Энн и Диана договорились ехать в «Белые Пески» вместе с Джейн Эндрюс и ее братом Билли в их четырехместной коляске. На концерт собирались многие из эвонлийской молодежи. Ожидали, что на него приедут гости из Шарлоттауна, а после концерта артистам будет подан ужин.
— Думаешь, органди? — озабоченно переспросила Энн. — По-моему, муслин в цветочках красивее и фасон лучше.
— Зато белое тебе гораздо больше идет, — заметила Диана. — Оно так красиво тебя облегает. А муслин — жесткий, и у тебя в нем такой вид, словно ты нарочно вырядилась. Нет, белое с тобой — словно одно целое.
Энн вздохнула и подчинилась. Вкус Дианы получил широкое признание в Эвонли, и многие обращались к ней за советом, когда речь шла о нарядах. Она сама замечательно выглядела в платье прелестного густо-розового цвета, который был противопоказан Энн, но в концерте она участия не принимала и поэтому не имело особого значения, что надето на ней. Другое дело Энн: Диана поклялась, что оденет и причешет ее по-королевски, так, чтобы не уронить престижа Эвонли.
— Вытяни немного вон ту оборку — вот так; дай я сама завяжу пояс. Теперь туфли. Я заплету тебе волосы в две толстые косы и повяжу на них примерно посередине большие белые банты… Нет-нет, оставь лоб открытым, пусть будет просто мягкий пробор. Эта прическа идет тебе больше всего, Энн. Миссис Аллан говорит, что с таким пробором ты похожа на мадонну. К волосам я приколю тебе маленькую розочку. У меня на кусте как раз распустилась одна розочка, и я приберегла ее для тебя.
— А жемчужные бусы надеть? — спросила Энн. — Мэтью привез мне их из города на прошлой неделе, он будет доволен, если я надену его подарок.
Диана задумалась, чуть наклонила свою черную головку, разглядывая Энн критическим оком, и наконец высказалась в пользу бус, которые тут же и украсили белую шейку Энн.
— У тебя очень элегантная внешность, Энн, — сказала Диана без всякой зависти. — Наверное, это оттого, что у тебя такая чудная фигура. А я толстушка. Я всегда боялась, что вырасту толстушкой. Так оно и получилось, никуда от этого не денешься.
— Зато у тебя такие прелестные ямочки на щеках, — улыбнулась Энн, ласково глядя на красивое оживленное личико Дианы. — Просто очаровательные ямочки, как будто вмятинки в сметане. А я уже и мечтать перестала о ямочках на щеках. Но, с другой стороны, так много моих мечтаний сбылось, что мне грех жаловаться. Ну как, все в порядке?
— Комар носу не подточит, — заверила ее Диана, и тут в дверях появилась Марилла. Она была такая же худая, как раньше, да и седины еще прибавилось в волосах, но выражение лица стало гораздо мягче, чем в былые годы.
— Входи, Марилла, и погляди на нашу декламаторшу. Правда, она замечательно выглядит?
— Да, у нее аккуратный вид, — неохотно признала Марилла. — Мне нравится эта прическа. Но платье она наверняка выпачкает по дороге домой, когда на пыль осядет роса, да и слишком уж оно легкое для сырых ночей. Органди — ужасно непрактичный материал; я так и сказала Мэтью, когда он его купил. Но с Мэтью теперь совсем сладу нет. Раньше он прислушивался к моим советам, а теперь знай покупает Энн наряды, сколько бы они ни стоили. Продавцы в Кармоди уже пронюхали, что ему можно всучить что угодно. Стоит только сказать, что это — последний крик моды, и Мэтью сразу лезет за кошельком. Садись только подальше от колес, Энн, и накинь теплую кофточку.
И Марилла пошла вниз, с гордостью думая о том, как хороша Энн в белом органди, и жалея, что сама не может поехать на концерт и послушать ее декламацию.
— Может, платье и правда помнется от сырости? — озабочено спросила Энн.
— Ничего подобного, — решительно заявила Диана, отодвигая гардину на окне. — Ночь ясная, и никакой росы не будет. Погляди, какая луна.
— Ох, Диана, — вздохнула Энн, — я так люблю свою милую комнату. Просто не знаю, как я с ней расстанусь через месяц.
— Только не вспоминай сегодня о том, что ты через месяц уедешь, — взмолилась Диана. — Я не хочу об этом думать. У меня сердце сжимается от этой мысли, а сегодня я хочу повеселиться от души. Что ты будешь читать, Энн? Ты волнуешься?
— Нисколечко. Я так часто декламировала перед публикой, что теперь уже совсем не боюсь. Я решила прочитать «Клятву девы». Это такая трогательная поэма. Лаура Спенсер выступит с комическими стихами, но я предпочитаю, чтобы мои слушатели не смеялись, а плакали.
— А если они вызовут тебя на «бис», тогда что будешь читать?
