Кажется, что эту совсем особую светскую обходительность она надела вместе со своим коротким «полувечерним» платьем, и обходительность эта стала такой же неотъемлемой частью ее туалета, как, скажем, запах дорогих духов. Он был в восторге от ее умения подать себя. В первый же вечер он сделал ей на этот счет комплимент: «Знаешь, я восхищен: с ума сойти, до чего ты элегантна! Я горжусь тобой!»– Собственно говоря, ты прав, – говорит она, когда они садятся за столик. – Я предпочитаю нашу тратторию великолепию «Даниели». Здесь хоть все подлинное. И обстановка, и еда без туфты.Она виновато прикусывает губу и смеется.– Ой, прости, дорогой! Забыла, что ты не любишь этого слова.– Да говори его себе на здоровье!– Нет, нет. Не знаю, право, почему ты его не любишь, но, раз так, я его навсегда исключу из обихода… Посмотрим, что сегодня в меню.Она долго изучает меню с видом знатока и все колеблется, что взять, хотя выбор не так уж велик и она уже успела перепробовать все блюда.– Ну что, возьмем scampi? омары (итал.)

Или лучше scallopine? эскалопы (итал.)

А может, мне остановиться на lasagne?.. лапша с овощами в мясном соусе (итал.)

Да, решено, я буду есть lasagne. Это забавно.Он все еще не перестает удивляться ее способности находить «забавными» вещи, к которым на первый взгляд это определение совершенно не подходит, потому что они совсем из другой области. Когда речь идет о еде, то естественней назвать ее вкусной, а произведение искусства прекрасным.– Дорогая, ты всегда поражаешь меня неожиданностью своих определений, – говорит он весело. – По-твоему, lasagne забавны?– Ну да, их забавно есть. Не разберешь, что это – овощи или мясо…– Удивляюсь, как это ты еще не сказала, что забавны La Salute или площадь Святого Марка.– Что ж, и они забавны в известном смысле. Все зависит от точки зрения. Для марсианина площадь Святого Марка должна быть безумно забавной – ну что, съел?– Но ты же не марсианка.– Конечно, дорогой. Из нас двоих скорее ты марсианин.И они с нежностью посмотрели друг на друга. Ее глаза мерцают, как самоцветы, должно быть, из-за сине-зеленых век… Он шепчет:– Слижу я горькую слезу, разбавленную сладким гримом.Она изображает испуг:– У меня потекли ресницы! Какой ужас!– Это цитата.– Точно. Откуда это?– Маллармэ.– Сколько стихов ты знаешь… Никогда бы не подумала. Ты ведь занимаешься наукой.– Так мало.– Правда, дорогой. От ученого у тебя одна рассеянность. Когда уж ты наконец изобретешь порох? А вот и Марио.К ним подходит хозяин, чтобы самолично взять заказ. Даже в таком дешевом ресторанчике это знак особого внимания. Сеньор Марио всячески демонстрирует свою симпатию к этой молодой французской паре «in viaggi di nozze». свадебное путешествие (итал.)

Он делает вид, будто всерьез флиртует с молодой дамой, оба дурачатся, не скупясь на соответственные жесты и мимику, и получают полное удовольствие. Она по-ребячьи радуется этой нелепой игре, ведет себя как принцесса, которой удалось вырваться из тисков этикета!– Обожаю Марио, – говорит она, когда хозяин направился к другому столику. – Он душка.– По-моему, он позволяет себе слишком много. Ты не считаешь?– Только попробуй сказать, что ты ревнуешь.– Пожалуй, немножко.– Какая прелесть!– Мне вдруг показалось, что все это уже однажды было.– Было? Предатель! Ты ездил в Венецию с другой? Нет? Клянись, что этого не было.– Клянусь! Клянусь, что этого не было, потому что этого не могло быть никогда! Провалиться мне на этом месте, если вру!– Значит, ты водил какую-то девчонку в итальянский ресторан в Париже. Говори, кого?– Нет, я никого не водил! Скорее это кадр из фильма.– Что?– Мне кажется… Должно быть, я видел в кино такую сцену: влюбленная пара в ресторане, и хозяин все время демонстративно ухаживает за дамой…Она опускает глаза и несколько секунд глядит на скатерть; кончиками пальцев она катает крошку хлеба возле тарелки.– Ничего тут такого нет, – добавляет он, помолчав. – Кино теперь снимают про все.В ресторан входит уличный певец. Он запевает «Torna Sorriento», «Вернись в Сорренто» (итал.)

