И даже доктора не позволил позвать. И только когда я увидела, как усилилась болезнь, я хитростью добилась того, что он позволил Клементу выслушать себя и подчинился его увещаниям.
Ее голос заметно ослабел.
- Ты увидишь его, - прибавила она. - Клемент еще надеется, а я отчаиваюсь. Он страшно изменился, ослабел, все время лихорадит.
Она опустила голову, заплакала и не могла продолжать.
Было уже совсем светло; во дворе, не смотря на запрет хозяйки, началась уже хозяйственная суета, нарушившая тишину; хозяйка пошла взглянуть, не проснулся ли больной. Сын тихо пошел за нею. Едва только она переступила порог, как послышался слабый, торопливый и прерывающийся голос больного.
- Тодя здесь! Приехал! Я знаю.
- Да, - отвечала женщина, неторопливо подходя к нему, - но откуда ты об этом знаешь?
- Я это почувствовал! Он только что приехал!
Больной зашевелился, вытягивая вперед руки, словно призывая к себе прибывшего! Тодя торопливо подошел и, став на колени, стал целовать худые руки отца, - а тот прижал его голову к своей груди.
Мать, стоявшая сзади, горько плакала, тщетно стараясь удержать слезы.
Несколько минут продолжалось молчание. Больной облегченно вздохнул, словно тяжесть спала с его души. Казалось, приезд сына придал ему новые силы, он поворачивался сам, хотя и с усилием, улыбался, лицо его приняло выражение успокоения.
- Ну, пусть он отдохнет, - сказал он жене, - покормите его; наговорись с ним, а потом пусть придет ко мне... Нам надо о многом переговорить... Эти порошки вернули мне силы; пожалуйста, если есть, дай мне еще один.
Больной проговорил все это необычно сильным и бодрым голосом, и жена, несколько успокоенная этим, принесла ему лекарство.
- А теперь, - сказал больной, приняв его, - я помолюсь Богу и поблагодарю его за то, что Он позволил мне дождаться тебя. Иди, Тодя, с матерью, отдохни.
Поцеловав отцу руку, юноша вышел от него растерянный и напуганный, потому что его, давно не видевшего отца, гораздо больше поразила перемена в отце, который еще недавно казался несокрушимым гигантом, чем те, которые окружали его и видели постепенное исхудание этого сильного человека.
Едва только они очутились вдвоем с матерью, как Тодя, в отчаянии ломая руки, воскликнул:
- Но что же говорит Клемент? Разве нельзя ничем помочь?
- Ты сам увидишь его, - сказала мать. - Я ничего не могу поставить ему в упрек: он был всегда внимателен, относился к нам скорее, как друг, чем как врач, и делал все, что мог, но не в силах человеческих справиться с этой болезнью.
Печально было возвращение в родной дом любимого сына; погруженные в глубокую, грустную задумчивость долго сидели мать и сын. Теодору не хотелось говорить о себе, и он неохотно отвечал на задаваемые ему вопросы.
Он не решался тревожить мать, но вид отца поразил его и отнял у него всякую надежду. Будущее после этой смерти рисовалось ему черным, грозным и страшным, как бездна.
Но о себе он совершенно не думал; он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы бороться с судьбою; тревожила его только мать, которая должна была остаться без опеки...
Отсутствие средств рисовало будущее только как тяжелую борьбу и как вечный траур по умершем. Тот, которого они вскоре должны были лишиться, был душою и руководителем всего дома, он был для них всем...
Около полудня больной, оставшись наедине с Тодей и убедившись, что жены нет поблизости, поспешно обратился к сыну:
- Я хотел непременно дождаться тебя, - медленно заговорил он, сдерживая голос и дыхание. - Я знаю твое сердце и надеюсь на него, но все же должен был поговорить с тобою. Мне очень плохо, - да, я не обманываю себя, - пусть свершится воля Божья! Я уже исповедывался, и совесть моя спокойна, - но меня тревожит мысль о матери твоей и о тебе! Ты, слава Богу, уже взрослый и сумеешь пробиться в жизнь, но она! Что будет с нею!
- Моя первая священная обязанность - заботиться о матери, - горячо прервал Тодя.
- Но она-то не позволит тебе заботиться о себе, - с беспокойством возразил больной. - Я ее знаю, она и себя, и все свое принесет в жертву тебе! А себя замучит в конец! Борок... ты ведь знаешь это - при самом большом труде едва доставляет средства на самое убогое существование. Пока я был в силах - я делал, что мог, но, когда меня не станет... Боже Всемогущий! Вам... ей... может быть, есть будет нечего... А ведь она смолоду привыкла к довольству... она...
- Дорогой мой батюшка, - прервал Тодя, - если бы твоя болезнь затянулась, и у тебя не было бы сил работать, я останусь в деревне, надену сермягу и буду трудиться, как простой рабочий... Ты знаешь, как я люблю мать и тебя... Ты укажешь мне, что делать.
- Она не позволит этого! - вскричал больной. - Обо мне нечего говорить, со мной нельзя считаться. Но она мечтает о блестящей карьере для тебя, а сама готова обречь себя на нужду и даже не покажет, что страдает. Ах, Тодя, эта мысль не дает мне умереть спокойно.
