Запах не стойкий, он то возникал, то пропадал. Сейчас вдруг возник, непонятно по какой причине.
– Ну, лакни, лакни, побалуй себя, – Евсей Наумович плеснул в рюмку немного водки.
Самому-то Евсею Наумовичу пить не хотелось, он также не любил водку, как и пиво – бутылка, что хранилась в шкафу, стояла там чуть ли не со Дня Победы, а с тех пор прошло несколько месяцев, по тому как за окном хмурился октябрь.
– А как ваша фамилия? – осторожно спросил Афанасий.
– Зачем вам?
– Может, я читал что-нибудь?
– Сомневаюсь. Последний раз я печатался и забыл когда.
– И на что вы живете?
Евсей Наумович лукаво усмехнулся и поднял рюмку. Не станет же он рассказывать, что живет он более чем скромно, в основном сдавая квартиру сына у Таврического сада заезжему сотруднику немецкого консульства. Да писанием заметок и небольших статеек в городские газеты, заработок неверный, кляузный, унизительный. А что поделаешь? Ведь пенсии хватает на неделю-полторы.
Водка ухнула куда-то вглубь живота. Евсей Наумович передернул плечами и отправил в рот сухой бочок рыбешки, всем своим видом одобряя солоноватый вкус.
Афанасий несколькими глотками осушил стакан с пивом и захрумкал маринованным огурчиком.
– Что, Афанасий, если я надумаю купить пистолет, можно это устроить? – как бы невзначай спросил Евсей Наумович.
– А зачем вам? – удивился Афанасий.
– Мало ли. Живу один, понимаешь. Большая квартира. Всякое может быть.
– А разрешение? – не удержался Афанасий.
– Тоже дома буду хранить, вы же храните.
– Я храню ради точки последней. Чтобы не страдать, если тяжело заболею, не мучиться перед концом.
– Может быть, я тоже.
– Духа не хватит, – ревниво перебил Афанасий.
– А у тебя хватит?
– Хватит – не хватит… А деньги уплачены, стало быть – надо будет решиться.
Афанасий проговорил это серьезно, его мелкие глазенки провалились в глубину глазниц и глядели оттуда точно из норы. Евсей Наумович улыбнулся, пытаясь сдержать смех, чтобы не обидеть гостя.
– Правда, я не так уж и дорого отдал за тот пистоль, настоящая ему цена раза в три дороже, – продолжил Афанасий. – Видно, тому абреку деньги были позарез нужны. Или хотел поскорее от пистолета избавиться.
Евсей Наумович и Афанасий просидели за столом еще минут тридцать, а то и весь час. Афанасий прикладывался к стакану, доливая пиво, по мере того как стакан пустел наполовину. Евсей Наумович тянулся к водке и, едва пригубив кончиком языка, опускал рюмку. Говорил в основном Афанасий – рассказывал о своем одиноком житье.
Евсей Наумович начинал злиться, пора и честь знать, сколько можно сидеть незваному гостю. Ну, удержал его человек на скользком дебаркадере, не дал свалиться в воду, так не изнурять же за это нудным общением. Евсей Наумович поднялся с места, ухватил спинку стула и с намеком, шумно, задвинул его под стол. Однако высказать недовольство непонятливому гостю Евсей Наумович не успел – раздался звонок в дверь. Евсей Наумович облегченно вздохнул. Правда, он никого не ждал, но нередко именно звонок в дверь разряжает ситуацию.
– К вам пришли, – засуетился Афанасий. – Я пойду, Наумыч, засиделся уж. Дайте-ка приберу за собой.
– Не надо, не надо. Я сам. Идите, Афанасий. Идите, я сам. – Евсей Наумович заспешил к двери на повторный нервный звонок.
Прильнув к глазку, Евсей Наумович увидел дворничху с обольстительной грудью, что из последних сил сдерживал тугой свитер. Рядом с ней стоял мужчина, его тоже Евсей Наумович узнал – милицейский дознаватель, что приходил в прошлую пятницу выяснять, как мог оказаться трупик младенца в мусорном баке.