аккомпанируя себе на мандолине, и пробирается между столиками. Вот он уже стоит возле нее. Он поет только для нее, словно это серенада. Муж стискивает пальцы, он изо всех сил старается сохранить на лице улыбку, но левый уголок его губ подергивается, как от нервного тика. Ему явно неприятно, что их троица привлекает всеобщее внимание.Только некоторое время спустя, уже на террасе кафе «Флориан», он успокаивается: никто больше не обращает на них внимания, они уже не актеры, а зрители. Спектакль, который они пришли смотреть, – это толчея иностранных туристов на площади. Она не устает (уверяет она) смотреть на это «непрерывное кино». Иногда, правда, кажется, что она педалирует, демонстрируя эту свою увлеченность, играет ею, словно веером, но он готов участвовать в этой игре: ничего нет приятнее (он говорил ей это уже несколько раз, как бы желая подчеркнуть их согласие во всем), чем вместе смеяться над одним и тем же. Помимо близости, больше всего роднит людей смех… Минуты, когда их обоих вдруг охватывало неудержимое веселье, были, бесспорно, лучшими за все путешествие.– До чего эти люди омерзительны, – говорит она (сегодня зрелище толпы на площади забавляло ее недолго). – Во всяком случае, большинство. Летом не стоит сюда ездить.– А где летом не встретишь туристов? Разве что на Огненной Земле или в Гренландии.– Ты только погляди на них! Какие уроды! Надо бы запретить людям с такими рожами ездить в места вроде Венеции.– Подлинный интеллектуал, да еще левых убеждений…– Прежде всего, я не считаю себя интеллектуалкой. Потом левые убеждения вовсе не обязывают проводить жизнь в обществе всякой шушеры.– Ты их считаешь шушерой?– Еще бы! И французы хуже всех. Ты видел, как сегодня утром группа молодых обормотов пела «Прощай, до свидания!» перед Святым Марком?Его передернуло от грубого слова: он не любит, когда она так выражается. Как-то раз он очень деликатно сказал ей об этом. Она тогда ответила: «Все девчонки теперь так говорят… Такова эпоха. И мы не святоши».– Это были ребята из «Молодежного турклуба» или что-то в этом роде.– Ну и что с того? Из-за них всю эту красоту хочется послать к чертовой матери… После паузы она говорит нервно:– Пойдем в бар «Гарри» – переменим обстановку.Он помрачнел. Быть может, его пугали эти резкие перепады настроения, эта внезапная депрессия.В баре «Гарри» пусто, только трое парней лет по двадцати сидят на табуретах у стойки. Одеты они ультрамодно. Парни, видно, ждут кого-то и не знают, как убить время.– Здесь лучше, – говорит она с удовлетворением. – На этих хоть смотреть не противно.Она заказывает виски. А парни преспокойно разглядывают ее, нисколько не смущаясь присутствием мужа.– Им, верно, здорово скучно, – говорит он тихо.– Нет клиентуры, – отвечает она тоже шепотом.– Какой клиентуры?– Дорогой, ты что, с неба свалился?– Ты думаешь, что… пожилые дамы?– Или господа. Такие типы, как правило, «двустволка».Он засмеялся.– Смешно!– Ты не знал этого слова?– Нет. Впервые слышу.– Клянусь, иногда я просто недоумеваю, откуда ты такой взялся. Словно с луны свалился.– Зато ты чересчур в курсе всего. Подозрительно.Они опять смотрят друг на друга и улыбаются.Тучи рассеялись. Это видно по ряду признаков, прежде всего по тому, как снова изменилось ее настроение. Она вновь обрела потускневшую было привлекательность. Она оживленно поддерживает разговор, ее лицо то и дело освещает «ослепительная» улыбка. И больше она ни разу, ни единого раза не взглянула на тех трех типов у стойки.