Тодя задумался.
- Я, батюшка, - сказал он, помолчав немного, - ни о какой карьере для себя не думаю. Я знаю свой долг и исполню его...
Глаза больного на миг сверкнули любопытством; он слушал жадно, ловя каждое слово, но беспокойство его не уменьшилось.
- Да, наконец, - сказал Тодя, понизив голос, - ведь дедушка еще жив, и он очень богат; и хотя он был обижен на матушку, но не может быть, чтобы он не простил ей всю жизнь. Я упрошу его!
Больной вздрогнул всем телом и изменившимся голосом горячо заговорил:
- Дед, дед... старый чудак за то только гневался на твою мать, что она вышла замуж за меня, бедного шляхтича; и ни за что больше, - прибавил он, - только за это! Я был всему виною!!
- Но если бы я, его внук, пришел к нему с покорной просьбой о прощении... - продолжал Теодор, - может быть, я смягчил бы его гнев.
Эта мысль, видимо, так обеспокоила больного, что он схватил сына за руку и выговорил поспешно твердым и решительным тоном:
- И не думай об этом и не смей этого делать! Если ты любишь мать, если у тебя есть хоть капля привязанности ко мне... Никогда, слышишь, никогда не обращайся к деду!!
Он выговорил это с большой страстностью, но потом, видимо, сообразил что-то и прибавил в объяснение:
- Не думай, что я сохранил к нему дурное чувство: я давно уже простил и ему, и всем другим; но старик - вспыльчив и необуздан. Я не хотел бы, чтобы ты услышал от него какую-нибудь клевету на твою мать. Воеводич ничем не стесняется, и если вобьет себе что-нибудь в голову, то уж оттуда трудно выколотить. Не ходи к деду и ни о чем не проси его, я прошу тебя об этом, а если нужно, то и приказываю!!
- Я исполню твое желание, - отвечал несколько смущенный юноша, - но ведь пан гетман очень ценил твои услуги, батюшка, любил тебя и относился к тебе с большим уважением... Даже и тогда, когда ты оставил двор...
При имени гетмана бледное лицо больного облилось румянцем; кровь ударила ему в голову и сжала грудь; он сильно закашлялся и не скоро успокоился.
- С гетманом я порвал навсегда, заговорил он, справившись с кашлем, и верь мне - не без причины!.. Ни я, ни мать твоя знать его не хотим! Всякое сближение с ним было бы неприятно мне, но еще больше - твоей матери... Она не допустит до этого, я тоже!..
Теодор печально опустил голову.
- Гетман, - с горечью прибавил больной, - ведет себя как кролик, и забывает, что он человек. Гордость и барская распущенность испортили его сердце.
- Ну, довольно о нем, а при матери ни слова!!
Когда он говорил это, послышались шаги Беаты, и муж с насильственным смехом обратился к сыну:
- Ну, расскажи мне о своих успехах в Варшаве. Я очень интересуюсь.
- Я тоже не успела ни о чем еще расспросить его, - подхватила Беата. - Знаю только, что ученье он окончил, и что с помощью ксендза Конарского надеется получить место.
- И даже очень выгодное, - сказал Теодор, - но я без всякого сожаления готов отречься от всех этих надежд и обещаний, если только могу быть полезным отцу.
Родители переглянулись, как будто спрашивая друг у друга, как ответить ему, и, наконец, отец, подумав, сказал с горькой улыбкой:
- Что же это за блестящие надежды? Если они основаны на каких-нибудь милостях магнатов, то не забывай, что этому нельзя особенно доверяться.
- Да я и не особенно на них рассчитываю, - почти равнодушно возразил Тодя, - дело в том, что ксендз Конарский, пользующийся большим влиянием у князя канцлера и русского воеводы, рекомендовал меня молодому князю-генералу, как полкового секретаря. Мне помогло еще и то, что я, благодаря матушке, научился бегло говорить и писать по-французски. Так как теперь, по-видимому, у князей много работы, то меня обнадежили, что меня возьмет к себе сам князь-канцлер. У него многому можно научиться, так как он имеет теперь большое влияние в государственных делах Речи Посполитой.
Во время его речи родители взглядами переговаривались друг с другом. Беата вздрогнула, но не от радости - лицо ее отражало внутреннее страдание, муж был, по внешности, более спокоен.
- Что же ты на это скажешь?
Мать покачала головой, но не решилась высказаться прямо.
- Одно только портит мою радость обещанного почетного назначения, прибавил Теодор. - Служа интересам "фамилии" я несомненно должен бы был оказаться в неприязненных отношениях с паном гетманом, потому что, хотя граф женат на племяннице канцлера, отношения между Волчином и Белостоком, как слышно, ухудшаются с каждым днем.
Не подумав, Беата живо и гневно воскликнула:
- У нас нет никаких обязательств по отношению к гетману!
Беспокойный взгляд больного остановил жену, которая смешалась и не могла продолжать.
