Потом я обрадовалась, что отказалась от пари, потому что рыжая лошадь таки выиграла забег, и я бы потеряла десять центов. Так что добродетель была вознаграждена. И еще там запустили воздушный шар с человеком в корзине. Как бы мне хотелось полетать на воздушном шаре, Марилла! Это же так интересно — поглядеть на все сверху, но и страшно, наверное, тоже! А один человек продавал бумажки с предсказаниями судьбы. Даешь ему десять центов — и попугай выбирает для тебя скатанную роликом бумажку. Мисс Барри дала нам с Дианой по десять центов, чтобы мы узнали нашу судьбу. На моей бумажке было написано, что я выйду замуж за брюнета и уеду с ним за океан. После этого я внимательно вглядывалась во всех брюнетов, какие встречались, но ни один мне не понравился, а потом я решила, что, наверно, еще рано его высматривать — надо подождать несколько лет. Ой, Марилла, это был незабываемый день! Я так устала, что ночью не могла уснуть. Мисс Барри, как и обещала, поместила нас в комнату для гостей. Это была очень красивая комната, Марилла, но оказалось, что спать в комнате для гостей вовсе не так уж интересно, как я думала раньше. Это самое плохое во взрослении. То, о чем ты мечтала ребенком, оказывается вовсе не таким замечательным, как представлялось.
В четверг девочки катались в коляске мисс Барри в парке, а вечером она взяла их на концерт в Музыкальную академию, где выступала известная певица. Энн вспоминала этот вечер как волшебную сказку.
— Марилла, это просто не поддается описанию. Я пришла в такое волнение, что даже не могла говорить — одно это должно тебе многое сказать. Я сидела затаив дыхание, и у меня голова кружилась от восторга. Мадам Селицка — необыкновенная красавица. На ней было белое атласное платье и бриллиантовое колье. Но когда она запела, я про все забыла. У меня на глазах выступили слезы, но это были слезы восторга. Я ужасно огорчилась, когда концерт окончился, и сказала мисс Барри, что не представляю, как смогу теперь вернуться к повседневной жизни. А она ответила, что вот если мы сейчас пойдем в ресторан на другой стороне улицы и съедим там по порции мороженого, то я, наверное, легче вернусь к повседневной жизни. Это звучало так прозаически, Марилла, но, к моему удивлению, она оказалась права. Мороженое было замечательно вкусное, и сидеть в ресторане в одиннадцать часов вечера и есть мороженое казалось мне верхом шика городской жизни. Диана сказала, что хотела бы всегда жить в городе. Мисс Барри спросила меня, где мне нравится больше — в городе или в деревне, но я ответила, что мне надо об этом серьезно подумать. Так вот, когда я легла спать и подумала, я пришла к выводу, что не рождена для жизни в городе и что я этому очень рада. Конечно, приятно есть мороженое в одиннадцать часов вечера в сверкающем огнями ресторане, но это хорошо только как праздник; а в будни мне больше нравится в одиннадцать часов крепко спать у себя в комнатке и даже сквозь сон чувствовать, что над крышей светят звезды и ветерок шевелит ветки елок за мостиком. Так я и сказала мисс Барри за завтраком на следующее утро, и она очень смеялась. Она вообще смеялась, что бы я ни говорила, даже когда я касалась самых серьезных вещей, и это мне не очень нравилось. Я ведь совсем не старалась ее рассмешить. Но все равно она принимала нас с царским гостеприимством.
В пятницу мистер Барри приехал, чтобы отвезти девочек домой.
— Надеюсь, вам у меня понравилось, — улыбнулась мисс Барри при расставании.
— Очень, — просто ответила Диана.
— А тебе, мой дружочек Энн?
— Это был самый замечательный праздник в моей жизни! — воскликнула Энн, бросилась мисс Барри на шею и чмокнула ее в сморщенную щеку. Диана никогда бы не осмелилась сделать что-либо подобное и даже испугалась смелости Энн. Но мисс Барри была очень довольна. Она долго стояла на веранде, глядя вслед коляске, которая увозила девочек, а потом со вздохом пошла в свой огромный дом. Без молодых щебечущих голосов он показался ей одиноким и унылым. Говоря по правде, мисс Барри была довольно эгоистичной леди и никогда никого особенно не любила, заботясь исключительно о своем комфорте. Она ценила только тех людей, которые были ей полезны или развлекали ее, как Энн. Потому старая леди весьма благоволила девочке. Но в последнее время мисс Барри заметила, что думает не столько о смешных высокопарных речах Энн, сколько о ее восторженном отношении к жизни, ее прозрачно-чистой душе, искренности, милых веселых глазах.
«Я-то считала, что Марилла совершила большую глупость, удочерив девочку из приюта, — сказала она сама себе, — но теперь мне кажется, что она поступила правильно. Если бы у меня в доме жила такая девочка, как Энн, моя жизнь была бы гораздо счастливее».