В номере, в полночь, ее оживление снова меркнет.– Какая программа на завтра?– Санта Элвизе, церковь, где два Тьеполо. А заодно осмотрим дворец Лаббиа – он неподалеку.– А вообще, сколько в Венеции церквей? Нам еще много осталось?Так как он молчит, она встает, подходит к нему и целует его в губы.– Это не упрек, дорогой. Ты потрясный гид. Благодаря тебе я столько всего узнала! Но мы уже обегали такую прорву церквей. Я просто немного устала.– Мы посмотрим Санта Элвизе в другой раз, дорогая. Или вообще не посмотрим. Прости меня.– Нет, это я должна просить у тебя прощения. Ты не сердишься?– Ну что ты! Я понимаю, что ты устала. Я должен был сам об этом подумать.Она садится на край кровати.– Дай сигаретку. Мне еще неохота спать. А тебе?– Мне тоже.Он прикуривает и сует ей в рот зажженную сигарету. Садится рядом с ней. Обнимает ее.– Как глупо, – говорит она, – что я не догадалась попросить Ариану дать мне письмо к ее друзьям. У нее здесь есть друзья. Люди с положением. Она называла мне их фамилию, но я забыла, а написать ей уже поздно. С темпами итальянской почты ответ от нее придет, когда нас уже здесь не будет.– Ты соскучилась по обществу?Он склонил голову ей на плечо, держит ее руку в своих и то и дело подносит к губам. Это как игра.– Мы никого не видим, – отвечает она с напряженной улыбкой, – вот уже целую неделю.– Но мы же в свадеб…– Я тебе скажу, – говорит она, желая внести ясность. – Видеть я никого не хочу, но мне охота пойти к кому-нибудь на коктейль. Музыка… Знаешь, особая атмосфера, немного виски…Он уже не подносит ее руку к губам. Молчание. Она тушит в пепельнице недокуренную сигарету. Она смотрит прямо перед собой.– Что с тобой? – спрашивает она глухим голосом.– Ничего.– Нет, что-то есть. Это из-за того, что я сейчас сказала? Ты считаешь, мне не должно хотеться пойти на коктейль?– Нет, уверяю тебя…– Я сразу чую, когда что-то не так. От меня ты ничего не утаишь.Она поворачивается к нему и покрывает его лицо быстрыми поцелуями.– Болван ты мой дорогой! Боишься, что я скучаю, ведь верно? Я в жизни не была так счастлива, как теперь. Ты мне веришь? Скажи, что веришь. Поклянись!Они долго целуются. Он прижимает ее к себе. Он закрывает глаза. Вид у него страдальческий. Спустя минуту или две она тихонько высвобождается из его объятий. Слышно, как в соседней комнате кто-то зашевелился, недовольно заворчал.– Ну вот, этого типа мы явно разбудили, – шепчет она. – С ума сойти, до чего же рано ложатся в этом заведении! А перегородочки тонюсенькие! Скажи, тебе хочется спать?Он снова ее обнимает.– Мне хочется курить и разговаривать, – говорит она и вновь высвобождается из его объятий, на этот раз чтобы взять со стола сигарету. Потом ложится на спину рядом с ним. Пепельницу ставит себе на живот. Затягивается и пускает струйку дыма.– Как только вернемся в Париж, надо будет искать квартиру, – говорит она. – На помощь Арианы я особенно не рассчитываю.Он не спешит ей ответить, но она тормошит его, и он вяло говорит, что да, как только они вернутся, он займется поисками жилья.– Не жилья, дорогой, – поправляет она, – а отдельной квартиры со всеми удобствами. Ведь есть новостройки с коридорной системой и общими уборными на этаже. Ты разве не знал?– Нет, не знал.