Сын, стоявший ближе к матери, заметил в ее глазах искорки гнева и сильного волнения.
Больной, опустив голову, задумался.
- Придворная жизнь имеет свои темные стороны, - тихо договорил он, потому что силы его все слабели... - Там, пока ты нужен, тобой дорожат, а на маленького человека все взвалят - всю работу, правда и то, что человек чистый и дорожащий своей репутацией из всего сумеет выйти незапятнанным, но к чему лезть в грязь, если рядом есть сухая дорога?
- Не может быть, чтобы ты не чувствовал в себе рыцарской крови и не имел призвания к воинскому делу. Вместо того, чтобы сидеть в грязных канцеляриях, не лучше ли было бы служить в войске под каким-нибудь литовским знаменем?
- В коронном войске мне бы не хотелось тебя видеть, - прибавил больной.
- И я тоже, - подтвердила мать, не объясняя причины. - Я бы не позволила тебе этого...
Тодя сидел в задумчивости.
- Я ничего не имею против службы в войске, - возразил он, - но мне казалось, что она будет для меня не по средствам. Бедняка нигде не примут; ведь я должен был бы иметь свою свиту, а я ни в каком случае не хотел бы вводить родителей в расходы.
- Мы с радостью сделали бы это для тебя, - с глубоким вздохом отвечала мать, - но в настоящее время это было бы... невозможно. У нас нет ничего, кроме Борка, да и тот весь в долгах.
- Ну, тогда лучше всего, - воскликнул юноша, вставая и с веселым лицом целуя руку матери, - лучше всего совсем об этом не думать. У меня еще есть время! Никто меня не торопит! Пусть сначала батюшка поправится, докончил он, - а потом мы подробно все обсудим.
Все замолчали. Мать обняла его за голову. Больной закрыл глаза, утомленный разговором и, видимо, желая уснуть. Беата с сыном на цыпочках отошли от кровати. Мать задернула занавеску у окна и вышла вместе с сыном из комнаты.
Когда под вечер приехал верный приятель, доктор Клемент, больной спал.
Доктор очень сердечно поздоровался с юношей и с чрезвычайным вниманием стал приглядываться к нему, как будто несказанно обрадованный видом этой расцветающей юности. Он целовал и обнимал его, оглядывал со всех сторон, ощупывал и на некоторое время забыл ради него даже о своем пациенте.
О нем напомнила ему сама пани, склонившись к его уху и что-то шепнув ему, после чего он поспешил к больному.
В этот день приход их не обеспокоил спящего. Они подошли к кровати, и доктор, осторожно взяв руку больного, начал щупать пульс. Больной не открывал глаз. Он тяжело дышал, в груди у него что-то хрипело. Лицо Клемента нахмурилось, прежде чем он успел сообразить, что выдает этим себя.
Он отошел от больного и с минуту стоял в молчании, вероятно, обдумывая, чем бы модно было помочь здесь.
Беата ждала, что он скажет ей, когда Клемент сделал ей знак рукой, что не хочет больше тревожить спящего, и стал со смущенным видом подвигаться к дверям.
Когда они вышли на крыльцо, Беата спросила с беспокойством:
- Что же теперь с ним делать?
- Пока ничего, - отвечал доктор. - Теперь, когда мы исчерпали все средства, какие знает наука, предоставим все благодетельной природе и не будем ни в чем мешать ей. Больной спит; пусть он успокоится; может быть, в этом его спасение...
Потом он начал расспрашивать, не слишком ли взволновал больного приезд сына? Не утомил ли его разговор с ним?.. И кончил тем, что теперь должно последовать облегчение. Но говорил он это с таким видом, что Беата, хорошо его знавшая, не решилась расспрашивать больше, и лицо ее приняло выражение страдальческой покорности судьбе.
Доктор, который обладал большим тактом, перевел разговор на посторонние темы, потом он подошел к Тоде, подсел к нему, а когда хозяйка вышла на минутку, чтобы приказать приготовить для него кофе, он быстро наклонился к уху юноши и шепнул ему:
- Когда я буду уезжать, проводи меня, пожалуйста, до ворот. Мне нужно переговорить с той отдельно.
Тодя встревожился, но не мог расспросить более подробно, потому что мать уже возвращалась, и доктор тотчас же перевел разговор на Варшаву.
- Ну, как здоровье его величества?
- Не знаю, - отвечал юноша, слышал только, что силы его слабеют. А доказательством служит то, что он отменил любимую свою охоту и ограничился стрельбой в цель и во псов.
- Ну, - заметил Клемент, - дал бы только Бог здоровья нашему министру Брюлю и пану коронному маршалу, тогда мы не пострадаем от немощи его величества. Он не может пользоваться охотничьим развлечением, но за то может бывать каждый день в опере и доставлять себе всякие другие удовольствия.
Задав юноше еще несколько вопросов о Брюле, его сыновьях и о различных особах, по своему положению стоявших близко ко двору и, наконец, о французском министре-резиденте пане Дюране, о котором Тодя не мог рассказать ему ничего нового, доктор пошел пить кофе и, заканчивая разговор, заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41