https://wodolei.ru/catalog/accessories/
Мы никак не могли остановиться. В конце концов ему все же удалось нам объяснить суть своей «колоссальной» идеи: с одной стороны он хотел заинтересовать этим проектом отдел культуры, а с другой – соответствующие посольства, которые будут снабжать его материалами для экспозиций.– Понимаешь, я получу дотации, и посольства будут мне поставлять национальные кадры. Реклама для туризма, усекаешь?– Жан-Марк, ты гений!– Оценил наконец. Понял, в чем весь фокус: мой «шоп» будет культурным учреждением. Новизна, сенсация, экзотика. А сверх всего я им еще сервирую и культурку…Исконная глупость Жан-Марка, едва прикрытая его хитростью и меркантилизмом, никак не отражалась на его чертах. У него было прекрасное лицо, свидетельствовавшее, как казалось, о благородстве ума и сердца… Он добьется успеха, его будут любить. Я чувствовал, что даже на Жанину, хотя она и потешалась вместе со мной над Жан-Марком, он произвел известное впечатление. Их объединяла и та круговая порука, которая так сильна у всякого поколения молодых. Жан-Марк не мог быть полным ничтожеством, раз ему двадцать лет… Солидарность этого поколения меня всегда поражала. Я продолжал посмеиваться и после того, как мы расстались.– Так-то оно так, а он все-таки знает, чего хочет и всего добьется, – сказала Жанина.– Не сомневаюсь.– И все-таки он обаятелен.– Ты считаешь?– Так все считают.Вид у нее был настороженный и вместе с тем чуть ли не вызывающий. Я подумал: «Они друг друга поддерживают. Возраст заставляет их выступать заодно». И я был несколько разочарован тем, что моя Жанина, такая живая, такая свободная, такая независимая, не смогла подняться над этим конформизмом.В сентябре Вероника вернулась в Париж. В первый же день она сказала, что надо начинать бракоразводный процесс. На побережье она снова встретилась с тем самым Алексом, к которому я ее так ревновал год назад. Они договорились, что поженятся, как только она будет свободна. Мы уже и раньше говорили о разводе, Я был на все согласен при одном только условии: дочка должна остаться со мной. Вероника на это легко пошла, поскольку ее будущий муж, видимо, не горел желанием держать при себе ее ребенка от первого брака. Мы договорились, что она сможет видеть Мари всегда, когда захочет, и что два месяца в году девочка будет жить с ней. Адвокат успокоил нас, объяснив, что все эти пункты могут быть оговорены в постановлении суда, и сказал, что вообще все может быть решено ко всеобщему удовлетворению, если супруги предварительно договорятся между собой относительно условий развода. Он подсказал нам также нашу дальнейшую линию поведения. Мы должны были поочередно не ночевать дома, а потом обменяться письмами, полными упреков и жалоб. Так мы и поступили. Я даже помог Веронике сформулировать ее письмо ко мне, где она, в частности, писала, что я стал чудовищно грубым и она не в силах меня больше выносить. Мы смеялись чуть ли не до слез, когда писали это письмо. Наша история завершалась каким-то фарсом, который надо было разыграть в официальной инстанции. Наши отношения опять стали почти товарищескими. Если бы у Вероники не было перспективы нового брака, мы могли бы, мне кажется, даже продолжить нашу совместную жизнь. Трагедия бывает только на сцене. А в повседневной жизни происходит постоянное смещение жанров, вечное «ни то ни се», изнашивание дней…Вероника ушла жить к своим. За все это время она была у нас дома всего один раз, накануне того дня, когда мы вместе должны были отправиться в суд, куда нас вызвали для традиционной попытки примирения. Я был дома один – дочка находилась в это время у моих родителей. Вероника была очень элегантна, во всяком случае, так мне показалось, и держалась с удивительной уверенностью, вызванной, быть может, сознанием того, что ее любят и что ее ожидают богатство и роскошь. Я нашел, что она стала за этот период более зрелой, достигла, так сказать, полного расцвета и немножко играла в «светскую женщину, пришедшую с визитом…». На ней был бежевый костюм, гармонирующий с цветами осени. Над ее прической явно потрудился знаменитый парикмахер. Какой пройден путь от язвительной девчонки, с которой я повстречался на концерте во дворце Шайо! Я никак не мог себе представить, что эта молодая дама была в течение пяти лет моей женой… У меня было странное чувство, будто я куда моложе ее. Думаю, что я и был моложе…