Потом она говорит, что ей неохота жить у стариков, ни у своих, ни у его. Конечно, и те и другие «просто прелесть какие люди», но пропасть между поколениями в наш век не преодолеешь. Нет, они снимут меблированную двухкомнатную квартирку со всеми удобствами где-нибудь в приличном районе. Это стоит примерно восемьсот новых франков в месяц. Да, сперва им придется удовлетвориться двухкомнатной квартирой. А потом, когда у него будет нормальный оклад…– Кстати, предложение «Юниверсал моторс» еще не отпало? Тебе непременно надо туда устроиться. Ведь, в конце концов, у тебя квалификация куда выше, чем у Шарля, а он зарабатывает сорок тысяч в месяц. Почему бы тебе не получать столько же? У него ведь даже нет диплома инженера.– Но у него зато коммерческое образование.– Неважно, им нужны инженеры. Они ведь сами предложили тебе…Она размечталась о будущем.– А мне надо будет пристроиться в какую-нибудь газету.Или на радио. У нее, говорит она, очень «микрофонный» голос. Хотя журналистика, пожалуй, больше подходит. Он ласково напоминает ей, что у нее уже двухмесячная беременность и что скоро она, возможно, не сможет работать вне дома. Нет, она с ним не согласна. В наш век (говорит она) женщины вкалывают до самых родов. Она вовсе не намерена запереться в меблирашке на семь месяцев, торчать на кухне да шить приданое. Она слишком активна по натуре, чтобы вести такую затворническую жизнь. Ей во что бы то ни стало надо быть при деле.– При каком деле?– Ни при каком. Вообще при деле. Участвовать в жизни. Во всем, что происходит. Я хочу быть при деле. Ты понимаешь, что я имею в виду?Наконец она согласилась, что пора спать, но этому предшествовала ежедневная церемония вечернего туалета, обряд приготовления к ночи. Обычно он просматривал газеты, ожидая, когда она вернется и он сможет пойти в ванную. Но сегодня, вместо того чтобы взяться за чтение, он лежит на спине, подложив ладони под затылок, и глядит в потолок. Тишину нарушают сперва только бульканье льющейся воды да непрекращающееся гуденье в водопроводных трубах. Потом сосед за стеной начинает вертеться на кровати и снова что-то бормочет во сне.Свет погашен; они уже больше часа в постели, но вдруг она вновь зажигает лампу у изголовья. Она лежит голая. Он щурится и моргает от света. Он улыбается. Он тоже голый. Несколько секунд они молча смотрят друг на друга.– Ты счастлив, дорогой? – спрашивает она шепотом.Вместо ответа он тесно прижимается к ней, вдыхает ее запах, словно свежий утренний воздух, утыкается в нее лицом. Она высвобождает руку и гладит его затылок.– Видишь, Жиль, все хорошо.– Я знаю…У него хрипловатый мальчишеский голос.– Но тебя что-то огорчило сегодня? Признайся.– Ничего. Пустяки.– Нет, я заметила. Раз или даже два. Правда? Я, наверно, сказала что-то, что тебя задело.– Нет, честное слово…– Нет, да! Вот, например, насчет друзей Арианы. Когда я пожалела, что мы не взяли их адреса. Но, знаешь, я ведь это сказала просто так. На самом деле мне никого не хочется видеть. Ты мне веришь, Жиль, дорогой?Он еще крепче обнимает ее и несколько раз кивает головой, как ребенок, когда ему надо сказать «да». Она гасит свет.
Мне кажется, что вот именно с этого дня все и началось. С того самого дня в Венеции, когда она сказала, что ей хотелось бы провести хоть одну ночь в «Даниели», чтобы почувствовать себя богатой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25