Сначала я не хотел ввязываться в это дело, но потом рассудил так, что если это делается на глазах у пионера, входящего в наш форпост, то я обязан вмешаться. Решили сделать вот что. Когда к Бубину отцу придет в гости другой фельдшер, его товарищ по больнице, то Гаська позовет Октябку (в одном дворе живут), а Октябка мигом слетает за мной. Самому Гаське Бубину уходить из дому нельзя - отец не позволяет.
25 октября.
Большая неприятность. Зин-Пална вызвала меня сегодня в учительскую и спрашивает:
- Давно вы, Рябцев, стали практиковать кулачные расправы?
Я сразу догадался, в чем дело.
- Это, наверное, насчет буржуйчика Григорьева, Зинаида Павловна?
- С какой стати вы его избили? Это что: классовая борьба, что ли, по-вашему?
- Если вы будете надсмехаться - я уйду.
- Да нет, я без иронии, серьезно спрашиваю: вы в этой драке видите классовую борьбу?
- Конечно, может, тут есть кусочек и классового инстинкта. Но главное - в том, что он первый начал приставать к ребятам.
- Ну, знаете, уважаемый педагог... Довольно. Я потеряла терпение. Так как, по-видимому, с ячейкой (Мы приписаны к фабричной ячейке, но Иванов перешел оттуда в уком.) - с ячейкой вы не считаетесь, то мне придется пойти в уком. Ведь в конце концов нужно выяснить: какими правами вы пользуетесь, какие задания вам даны и что вы из себя представляете как руководитель первоступенских малышей?
- Да я и сам вам могу выяснить, Зинаида Павловна, и вам совсем незачем ходить в уком. Форпост есть объединение пионеров с целью организованного проведения пионерского влияния на учащихся школы.
- А вы кто?
- Я и Дубинина, как более взрослые прикомандированы к пионерам для правильного руководства их работой.
- Входит ли в задания форпоста истребление буржуазии?
- Нет, конечно, не входит, но...
- С меня достаточно. Ясно, что вы превысили полномочия.
- Да ведь он сам лез, Зинаида Павловна.
- Слушайте, Рябцев. Если бы это вы, лично вы, учинили драку с кем-нибудь на улице, я бы, пожалуй, ограничилась тем, что отметила бы в вашей характеристике, что ваша грубость переходит границы, но здесь замешаны маленькие. Тут колоссальная ответственность падает не только на вас, но и на меня. Согласитесь сами: сначала этот... яблочный налет, потом - избиение Григорьева...
- А можно узнать, откуда вы получили сведения про Григорьева?
- Нет; это мое дело. Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь можно было скрыть в таком коллективе, как школа.
Я ушел. Если она пойдет в уком, то...
26 октября.
До сегодняшнего дня я как-то с осторожностью относился к Велосипеду; он очень какой-то отрывистый и замкнутый в себе. Но сегодня переменил о нем мнение. После общественной лаборатории он вдруг подзывает меня к себе и говорит:
- Заведующая не пойдет в уком.
Я удивился:
- То есть как? Почему? И откуда вы знаете?
- Вчера на учительском совещании шел разговор про тебя. Обвиняли тебя в хулиганстве. Хотели добиваться отстранения тебя от форпоста. Я был против. Долго препирались - потом решили пока воздержаться. Только воздержись-ка ты тоже. А?
- От чего воздержаться, Сергей Сергеич?
- А от этих... неорганизованных поступков. Ставь каждый раз перед собой вопрос: целесообразно ли? И если да, то - действуй. Если нет воздержись. Им, видишь ли, непонятно, что ты действуешь не ради озорства, а из принципа?
- А... как вы-то додумались, Сергей Сергеич, что я из принципа?
- Мне понятно. Сам таким был.
И больше от него я не добился ни звука. Совсем не то, что Никпетож. Тот, бывало, разведет, разведет... А Велосипед меньше понятен, зато после разговора с ним как-то мужества больше. Теперь я думаю, что боялся подойти к нему главным образом из-за его очков. Глупо, но факт.