– Ты решил, что скажешь завтра судье?– Нет, не решил. Наверное, нам придется только отвечать на его вопросы.– Да, говорят, что это именно так и происходит… Мы с тобой ведь обо всем договорились, правда?– Вроде да. Меня волнует только одна вещь – как быть с Мари, но раз ты согласилась… Не вижу, что еще может нам помешать.– Виноваты обе стороны?Она слегка склоняет голову к левому плечу и улыбается. Он тоже улыбается. Они сидят друг против друга несколько церемонно, словно это визит вежливости.– Да, виноваты обе стороны. Наши адвокаты все это изложили в своих прошениях, никаких осложнений быть не должно. Ты представляешь себе, как это происходит в суде?– Понятия не имею. Но знаешь, мы там будем наверняка не одни, там, должно быть, тьма-тьмущая народу. Поэтому, я полагаю, вся церемония быстро закончится.– А потом ты снова уедешь на юг?– Да, на несколько недель. Может, мы совершим небольшое путешествие в Грецию. У друзей Алекса есть яхта.– Понятно… Это будет чудесно.– Да, наверно… Можно закурить?– Ну что ты, конечно! Почему ты спрашиваешь?– Ты небось отвык от дыма за эти два месяца, что я здесь не живу. Скажи, Жиль… Мне хотелось бы спросить тебя одну вещь.– Да?– Ты мне изменял? – спрашивает она, иронически выделяя это слово.– Да, – отвечает он, не задумываясь, – но только после нашей ссоры, помнишь?– Да, я не забыла.– До этого вечера никогда.– В этот вечер ты ушел из дому, чтобы пойти к какой-то девчонке?– Да. Но фактически все произошло лишь несколько дней спустя.– Ты ее уже знал?– Едва. Я встретился с ней за три месяца до этого – тоже в памятный вечер, в тот самый, когда мы с Шарлем бросили вас в клубе…– Я это тоже помню. Так, значит, в тот вечер ты познакомился с этой девушкой?– «Познакомился» не то слово. Мы и десяти слов друг другу не сказали.– Любовь с первого взгляда, значит?– Нет. По-настоящему нет.– Но если тебе пришло в голову найти ее спустя три месяца, значит…– Она мне понравилась, это верно. Но дело в том, что мне надо было как-то забыться.– Да, я понимаю.– А почему ты меня об этом спрашиваешь?– Меня это интересует. Я плохо представляю, что у тебя может быть… Одним словом, выходит, что знаешь плохо даже тех людей, с которыми живешь, даже самых близких.– Это, собственно говоря, общее место.– Я должна тебе сказать, Жиль… Мне немного неловко, но… Одним словом, я была в курсе дела.– Ах вон что? Чего же ты тогда меня расспрашиваешь?– Чтобы выяснить, скажешь ли ты мне правду. Заметь, однако, я не сомневалась, что ты скажешь. Потому что я все же тебя немного знаю.– А откуда это тебе известно?– Тебе это покажется очень гадким… – Она на секунду умолкает. – Не догадываешься?Жиль смотрит на нее вопросительно. Лицо его выражает искреннее недоумение.– Не догадываешься… Господи, придется тебе сказать. Конечно, когда ты перестал ночевать дома, а это случалось раз пять или шесть, надо было быть идиоткой, чтобы ничего не заподозрить. Но я хотела знать наверняка и организовала за тобой слежку.– Не может быть! Наняла частного сыщика?Она кивает головой.– Послушай, не осуждай меня, пока не выслушаешь до конца. Прежде всего я должна сказать, что обратилась к детективу по совету Арианы.– Что за странная идея…– Не такая уж странная. К этому часто прибегают при разводах, если одна из сторон хочет иметь некоторые преимущества. Когда можно предъявить доказательства, что…– Ясно. Таким образом, я оказывался виноватым? Но ведь показания частного сыщика не принимаются во внимание.– Принимаются, если сыщик дает их под присягой.– Ты все предвидела…– Не я, Ариана.