Хотя за все время существования нашего соединения не было ни одной навигационной аварии или столкновения, но плавание в тумане изматывало людей.
…Стояла середина лета. Туман — плотней не придумаешь. Под руководством Викторова идет очередное флотское учение. Как всегда, все пять минных заградителей изображают «противника». Викторов держит свой флаг на «Томске». За ним следуют «Эривань», «Астрахань», «Теодор Нетте» и «Ворошиловск». Запас хода у каждого — всего четыре-пять оборотов гребного винта в минуту, и вот извольте при этом соблюдать заданную дистанцию! Чуть отстал — нагонять будешь часами.
На учении нас должна найти авиация, будут атаковать развернутые в море подводные лодки, торпедные катера и, наконец, по нас будет бить артиллерия береговой обороны.
Торпедным катерам «Г-5» с дюралевыми корпусами, обладавшим в то время самой большой скоростью из всех видов надводных кораблей, приходится совсем туго. На них нет никаких средств наблюдения. Стоит только прибавить обороты моторов, как вообще ничего не слышно. Чтобы найти противника, приходится прочесывать море, идя гребенкой: зубья — сами катера. На волне при скорости ветер бьет так, что никакие шлемы не помогают, стоять можно только спружинив ноги.
На подводных лодках того времени имелись шумопеленгаторы типа «Марс». С такими-то несовершенными средствами требовалось в назначенном квадрате найти и атаковать «противника»!..
На самолетах тоже трудно. Какое же острое зрение, какую наблюдательность нужно иметь летчикам, чтобы по едва заметным признакам найти морскую цель? А они успешно искали и находили. Мало того, еще и наводили силы флота для нанесения удара.
Мы много и часто плавали в тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42