2
Однажды, в конце сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года – почти за сорок пять лет до знакомства читателя с Евсеем Наумовичем Дубровским – в пирожковой, что на Невском проспекте вблизи улицы Желябова, в обеденный перерыв привычно заглянули две подруги, сотрудницы сберкассы, размещенной на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Одну из подруг звали Наталья, вторую – Зоя. Девушки расположились за высоким круглым столиком у окна, выходящего на Невский. Перед каждой из них на тарелке лежали любимые лакомства: два изумительно вкусных жареных пирожка с мясом, один беляш – сочный, в масле, и чашка чая. Зоя заказала еще и чашку с бульоном из куриных кубиков – она жила одна и дома ее не ждал родительский обед, в отличие от Натальи, которая после работы угощалась маминой стряпней.
Наталья была старше Зои года на два – стройная блондинка с тонкими чертами несколько вытянутого лица. Высокий лоб подбивали слегка асимметрично очерченные темные брови, и эта асимметричность придавала лицу особую привлекательность. И еще тонкий носик с едва приметной аристократической горбинкой с резко вылепленными ноздрями, признак особой чувственности. Зоя внешне весьма проигрывала рядом с подругой. Ростом ниже среднего – скорее небольшого росточка, – широкоплечая, крупная голова, гладкие мышиного цвета волосы с белой строчкой пробора от затылка до лба. А очки – большие круглые – прятали близорукие глаза… Только что ямочка на подбородке – трогательная, смешная – придавала лицу Зои наивную детскость. И ямочка на левой упругой смуглой щеке. Внешность девушек контрастировала настолько, что встречный мужской взгляд видел в Наталье то, чего в ней и не было: особую девичью добродетель. Зою вообще не замечали. Однако это вызывало у Зои не зависть, а наоборот, неудержимое веселье, так как она по своей натуре была добрейшим существом, видевшим во всем промысел божий.
Наталья поверяла Зое свои тайны. Впрочем, все ее тайны, в той или иной степени, являлись и тайнами самой Зои.
Чесночно-луковый дух пирожков вкусно обволакивал нёбо. Зоя придержала у рта чашку, губами пробуя жар горячейшего бульона. Она внимательно слушала подругу, словно и не была с Натальей тогда в клубе Дома культуры пищевиков на любительском джаз-сейшене.
Играли: группа «Квадрат» из университета, диксиленд Геологического института и джаз-ансамбль Табачной фабрики под управлением Левы Моженова. Именно о нем, об этом трубаче и вещал девушкам их новый знакомый Рунич, студент пединститута. Длинный и тощий, он в течение вот уже нескольких дней появлялся в сберкассе и заглядывал поверх стеклянной служебной перегородки. Точно жираф, пялился он с высоты на сидящих за своими бюро сотрудниц сберкассы. И все ради Натальи. Рунич обычно появлялся перед самым закрытием и, пользуясь отсутствием клиентов, исходил острословием. А накануне он заявился пораньше и принялся уговаривать Наталью пойти с ним на джазовую тусовку. До тех пор, пока дежурный милиционер не выставил его на улицу, придерживая пустую кобуру, из которой свисала цепочка от муляжа пистолетной рукоятки.
– Стрелять будете? – игриво вопросил Рунич, стараясь сохранить достоинство в глазах сотрудниц сберкассы.
– А то! – важно ответил милиционер. – Ты гляди, ее батя тебе ноги из жопы повыдирает, попомнишь.
– А кто у нее батя?
– Кто, кто. Хер в манто. В собесе начальник. Оказавшись на улице, Рунич направился к служебному входу. Наталья редко выходила одна, обычно вместе с Зоей, как и на этот раз. Что испортило Руничу настроение.