Обратная поездка понравилась Энн и Диане даже больше, чем поездка в город — ведь теперь они ехали домой. Перейдя по мостику через ручей, Энн заметила, как из окна кухни ей приветливо мигает родной огонек. Подойдя поближе, она увидела, что дверь раскрыта, а огонь в очаге озаряет жарким светом холодный осенний вечер, и бегом побежала по дорожке навстречу ожидающему ее дому и горячему ужину, который уже стоял на столе.
— А-а, приехала, — без всяких эмоций, спокойно сказала Марилла, складывая вязанье.
— Да, приехала, и ты не представляешь себе, Марилла, как хорошо вернуться домой. Мне хочется всех перецеловать, даже ходики на стене. Ой, Марилла, жареная курица! Неужели ты зажарила ее специально для меня?
— Да, — кивнула Марилла. — Я считала, что ты проголодаешься в дороге и тебе надо приготовить что-нибудь вкусное. Раздевайся, сейчас придет Мэтью, и мы сядем ужинать. Я рада, что ты вернулась, Энн. Без тебя в доме было как-то пусто. Эти четыре дня показались мне бесконечно долгими.
После ужина Энн села перед очагом между Мэтью и Мариллой и рассказала им все, что видела и делала в городе.
— Там было ужасно весело, — сказала она, заканчивая свой рассказ. — Я считаю, что это была целая эпоха в моей жизни. И все-таки лучше всего вернуться домой.

Глава двадцать восьмая
ГРУППА ПОДГОТОВКИ В КОЛЛЕДЖ

Марилла положила вязанье на колени и откинулась на спинку кресла.
«Что-то стали очень уставать глаза: надо в следующий раз, когда буду в городе, выписать себе новые очки», — подумала она.
Уже сгустились ранние сумерки ноябрьского дня, и кухню освещали только языки пламени в очаге. Энн сидела перед очагом на коврике и смотрела в огонь. Книга, которую она читала, лежала на полу, а на губах Энн блуждала мечтательная улыбка.
Марилла с нежностью глядела на нее. Сейчас она могла не прятать свои чувства под напускной строгостью — в комнате было почти темно. Как же она полюбила эту тоненькую рыжеволосую девочку — и эта любовь была тем сильнее, чем старательнее Марилла прятала ее от людского глаза. Сама Энн и понятия не имела, что Марилла так глубоко к ней привязана. Иногда она с грустью думала, что Марилле трудно угодить и от нее не дождешься понимания. Но она всегда с укором обрывала эти мысли, напоминая себе, чем обязана Марилле.
— Энн, — вдруг нарушила молчание Марилла, — когда ты гуляла с Дианой, к нам приходила мисс Стэси. Она хотела сообщить, что решила организовать группу из старших учеников, которых будет готовить к вступительным экзаменам в Куинс-колледж. Она будет заниматься с ними после уроков еще один дополнительный час. Вот и пришла спросить нас с Мэтью, собираемся ли мы посылать тебя в Куинс-колледж. Что ты об этом думаешь, Энн? Ты хотела бы поступить туда и получить диплом учительницы младших классов?
— О Марилла! — воскликнула Энн, становясь на колени и сжимая руки на груди. — Я только об этом и мечтаю — вот уже полгода — с тех пор как Руби и Джейн стали говорить, что будут готовиться к вступительным экзаменам. Но я об этом даже не заикалась, думая, что колледж, наверное, стоит очень дорого и вам не по средствам. Мне бы очень хотелось стать учительницей. Но мистер Эндрюс говорит, что учеба Присси обошлась ему в сто пятьдесят долларов, а Присси к тому же не так глупа в геометрии, как я.
— Ну, о деньгах тебе нечего беспокоиться. Когда мы с Мэтью тебя удочерили, мы решили, что дадим тебе хорошее образование. Я считаю, девушка должна быть в состоянии сама зарабатывать себе на жизнь — еще ведь неизвестно, выйдет она замуж или нет. Пока мы с Мэтью живы, ты, конечно, можешь жить с нами в Грингейбле, но лучше быть готовой ко всему. Так что, если хочешь, мы запишем тебя в эту группу.
— Спасибо, Марилла. — Энн обняла Мариллу за талию и посмотрела ей в лицо снизу вверх. — Как я благодарна вам с Мэтью! Я постараюсь хорошо учиться, чтобы вы могли мной гордиться. В геометрии, правда, много не могу обещать, но думаю, что я и с ней в конце концов справлюсь.
— Конечно, справишься. Мисс Стэси говорит, что ты способная и старательная. — Марилла ни за какие коврижки не сказала бы Энн, о чем еще говорила мисс Стэси — нечего потакать ее самомнению. — И не надо так уж убивать себя учебой. Спешки никакой нет. Все равно тебе до вступительных экзаменов еще полтора года. Но мисс Стэси говорит, что имеет смысл начать готовиться заранее, чтобы прийти к экзаменам во всеоружии.