– Она, видно, поклялась меня погубить.Вероника улыбается.– Она была разочарована, потому что, в конце концов, я отказалась от этих доказательств. Это было слишком мерзко. Я бы себе этого не простила.– Такие чувства делают тебе честь…– О нет…– Поверь, делают. Во всяком случае, спасибо тебе.– Я уничтожила снимки и даже негативы, у меня больше ничего нет.– Как, он делал фотографии?– Конечно. Но не волнуйся: только на улице.– Это просто невероятно. Подумать только, что кто-то ходил за мной по улицам, выслеживал, подглядывал, фотографировал. Меня прямо дрожь пробирает. А я ничего не подозревал…Она подносит руку в перчатке ко рту, словно желая подавить смешок.– Представь себе, именно это и значит следить. А ты к тому же так рассеян, дорогой…Он подымает глаза, глядит на нее с удивлением. Она сказала это слово машинально. Она улыбается.– Видишь, Жиль, есть привычки, с которыми так быстро не расстанешься.– Тем лучше. Скажи, хочешь, я приготовлю чай?– Спасибо, с удовольствием, только я сама его приготовлю.– Нет, не беспокойся.Она все же пошла с ним. Прислонившись к двери, она задумчиво смотрела, как он возится на кухне. Через открытое окно виднеется рыжая листва, клочок неба, статуя в глубине аллеи.– Мне жаль этой маленькой кухни, – говорит она. – Надо сказать, нам крупно повезло с этим окном, выходящим в сад миллионера.– Зато теперь у тебя будет кухня миллионера… Прости, Вероника, я не хотел этого сказать.– Неважно. К тому же, знаешь, Алекс не крупный миллионер, не такой, как этот господин напротив… Как умело и красиво ты собираешь чайный поднос… Ты, по-моему, сделал успехи.– Вот попробуй, какой чай.– Признаю, я никогда не умела заваривать чай. Не получалось.– Я научился. Готовлюсь к холостяцкой жизни.– Ну что ты! Я надеюсь, ты женишься.– Я в этом совсем не уверен.Вероника и Жиль с подносом в руках возвращаются в гостиную. Он наливает ей чай.– Все равно, – говорит он. – Фотографии… Мне бы в голову такое не пришло.– Да, я знаю. Ты не способен на дурной поступок.– О, я за себя не поручился бы!– Нет, не способен. Ты лучше меня. Я никогда в этом не сомневалась, с самого начала.Он усмехнулся в смущении.– Давай не будем соревноваться в вежливости… Тебе с сахаром? Черт, я забыл на кухне сахарные щипцы.– Не ходи. Спасибо. Молока совсем капельку.Он снова садится и отпивает глоток чаю.– Вы уже назначили день вашей свадьбы? – спрашивает он, не поднимая глаз.– Нет еще. Спешить некуда. Мы выждем не меньше шести месяцев после развода.– Он добр к тебе?– Алекс? Да, очень. Он милый. Пока у нас все хорошо.– Почему ты говоришь «пока»? Надо верить, что это надолго.Вероника чуть печально усмехнулась.– Лучше не питать особых иллюзий…– Но раз вы женитесь, значит, вы уверены, что…– В принципе да. Но можно ли в наше время быть в чем-то твердо уверенным? Я предпочитаю жить настоящим.Молчание.– Меня беспокоит, как Мари будет проводить у вас эти два месяца. Дети так чувствительны к переменам обстановки, атмосферы, окружению… Она будет думать, кем ей приходится этот господин.– Мы думали об этом. Скажем ей, что это ее дядя.– Да. Но Мари очень тонкая девочка. Долго ее не удастся обманывать.– Что поделаешь. С этим придется примириться. В наш век от детей мало что можно скрыть. Их не уберечь от… впрочем, теперь они развиваются скорее, чем прежде. И, может быть, они менее ранимы.– Мари очень развита для своих лет, но думаю, что она не менее ранима, чем я в детстве.– Она на тебя похожа, это правда.– Ты думаешь, он будет к ней хорошо относиться?– Алекс? Да, уверена.– Но ты говорила, что он не очень любит детей.– Я уверена, что он будет очень хорошо относиться к Мари.– Вы намерены жить больше на побережье или в Париже?– И там и тут. А кроме того, мы будем много путешествовать.– Я хочу попросить тебя об одной вещи. Но, может, тебе это покажется нелепым?– Все равно скажи.– Если можешь, не езди с ним в Венецию.Она нежно улыбнулась.– Хорошо. Обещаю. Буду придумывать всякие предлоги.