– Я не просто так, – проговорил Рунич, косясь на Зою. – Созрело предложение.
– Какое предложение? – нагло вопросила Зоя. Рунич сухо глотнул воздух и пояснил, демонстративно отвернувшись от наглой пигалицы.
– В Доме культуры пищевиков намечается веселенький вечерок. Ребята играют джаз, мои друзья. У меня два билета.
– Вот и пойдите с Зоей, – Наталья подтолкнула подругу. – Она очень любит джаз.
– Бултых! – усмехнулся Рунич. – Какой сюрприз!
– Рунич, вы нахал, – проговорила Наталья. – Зоя хороший товарищ.
– Да, я товарищ что надо, – согласилась Зоя. – Я вас выручу в трудную минуту, несмотря на то, что я неказистая.
– Конечно, вы неказистая, – буркнул Рунич. – Но в клубе неважное освещение. Извините, я пошутил. На вечер пропускают всех. И бесплатно.
– И часто вы так шутите? – вопросила Наталья.
– Только когда теряю надежду, – уныло проговорил Рунич.
В Дом культуры пищевиков Рунич, Наталья и Зоя пришли в момент, когда со второго этажа рвался пронзительный звук трубы.
– Левкин почерк, узнаю, – определил Рунич. – Сейчас познакомлю. Обалденный чувак.
На втором этаже в просторном зале толпился народ, в основном молодежь. Такого скопища Зоя с Натальей явно не ожидали.
– Не робейте, тут все свои, все тут в кайф. – Рунич ухватил ладонь Натальи и повел девушку за собой, уверенно расталкивая толпу. Зоя последовала за ними.
Рунич и вправду здесь казался своим – здоровался, шутил, отвечал на приветствия. Так они выбрались к самому подиуму, на котором разместились шестеро музыкантов под плакатом «Табачная фабрика». Чуть в стороне от ансамбля, прикрыв в экстазе глаза, солировал на трубе сам обалденный чувак Лева Моженов. Влажные от пота щеки-мячики блестели отраженным светом потолочного фонаря. На мгновение трубач раскрыл глаза, обвел ими зал, задержался взглядом на Руниче и вновь сомкнул веки, влекомый экстазом знаменитой мелодии из кинофильма «Серенада Солнечной долины». Но вот Лева Моженов передал эстафету пианисту и, под одобрительный свист знатоков, вернулся в ансамбль. Снял с трубы мундштук, вытряхнул влагу, надел мундштук. Дождался момента и вступил в игру, придавая мелодии особую глубину своими пронзительными синкопами.
Рядом уже собралась группа других музыкантов – судя по форме, студенты-геологи. Не дожидаясь приглашения, геологи полезли со своими инструментами на подиум. Они показывали залу часы, мол, их время. Лева Моженов по-справедливости оценил ситуацию, выбрал подходящий момент, подал знак своим музыкантам и, прихватив футляр трубы, спрыгнул в зал.
Поздоровался с Руничем и оглядел Наталью, глаза его поплыли.
– Я тоже с ними, – озорно проговорила Зоя.
– Ну и ладно, – улыбнулся Моженов и пригласил компанию в кафе угоститься крюшоном, а может быть еще чем покрепче.
В кафе было малолюдно и уютно. Динамик транслировал происходящее в зале. Моженов купил в буфете несколько бутылок крюшона и выбрал столик подальше от динамика.
– Молоток ты, Левка, молоток, – одобрил Рунич, когда компания расселась.
– Ну-дак. Ты думал, я только на похоронах лабаю? Хоть там и башляют поболе, чем на танцах. – Моженов подмигнул Наталье. – Девочки, выпьем за ноту ля! – и кругами повел горлышко откупоренной бутылки над тесно сдвинутыми четырьмя бокалами.
– А я буду за ноту до! – воскликнула Зоя.
– Почему за до, девочка? – Моженов оставил пустую бутылку.