— Станут они меня вызывать, — насмешливо сказала Энн, хотя в глубине души все же надеялась, что станут, и уже представляла себе, как утром за завтраком будет рассказывать Мэтью про свой успех. — А вон и Билли с Джейн подъехали. Пошли.
Билли Эндрюс потребовал, чтобы Энн села на переднее сиденье рядом с ним, и Энн нехотя покорилась. Она предпочла бы сидеть сзади с подружками, где они смогли бы вволю поболтать и посмеяться. А с Билли ничего этого не получится. Этот большой, плотный и серьезный двадцатилетний парень с круглым, совершенно лишенным какого-либо выражения лицом мучительно терялся в разговоре с девушками и был совершенно не способен поддерживать разговор. Но ему ужасно нравилась Энн, и он предвкушал удовольствие ехать в «Белые Пески» рядом с этой очаровательной тоненькой девушкой.
Однако Энн, полуобернувшись к девочкам, почти всю дорогу проболтала с ними, лишь изредка бросая Билли кость в виде вежливого замечания, в ответ на которое он только широко улыбался, не в силах придумать хоть что-нибудь, а если и отвечал, то с большим запозданием. Множество колясок ехало в «Белые Пески», и по дороге то и дело слышались взрывы веселого молодого смеха. Наконец они подъехали к сверкающему огнями отелю, где их встретили дамы из организационного комитета. Одна из них отвела Энн в артистическую уборную, которая была заполнена членами шарлоттаунского Симфонического клуба. В этом изысканном обществе Энн вдруг застеснялась, почувствовав себя деревенской простушкой. Среди сверкающих и шуршащих шелков и кружев ее платье, которое в Грингейбле казалось таким красивым и изящным, сейчас представилось ей невыразительным и простоватым. Что такое ее дешевые бусы по сравнению с бриллиантовым колье на стоящей рядом с ней даме? И какой жалкой казалась ее единственная розочка рядом с роскошными орхидеями и лилиями, которые она видела на других! Энн сняла кофточку и шляпку и забилась в угол. У нее было скверно на душе, и больше всего она хотела снова очутиться у себя в комнатке в Грингейбле.
Еще хуже она почувствовала себя на сцене огромного концертного зала, куда они все вскоре вышли. Ее ослепили яркие электрические лампы, и она растерялась от аромата духов и гула в зрительном зале. Как было бы хорошо сидеть вместе с Дианой и Джейн, которых она заметила в задних рядах и которые, по-видимому, наслаждались жизнью. Энн оказалась между толстой дамой в розовом шелке и высокой девушкой в платье из белых кружев, у которой на лице застыло высокомерно-презрительное выражение. Полная дама время от времени поворачивала голову и разглядывала Энн в лорнет. В конце концов это разглядывание окончательно выбило девушку из равновесия и ей захотелось крикнуть: «Нечего на меня пялиться!» А высокомерная девица в кружевном платье громко говорила своему соседу с другой стороны, что в зал набилась всякая деревенщина. «Вот повеселимся, — презрительно говорила она, — глядя на жалкие потуги сельских красоток». Энн решила, что эту девицу она будет вспоминать с ненавистью всю свою жизнь.
К тому же Энн не повезло — оказалось, что в отеле остановилась профессиональная чтица и согласилась принять участие в концерте. Это была гибкая черноглазая женщина в замечательном платье из переливающегося серого шелка, которое, казалось, было соткано из лунных лучей. На шее у нее красовалось рубиновое колье, а в волосах — гребень с рубинами. У нее оказался изумительно выразительный голос и она искусно им пользовалась. Аудитория бешено ей аплодировала. Энн, забыв о себе и своих огорчениях, упоенно слушала ее декламацию. Но когда чтица завершила выступление, Энн закрыла лицо руками. Она никогда не посмеет выйти после нее на сцену — никогда! Тоже мне, воображала, что умеет читать стихи! Господи, если бы можно было перенестись отсюда домой, в Грингейбл!
И тут, в самый неблагоприятный для Энн момент, она услышала, что конферансье назвал ее имя. Энн заставила себя подняться на ноги — не заметив, как девица в кружевном платье удивленно вздрогнула (да если бы и заметила, то не поняла бы, что это в своем роде комплимент) — и, почти не различая ничего перед собой, вышла на авансцену. Она так побледнела, что Диана и Джейн схватились за руки от беспокойства за подругу.
Энн была парализована ужасом. Да, ей часто приходилось выступать перед публикой, но она ни разу не выступала в таком большом и роскошном зале, никогда не видела перед собой столько дам в вечерних туалетах, столько скептических лиц. Она чувствовала себя чужой в этой атмосфере богатства и утонченной культуры. Разве можно сравнить этот зал с маленьким клубом в Эвонли, где на простых скамьях сидели ее друзья и соседи? А эта публика будет судить ее без снисхождения. Может быть, эти дамы, как и девица в кружевном платье, предполагали повеселиться, глядя на «жалкие потуги сельских красоток»? Энн было невыносимо стыдно и страшно. У нее дрожали колени, сердце билось неровно, и ее охватила страшная слабость. Она не находила сил выговорить хотя бы одно слово. Еще минута — и она ринулась бы прочь со сцены, покрыв себя несмываемым позором.