– Это, наверно, будет нелегко, потому что Венеция, безусловно, входит в программу его светских развлечений. Наверно, и в октябре еще кое в каких дворцах устраивают празднества… Ладно, забудь о моей просьбе. Как бы то ни было, эта Венеция и наша так непохожи друг на друга… Я полагаю, что на нашу ладью ты больше не попадешь.– Ты фетишизируешь воспоминания.У Жиля чуть заметно вздрагивают щеки и веки, быть может, от фразы, которую только что произнесла Вероника, или просто от того, что она употребила слово «фетишизируешь». Она это заметила.– Тебе это больно? – спрашивает она.– Да нет, что ты! – Он мотает головой, потом говорит, видно, чтобы переменить тему: – Выпьешь еще чаю?– Охотно. Чудный чай. Почему это мне никогда не удавалось так заваривать?– Для этого надо быть немножко китайцем. Сколько насыпать… Сколько настаивать… Вот, например, ты протираешь чайник изнутри, после того как ошпарила его кипятком? Нет? Ну, тогда и говорить не о чем. Чтобы хорошо заварить чай, существует строго определенная последовательность действий, которые требуется выполнять внимательно и точно. Я бы даже сказал: с любовью…Он как будто шутит. Наливает чай, придвигает ей чашку. Вероника наблюдает за ним. Он высокий и худощавый. На нем свитер и вельветовые джинсы в широкий рубчик. По его серьезному, еще юному лицу волнами проходят то тени, то вспышки.– В этой одежде, – говорит Вероника, – ты очень, очень похож на студента. С ума сойти, до чего ты молодо выглядишь!– Ты тоже.– Я по-другому… Да, я думаю, что тебе надо жениться. Если бы ты повстречал женщину с теми же вкусами, с теми же стремлениями, что у тебя… Я была ошибкой. Теперь мы это знаем.В голосе ее смирение и печаль – и это не кажется ни притворством, ни наигрышем. И вместе с тем она как бы извиняется.– По-моему, ты хочешь что-то сказать и не решаешься. Говори все, что хочешь, Жиль, я готова все выслушать.– Что ж, поскольку, что бы мы ни говорили друг другу, это ничего не изменит, не могла бы ты сказать мне как можно более откровенно, почему все-таки у нас ничего не получилось? Конечно, у меня было время об этом подумать самому, и я нашел кое-какие объяснения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Ты решил, что скажешь завтра судье?– Нет, не решил. Наверное, нам придется только отвечать на его вопросы.– Да, говорят, что это именно так и происходит… Мы с тобой ведь обо всем договорились, правда?– Вроде да. Меня волнует только одна вещь – как быть с Мари, но раз ты согласилась… Не вижу, что еще может нам помешать.– Виноваты обе стороны?Она слегка склоняет голову к левому плечу и улыбается. Он тоже улыбается. Они сидят друг против друга несколько церемонно, словно это визит вежливости.– Да, виноваты обе стороны. Наши адвокаты все это изложили в своих прошениях, никаких осложнений быть не должно. Ты представляешь себе, как это происходит в суде?– Понятия не имею. Но знаешь, мы там будем наверняка не одни, там, должно быть, тьма-тьмущая народу. Поэтому, я полагаю, вся церемония быстро закончится.– А потом ты снова уедешь на юг?– Да, на несколько недель. Может, мы совершим небольшое путешествие в Грецию. У друзей Алекса есть яхта.– Понятно… Это будет чудесно.– Да, наверно… Можно закурить?– Ну что ты, конечно! Почему ты спрашиваешь?– Ты небось отвык от дыма за эти два месяца, что я здесь не живу. Скажи, Жиль… Мне хотелось бы спросить тебя одну вещь.– Да?– Ты мне изменял? – спрашивает она, иронически выделяя это слово.– Да, – отвечает он, не задумываясь, – но только после нашей ссоры, помнишь?– Да, я не забыла.– До этого вечера никогда.– В этот вечер ты ушел из дому, чтобы пойти к какой-то девчонке?– Да. Но фактически все произошло лишь несколько дней спустя.– Ты ее уже знал?– Едва. Я встретился с ней за три месяца до этого – тоже в памятный вечер, в тот самый, когда мы с Шарлем бросили вас в клубе…– Я это тоже помню. Так, значит, в тот вечер ты познакомился с этой девушкой?– «Познакомился» не то слово. Мы и десяти слов друг другу не сказали.