Класс абитуриентов в Куинс-колледж вскоре был организован. В него вошли Джильберт Блайт, Энн Ширли, Руби Джиллис, Джейн Эндрюс, Джози Пайн, Чарли Слоун и зануда Сперджен Макферсон. Диану Барри родители не собирались посылать учиться дальше. Для Энн это был страшный удар. С той ночи, когда Минни заболела крупом, Энн и Диана были неразлучны. Когда группа абитуриентов впервые осталась после уроков и Энн увидела, как Диана медленно выходит из школы и направляется домой одна — по Березовой аллее через Фиалковую долину, — она едва удержалась от того, чтобы не сорваться с места и не броситься вслед за подругой. В горле у нее стоял ком, и она спрятала лицо в книгу, чтобы никто не заметил ее слез. Еще не хватало, чтобы Джильберт Блайт и Джози Пайн увидели, как она плачет!
— Когда Диана пошла домой одна, Марилла, я вкусила горечь смерти, как выразился в прошлое воскресенье в своей проповеди мистер Аллан, — грустно поведала Энн Марилле вечером. — Как это было бы замечательно, если бы Диана тоже готовилась к экзаменам в Куинс-колледж! Но, как говорит миссис Линд, в этом несовершенном мире нет ничего совершенного. От высказываний миссис Линд на душе легче не становится, но нельзя отрицать, что она часто оказывается права. А наши занятия, видимо, будут очень интересными. Джейн и Руби просто хотят стать учительницами. На большее они не претендуют. Руби собирается поработать года два учительницей, а потом выйти замуж. Джейн говорит, что посвятит школе всю свою жизнь и никогда не выйдет замуж, потому что учительнице платят жалованье, а муж ничего жене не платит да еще и рычит на нее, если она попросит для себя немного денег из тех, что он выручил на продаже яиц и масла. Наверное, Джейн исходит из своего горького опыта: ее отец, по словам миссис Линд, старый скряга, у которого зимой снега не выпросишь. Джози утверждает, что идет в колледж просто для того, чтобы расширить свой кругозор, потому что ей никогда не понадобится зарабатывать на жизнь: это приютским, которых кормят из милости, надо пошустрее поворачиваться. Зануда Сперджен хочет стать пастором. Ой, Марилла, наверное, это грех, но когда я пытаюсь представить себе нашего Зануду пастором, меня разбирает смех. До чего же он чудно выглядит: толстая физиономия, маленькие глазки и уши, как лопухи. Чарли Слоун надеется стать членом парламента, но миссис Линд говорит, что из этого ничего не получится, потому что все Слоуны — честные люди, а в политике нынче преуспевают только ловкачи да жулики.
— А что собирается делать Джильберт Блайт? — спросила Марилла, видя, что Энн открывает учебник латыни.
— Я не знаю, каковы жизненные устремления Джильберта Блайта и есть ли они у него вообще, — презрительно ответствовала Энн.
Меж тем соперничество между Энн и Джильбертом из тайного сделалось явным. Раньше оно было односторонним, но теперь стало очевидно, что Джильберт не собирается уступать Энн положение первого ученика в классе. С таким противником было не зазорно скрестить мечи. Остальные ученики молча признавали их превосходство и даже не пытались с ними состязаться.
С того дня, когда Энн у пруда отвергла его дружбу, Джильберт, не считая вышеупомянутого соперничества в классе, как бы забыл про сам факт ее существования. Он разговаривал и шутил с другими девочками, обсуждал уроки и развлечения, иногда провожал домой кого-нибудь из них. Но Энн Ширли он полностью игнорировал. И Энн вдруг обнаружила, что это довольно неприятно — когда тебя игнорируют. Напрасно она снова и снова повторяла себе, гордо вскинув голову, что это ей совершенно безразлично. В глубине души Энн знала, что ей вовсе не безразлично, как относится к ней Джильберт, и что если бы ей вновь представился случай, как тогда на пруду, она поступила бы иначе. Она вдруг с удивлением и тайным огорчением обнаружила, что больше вовсе не сердится на Джильберта. Напрасно вспоминала она тот злополучный инцидент, напрасно пыталась распалить в себе былой гнев. В тот день на пруду он вспыхнул в последний раз и погас. Энн поняла, что простила Джильберта и забыла обиду. Однако было уже слишком поздно.
Но уж, во всяком случае, ни Джильберт, ни кто-либо другой, даже Диана, никогда не узнают, как она жалеет о том, что так надменно и отвратительно вела себя с ним. Она, Энн Ширли, решила, что «скроет свои чувства под саваном забвения», и надо признать, это ей удалось, так что Джильберт, который, возможно, был вовсе не так к ней равнодушен, как хотел показать, даже не подозревал, что Энн хоть сколько-нибудь задета его презрением. Единственное, чем он мог утешиться, — это ее пренебрежительным отношением к Чарли Слоуну, над которым она постоянно, беспощадно и порой незаслуженно насмехалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32