27 октября.
Меня все-таки вызвали в уком:
- Почему у тебя пионеры уходят из форпоста?
Я объяснил.
- Ну, это все праздные разговорчики, - сказал Иванов. - Тут вожатые отрядов приходят - на тебя жалуются: как из форпоста, так и из отряда. Придется тебя снять с пионерской работы. Пусть одна Дубинина действует.
- Да ее ребята слушать не будут, она имеет влияние только на девчат.
- Добьется. Ну, вот что, Рябцев. Дается тебе две недели сроку. Если работа не станет на рельсы, то снимем. Прощай.
Я вышел, как ошпаренный кипятком. Когда он сказал "снять" - мне стало страшно.
30 октября.
Не успел я прийти из кино (смотрел "Доротти Вернон" с Мэри Пикфорд), как за мной прибегает Октябка:
- Иди скорей, Владленыч: к Бубину гость пришел.
Я наскоро оделся, и мы пошли. По дороге я обдумал, как себя вести. Где-то в глубине было даже некоторое сожаление, что я ввязался в это дело, но отступать было поздно. А с другой стороны, я боялся, как бы из этого не вышла опять какая-нибудь история. В результате я рассудил, что если я буду следить за собой, то ничего скверного не выйдет, а связь с родителями держать необходимо.
Как оказалось, Бубин жил на окраине, в маленьком деревянном доме в три окна. Сам Гася стоял и ждал нас у ворот.
- Сейчас самый раз, - сказал он тихо, когда мы подошли. - Они сейчас веселые. Ты, Рябцев, прямо, входи, как к знакомым.
В крохотной прихожей мы с Октябкой сняли верхнее и вошли. Нашим глазам представилась довольно-таки странная картина. За столом сидели двое мужчин и, глядя друг на друга, смеялись. У одного из них в длинных усах застрял кусок крутого яйца.
- Здравствуйте, граждане, - сказал я, войдя.
- А, здрасте, здрасте, - ответил усатый. - А вы кто будете?
- Это мой начальник, папаша, - поспешно сказал Гася Бубин.
- Не начальник, а старший товарищ, - поправил я.
- А, пионеры, значит, - сообразил усатый отец Бубина. - Ну что ж, садитесь.
- Они - пионеры, а мы... пьяные без меры, - засмеялся другой. - Надо Катьке налить по этому случаю.
- Налейте, налейте ба-калы палней! - вдруг запел Бубин и оборвал. Подождет. Не велика персона. Так вы, значит, товарищ... моего Гаську обучаете? Хорошее дело. Он у меня здесь красный уголок устроил. Что ж? Я не препятствую. Я не пррроти-во-дей-ствую-ю! Не пей, говорит, папаша, говорит. А как же тут не пить, когда спиритус вини всегда под рукой? Не только сами пьем, а и Катьку поим, Митрич! Налей Катьке. И поднеси. Пусть пьет, сукина дочь.
Митрич встал со стула, качнулся и сунулся в угол. Только в этот момент я заметил, что в углу стоял скелет. Митрич поднес стакан к смеющимся зубам скелета, тюкнул об них стаканом и - вылил водку в себя.
- А мать где? - заорал Бубин. - Гаська! Где мать?
- Она к соседям ушла, папаша.
- Потому - пью, - хвастливо объяснял мне Бубин. - Я, когда пью, больше с Катькой живу, чем с женой.
- О! Сукин сын! - захохотал Митрич. - А вы не выпьете, госпо... гражданин? - обратился он ко мне.
- Нет, не буду, - ответил я. - Да и вам не советую. Что ж вы: на глазах у детей-то? Нехорошо выходит. Я вот пришел к вам посоветоваться, обратился я к Бубину, - насчет Гаси и его ученья, а с вами и говорить нельзя. Вам, выходит, скелет дороже сына.