– А почему за ля? Что вы имели в виду? – Зоя подобрала бокал. – С вами тут сидят порядочные девушки.
– О, бля! – вскричал Моженов. – Уважаю! За ноту до будем пить коньяк! – и раскрыл футляр.
Достал плоскую флягу – как она помещалась в тесном футляре, непонятно. Тем же жестом фокусника Моженов извлек из футляра несколько конфет «Тузик» и горсть арахисовых орешков.
– Профессионал! – восхитился Рунич. – Наш человек!
– Рунич! – произнес Моженов, скручивая заглушку фляги. – Я тебе, пожалуй, в ухо дам.
– За что, Левушка? – игриво округлил глаза Рунич.
– Ты пошто, смерд, обидел Евсея? – Моженов поудобней расставил рюмки. – Встретились мы на Невском, тот чуть не плачет. Обидел, мол, меня Рунич, света белого не вижу.
– Как же, как же. Его обидишь! – Рунич даже приподнялся от негодования. – Севка такое загнул с амвона на факультетском семинаре. Пусть еще мне спасибо скажет, мудак!
– Что же он такое сказал? – Моженов плеснул коньяк в первую рюмку.
Рунич вернул на стул тощий зад, обтянутый блекло-синими заморскими штанами под названием джинсы. Мало кто имел тогда такие штаны, жесткие, точно дерюги.
– На тот семинар явились из райкома комсомола, из обкома. Только пленум ЦК провели по идеологии, все на ушах стоят. И этот со своими символистами-футуристами, откуда он их повытаскивал. Бенедикта Лившица, братьев Бурлюков, Крученых и еще кого-то из антисоветчиков, – Рунич приподнял острые плечи и походил на крупную птицу. – Погоди, схватят еще Севку за его пейсы, доиграется, диссидент хренов.
– Какие же они антисоветчики, символисты-футуристы. Веселые ребята. В наше время наверняка бы лабухами стали. Бенедикт Лившиц на саксе бы лабал, а Крученых на ударных. В ансамбле «Полутораглазый стрелец».
– Какой стрелец? – спросил Рунич.
– Ты и не слышал? Так назывался автобиографический роман Бенедикта Лившица. «Полутораглазый стрелец». – Моженов усмехнулся и посмотрел на Рунича. – Ну а ты что?
– Я и выступил, постарался сгладить. Может и резковато. Хорошо еще, если все так и останется, в стенах института, не выползет кое-куда. Иначе не видеть Евсею диплома, в лучшем случае.
– А в худшем? – вопросила Наталья.
Ее безучастная поза никак не предполагала какую-то заинтересованность в разговоре и вдруг.
– А в худшем, известное дело, – вздохнул Рунич. – С истфака двоих замели.
– Так в чем же вина этого Евсея вашего? – допытывалась Наталья. – Ну помянул он футуристов. Между прочим, я посещала лекции в Русском музее по искусству. Нам рассказывали и о Бурлюке, и о Врубеле, он тоже к символистам примыкал. Что особенного? – Наталья умолкла, поймав взгляд Моженова поверх своей головы.
Наталья обернулась. За ее спиной стоял молодой человек в какой-то яркой широкополой шляпе. Тонкие усы окаймляли крупный рот, доходя до подбородка. Карие чуть раскосые глаза дерзко смотрели под красиво изогнутыми черными бровями. Длинноватый нос придавал выражению лица молодого человека смешливость и независимость.
– Евсей?! – воскликнул Моженов. – Мы только сейчас тебя вспоминали. Познакомься, Сева. Девочки Зоя и.
– Наталья, – опередила Наталья и протянула руку.
– Евсей Дубровский. Сева, – представился молодой человек, мягко взглянув в глаза Натальи и, улыбнувшись, подал руку Зое. – А вы, значит, Зоя. Очень приятно. Такими вот Зои и бывают.
– Какими такими? – засмеялась Зоя.
– Такими милыми и домашними, – ответил Евсей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10