– Любовь с первого взгляда, значит?– Нет. По-настоящему нет.– Но если тебе пришло в голову найти ее спустя три месяца, значит…– Она мне понравилась, это верно. Но дело в том, что мне надо было как-то забыться.– Да, я понимаю.– А почему ты меня об этом спрашиваешь?– Меня это интересует. Я плохо представляю, что у тебя может быть… Одним словом, выходит, что знаешь плохо даже тех людей, с которыми живешь, даже самых близких.– Это, собственно говоря, общее место.– Я должна тебе сказать, Жиль… Мне немного неловко, но… Одним словом, я была в курсе дела.– Ах вон что? Чего же ты тогда меня расспрашиваешь?– Чтобы выяснить, скажешь ли ты мне правду. Заметь, однако, я не сомневалась, что ты скажешь. Потому что я все же тебя немного знаю.– А откуда это тебе известно?– Тебе это покажется очень гадким… – Она на секунду умолкает. – Не догадываешься?Жиль смотрит на нее вопросительно. Лицо его выражает искреннее недоумение.– Не догадываешься… Господи, придется тебе сказать. Конечно, когда ты перестал ночевать дома, а это случалось раз пять или шесть, надо было быть идиоткой, чтобы ничего не заподозрить. Но я хотела знать наверняка и организовала за тобой слежку.– Не может быть! Наняла частного сыщика?Она кивает головой.– Послушай, не осуждай меня, пока не выслушаешь до конца. Прежде всего я должна сказать, что обратилась к детективу по совету Арианы.– Что за странная идея…– Не такая уж странная. К этому часто прибегают при разводах, если одна из сторон хочет иметь некоторые преимущества. Когда можно предъявить доказательства, что…– Ясно. Таким образом, я оказывался виноватым? Но ведь показания частного сыщика не принимаются во внимание.– Принимаются, если сыщик дает их под присягой.– Ты все предвидела…– Не я, Ариана.– Она, видно, поклялась меня погубить.Вероника улыбается.– Она была разочарована, потому что, в конце концов, я отказалась от этих доказательств. Это было слишком мерзко. Я бы себе этого не простила.– Такие чувства делают тебе честь…– О нет…– Поверь, делают. Во всяком случае, спасибо тебе.– Я уничтожила снимки и даже негативы, у меня больше ничего нет.– Как, он делал фотографии?– Конечно. Но не волнуйся: только на улице.– Это просто невероятно. Подумать только, что кто-то ходил за мной по улицам, выслеживал, подглядывал, фотографировал. Меня прямо дрожь пробирает. А я ничего не подозревал…Она подносит руку в перчатке ко рту, словно желая подавить смешок.– Представь себе, именно это и значит следить. А ты к тому же так рассеян, дорогой…Он подымает глаза, глядит на нее с удивлением. Она сказала это слово машинально. Она улыбается.– Видишь, Жиль, есть привычки, с которыми так быстро не расстанешься.– Тем лучше. Скажи, хочешь, я приготовлю чай?– Спасибо, с удовольствием, только я сама его приготовлю.– Нет, не беспокойся.Она все же пошла с ним. Прислонившись к двери, она задумчиво смотрела, как он возится на кухне. Через открытое окно виднеется рыжая листва, клочок неба, статуя в глубине аллеи.– Мне жаль этой маленькой кухни, – говорит она. – Надо сказать, нам крупно повезло с этим окном, выходящим в сад миллионера.– Зато теперь у тебя будет кухня миллионера… Прости, Вероника, я не хотел этого сказать.– Неважно. К тому же, знаешь, Алекс не крупный миллионер, не такой, как этот господин напротив… Как умело и красиво ты собираешь чайный поднос… Ты, по-моему, сделал успехи.– Вот попробуй, какой чай.– Признаю, я никогда не умела заваривать чай. Не получалось.– Я научился. Готовлюсь к холостяцкой жизни.– Ну что ты! Я надеюсь, ты женишься.– Я в этом совсем не уверен.Вероника и Жиль с подносом в руках возвращаются в гостиную. Он наливает ей чай.– Все равно, – говорит он. – Фотографии… Мне бы в голову такое не пришло.– Да, я знаю. Ты не способен на дурной поступок.– О, я за себя не поручился бы!– Нет, не способен. Ты лучше меня. Я никогда в этом не сомневалась, с самого начала.Он усмехнулся в смущении.