- Эх, товарищ, - мотнул головой Бубин. - Ты что? - Это он сказал уже Гасе, который в это время осторожно снимал у него с усов кусок яйца. - А, яйцо снять? Ухаживает за пьяным. Сын у меня - не сын, а золото. Красный угол устроил. А пьем мы потому... Скелет мне не дороже сына!.. Это вы напрасно. Скелет, он остался от старого мира...
- Оставляем от старого мира папиросы "Ира", - заорал вдруг Митрич. А? Нигде, кроме как в Моссельпроме!
- Вы чувствительно поймите, - наклонился ко мне Бубин, пытаясь что-то объяснить. - Вы... можете понимать? Другие-некоторые, они приучают детей к вину. А я вот - не делаю. Па-чему не делаю? Потому знаю: водка есть яд. Это еще депутат Челышов в Государственной думе пр-роизносил. А что мне делать? Жена убегает, сын боится, вот... я и приспособил... Катьку к этому делу.
С этими словами Бубин встал, подошел к скелету, чокнул стакан об его зубы - и выпил.
- А Катька, это потому... скелет - женского пола, - сказал он, отдышавшись. - Женщина была. Вот, приходите, двадцать четвертого ноября ее именины праздновать будем.
Мне больше делать было нечего, поэтому я попрощался и вышел на крыльцо вместе с Октябрем. Гася вышел за нами.
- А ты не боишься скелета? - спросил я его.
- Нет... привык, - ответил Гася. - Вот, пьет он... Что такое? как-то по-взрослому вдруг развел он руками. - Я не люблю, когда он пьет. Я люблю, когда он разговаривает. Он со мной обо всем разговаривает.
- Да, - сказал я. - Сейчас ничем не поможешь.
- А спасеры есть, - вдруг убежденно заговорил Октябка. - Пьяных спасают. Ты, Владленыч, когда он протрезвится, сведи его туда.
- Да ведь он сам - фельдшер, должен знать, - возразил я.
- Сам не пойдет, а тебя послушается, - сказал Гася.
- Коли так - ладно.
Гася осторожно погладил меня по рукаву.
31 октября.
Сейчас только кончился диспут по женскому вопросу и я пришел домой в боевом настроении. Сергей Сергеич предоставил нам полную инициативу, а сам сидел в углу и только сверкал очками. Он выступил только один раз - передо мной. Он сказал:
- Сейчас мы слышали главным образом разные выступления, как попы называют - "от Писания". Тут цитировали и Маркса, и Бебеля, и Лили Браун. А вот не желает ли кто-нибудь выступить от конкретного факта?
Я сейчас же взял слово:
- В общем, возражения противников коллективного воспитания, общественного питания и вообще раскрепощения женщины сводятся к тому, что сейчас все эти общественные учреждения нехорошо поставлены, а что делается сейчас в семейной ячейке? На это никто не обращает внимания. Говорят только, что если будешь питаться в столовке, то получишь катар желудка, а если дома, то не получишь. Хорошо, если у Травниковой дом так устроен. А большинство семейств, которые я знаю, устроены так, что ребенок получает с детства катар мозгов, а не желудка. Взять, например, мое вчерашнее обследование семьи одного пионера. Отец сидит и пьянствует со скелетом Катькой. Мать убежала. Парень, конечно, не получит катара, потому что он вообще ничего не ел. А другие семьи? Сплошь и рядом бьют ребят. А почему? Потому, что нет никакого контроля. Это безобразие надо прикончить, а прикончится оно только со введением общественного воспитания и общественного питания.
Вот вкратце, что я говорил. По-моему, победа была за мной, потому что никто не возражал. Я очень понимаю теперь Сергей Сергеича: как возьмешь в руки конкретный факт, так книжная труха разлетается как пыль (это его выражение).
Но интересно: большинство ребят нашей группы, уже не говоря о девчатах, меня сторонятся.
1 ноября.
Ко мне ребята сегодня пристали насчет Махузи Мухаметдиновой: она опять не ходит в школу. При этом ходят разные слухи. Нужно обязательно сходить к ней на дом. Как только кончу свой реферат, так сейчас же пойду.
3 ноября.