Но тут взгляд ее расширенных от испуга глаз упал на Джильберта Блайта, который сидел в задних рядах, и на его лице Энн увидела торжествующую и издевательскую, как ей показалось, улыбку. На самом-то деле Джильберт улыбался от удовольствия. Его приятно поразили изящная фигурка и вдохновенное лицо Энн на фоне пальм, которые стояли в кадках на сцене. А вот на лице Джози Пайн, которую он привез в своей коляске, действительно играла торжествующая и издевательская улыбка. Но Энн не видела Джози, да если бы и видела, не обратила бы на нее внимания. Она глубоко вздохнула и гордо вскинула голову, собрав в кулак всю свою волю и мужество. Нет уж, она ни за что не опозорится в глазах Джильберта — ни за что! Все ее волнение как рукой сняло, и она начала декламировать «Клятву девы» чистым звонким голосом, который без труда долетал до самых дальних рядов. Она полностью овладела собой и читала лучше, чем когда бы то ни было. Когда она закончила, зал взорвался аплодисментами. Энн пошла на свое место за столом с горящими от радости щеками, и вдруг ее соседка, полная дама в розовом платье, схватила ее руку и крепко сжала.
— Прелестно, милочка! — воскликнула она. — Я обливалась слезами, слушая вас, — честное слово! Вас вызывают на «бис» — идите на сцену. Вам надо будет прочесть еще что-нибудь.
— Ой нет, не могу, — испуганно прошептала Энн. — Хотя… Придется, а то Мэтью расстроится. Он уверял, что меня обязательно будут вызывать на «бис».
— Вот и не расстраивайте Мэтью, — улыбнулась розовая дама.
Энн выбежала на сцену, улыбающаяся, с сияющими глазами и горящими щеками, и прочитала несколько коротких прелестных стихотворений, которые еще больше покорили публику. Так что вечер стал для Энн настоящим триумфом.
Когда концерт окончился, полная розовая дама, которая оказалась женой американского миллионера, взяла Энн под свое крыло и начала всем ее представлять — и все говорили Энн разные приятные вещи. Профессиональная чтица миссис Эванс сама подошла поговорить с Энн и сказала ей, что у нее очень красивый голос и она прелестно «интерпретирует» исполняемые ею произведения; даже девица в белых кружевах сделала Энн томный комплимент. Они все ужинали в огромной красивой зале; к ужину пригласили также Диану с Джейн, поскольку они друзья Энн и приехали вместе с ней. Хотели пригласить и Билли, но его не удалось найти: он сбежал, опасаясь именно этого приглашения. Однако когда девочки вышли из ресторана, он ждал их с коляской. Они весело забрались в нее и пустились в обратный путь, озаренные лунным сиянием. Энн ехала молча, глубоко дыша и глядя в ясное небо над темными силуэтами елок.
— Какой был незабываемый вечер, — со вздохом проговорила Джейн. — Как бы мне хотелось быть богатой американкой, проводить лето в дорогих отелях, носить бриллианты и платья с глубоким вырезом и каждый божий день есть мороженое и салат с курицей. Уж, наверно, это гораздо приятнее, чем работать учительницей. Как ты замечательно читала, Энн! Правда, поначалу мне показалось, что ты вот-вот сбежишь со сцены. По-моему, ты читала даже лучше миссис Эванс.
— Ну что ты, Джейн, не говори глупостей, — возразила Энн. — Как я могла читать лучше миссис Эванс — ведь она профессиональная артистка, а я просто школьница, выучившаяся декламировать в классе. Я довольна уже и тем, что публике понравилось мое выступление.
— А я слышала, как тебе сделали комплимент, Энн, — сказала Диана. — По крайней мере, мне кажется, что это комплимент, потому что это было сказано таким тоном, каким говорят комплименты. Позади нас с Джейн сидел мужчина с романтической внешностью: копна черных волос, глаза, как антрацит. Джози Пайн сказала, что он — известный художник и кузина ее матери, которая живет в Бостоне, замужем за его школьным товарищем. Так вот, мы слышали, как он сказал — правда, Джейн? — «Кто эта девушка с роскошными тициановскими волосами? У нее такое оригинальное лицо. Мне бы хотелось написать ее портрет». Каково, Энн! А что такое «тициановские волосы»?
— В переводе на обычный язык это значит рыжие, — со смехом ответила Энн. — Тициан был знаменитый художник, который любил писать рыжих женщин.
— А вы видели, сколько на дамах было бриллиантов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32