– Давай не будем соревноваться в вежливости… Тебе с сахаром? Черт, я забыл на кухне сахарные щипцы.– Не ходи. Спасибо. Молока совсем капельку.Он снова садится и отпивает глоток чаю.– Вы уже назначили день вашей свадьбы? – спрашивает он, не поднимая глаз.– Нет еще. Спешить некуда. Мы выждем не меньше шести месяцев после развода.– Он добр к тебе?– Алекс? Да, очень. Он милый. Пока у нас все хорошо.– Почему ты говоришь «пока»? Надо верить, что это надолго.Вероника чуть печально усмехнулась.– Лучше не питать особых иллюзий…– Но раз вы женитесь, значит, вы уверены, что…– В принципе да. Но можно ли в наше время быть в чем-то твердо уверенным? Я предпочитаю жить настоящим.Молчание.– Меня беспокоит, как Мари будет проводить у вас эти два месяца. Дети так чувствительны к переменам обстановки, атмосферы, окружению… Она будет думать, кем ей приходится этот господин.– Мы думали об этом. Скажем ей, что это ее дядя.– Да. Но Мари очень тонкая девочка. Долго ее не удастся обманывать.– Что поделаешь. С этим придется примириться. В наш век от детей мало что можно скрыть. Их не уберечь от… впрочем, теперь они развиваются скорее, чем прежде. И, может быть, они менее ранимы.– Мари очень развита для своих лет, но думаю, что она не менее ранима, чем я в детстве.– Она на тебя похожа, это правда.– Ты думаешь, он будет к ней хорошо относиться?– Алекс? Да, уверена.– Но ты говорила, что он не очень любит детей.– Я уверена, что он будет очень хорошо относиться к Мари.– Вы намерены жить больше на побережье или в Париже?– И там и тут. А кроме того, мы будем много путешествовать.– Я хочу попросить тебя об одной вещи. Но, может, тебе это покажется нелепым?– Все равно скажи.– Если можешь, не езди с ним в Венецию.Она нежно улыбнулась.– Хорошо. Обещаю. Буду придумывать всякие предлоги.– Это, наверно, будет нелегко, потому что Венеция, безусловно, входит в программу его светских развлечений. Наверно, и в октябре еще кое в каких дворцах устраивают празднества… Ладно, забудь о моей просьбе. Как бы то ни было, эта Венеция и наша так непохожи друг на друга… Я полагаю, что на нашу ладью ты больше не попадешь.– Ты фетишизируешь воспоминания.У Жиля чуть заметно вздрагивают щеки и веки, быть может, от фразы, которую только что произнесла Вероника, или просто от того, что она употребила слово «фетишизируешь». Она это заметила.– Тебе это больно? – спрашивает она.– Да нет, что ты! – Он мотает головой, потом говорит, видно, чтобы переменить тему: – Выпьешь еще чаю?– Охотно. Чудный чай. Почему это мне никогда не удавалось так заваривать?– Для этого надо быть немножко китайцем. Сколько насыпать… Сколько настаивать… Вот, например, ты протираешь чайник изнутри, после того как ошпарила его кипятком? Нет? Ну, тогда и говорить не о чем. Чтобы хорошо заварить чай, существует строго определенная последовательность действий, которые требуется выполнять внимательно и точно. Я бы даже сказал: с любовью…Он как будто шутит. Наливает чай, придвигает ей чашку. Вероника наблюдает за ним. Он высокий и худощавый. На нем свитер и вельветовые джинсы в широкий рубчик. По его серьезному, еще юному лицу волнами проходят то тени, то вспышки.– В этой одежде, – говорит Вероника, – ты очень, очень похож на студента. С ума сойти, до чего ты молодо выглядишь!– Ты тоже.– Я по-другому… Да, я думаю, что тебе надо жениться. Если бы ты повстречал женщину с теми же вкусами, с теми же стремлениями, что у тебя… Я была ошибкой. Теперь мы это знаем.В голосе ее смирение и печаль – и это не кажется ни притворством, ни наигрышем. И вместе с тем она как бы извиняется.– По-моему, ты хочешь что-то сказать и не решаешься. Говори все, что хочешь, Жиль, я готова все выслушать.– Что ж, поскольку, что бы мы ни говорили друг другу, это ничего не изменит, не могла бы ты сказать мне как можно более откровенно, почему все-таки у нас ничего не получилось? Конечно, у меня было время об этом подумать самому, и я нашел кое-какие объяснения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25