Когда тебя задевают и знаешь кто, то это - одно: можно сопротивляться. А когда бьют из-за угла и не знаешь кто - то мучит досада на такой подлый поступок, а руки связаны.
Сегодня вышел "Икс", в нем помещена такая штука:
КТО ОН?
(Загадка)
Пытался стать он пионером,
Чтоб для других служить примером,
И вот... создал разбойничий форпост...
Кто он? Дурак - или прохвост?
Конечно, это про меня. Мало-помалу вышло так, что я остался совершенно один, если не считать нескольких форпостных ребят, которые все-таки маленькие и им всего не скажешь.
Первая от меня отшатнулась Сильва. Потом Зин-Пална изменила ко мне отношение. Потом ушли некоторые из пионеров. Наконец, в укоме обещали снять. Я уже не говорю о Марь-Иванне и Зое Травниковой и тому подобных мещанках; как они ко мне относятся - мне все равно. Единственно, что, по-видимому, сумела сделать Черная Зоя, - это насплетничать что-то такое про меня большинству девчат.
Понимает меня один Сергей Сергеич. Но он все молчит. Когда я пытался ему излиться, как Никпетожу, - он только пожал плечами и сказал:
- Действуй, как прежде: только обдумывай.
И больше я от него ничего не добился. А меня то злость обуревает, то какая-то дурацкая тоска: одному все-таки пробиваться трудно, и только и есть утешение, что я верен принципу и гну марксистскую линию.
8 ноября.
Сижу и жду Октябку и Курмышку. Они сейчас должны прийти, и мы вместе пойдем на квартиру к Махузе Мухаметдиновой. Если правда, что говорят про Махузю и ее отца, то это - дело очень серьезное. Но мне все-таки как-то не верится.
10 ноября.
Сейчас была Сильва и только что ушла. Я лежу в постели с завязанной головой. Это было целое похождение, словно я какой-нибудь Гарри Ллойд.
Когда Октябрь и Курмышкин пришли, мы отправились в поход, причем я захватил с собой на всякий случай свисток. Самое трудное было - проникнуть в дом.
Ворота были заперты. Мы принялись стучать. Сначала нам никто не отпирал, потом за воротами послышался голос:
- Кто?
- Мухаметдинов здесь живет? - спросил я.
- Здесь, а на что?
- Нужно, отоприте, - ответил я и локтем подтолкнул ребят: мы еще раньше уговорились, чтобы они, как только отопрут ворота, сейчас же юркнули туда.
- Кто такой? - спросили из-за ворот, помолчав. Голос был женский, но басовитый, так что я раньше подумал, что мужчина.
- Отворите, телеграмма, - сказал я, нажав на скобу. Через некоторое время мы услышали, что отодвигают засов. Звякнула цепочка.
- Лезь и снимай цепочку, - шепнул я Курмышке. Он сейчас же юркнул в образовавшуюся щель.
- Куда, куда? - послышался голос. Но Октябрь тоже влез в калитку. Послышалась возня, и калитка распахнулась.
- Что нужно? Что нужно? - кричала, наступая на меня, какая-то высокая старуха, вся в темном. Я оттолкнул ее и бросился вперед. У самой двери я, по уговору, сунул в руки Октября свисток, к Октябрь остался снаружи, а Курмышкин следовал за мной. Дверь была не заперта, что мы рассчитали еще раньше: ведь выйдет же кто-нибудь отворять.
Мы быстро пробежали через кухню: в кухне горела керосиновая лампочка, а в следующей комнате было темно и тесно.
- Здесь живет Мухаметдинов? - крикнул я.
В ответ послышалось тяжелое дыхание, и откуда-то из коридора вывалилась целая туша в ермолке.
- Что надо? Кто такой? - спросила туша хриплым голосом.
- Форпост, - ответил я. - У вас дочка есть - Махузя?
- Какой пост? Кто такой? Пошел вон! - захрипела туша.
- Ну, скорей, - сказал я. - Мы получили сведения, что вы, гражданин, намереваетесь продать ее в жены какому-то Хабибуле Акбулатову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30