Разумеется, наличие возлюбленного тоже очень важно, но это еще не все. Нужно находиться в поле зрения многих людей. Чем больше взглядов обращено на женщину, тем красивее она становится.
– Но такие женщины бывают несчастливы.
– Опять ты за свое! Что за ерунду ты городишь? Мы говорим о разных вещах. Ведь часто случается так: какая-нибудь певица-дебютантка, поначалу настоящая простушка, по прошествии нескольких месяцев становится такой красоткой, что ее и не узнать. Вот о чем я говорю. – Макико понесло, и все это время она без передышки накладывает косметику. Наконец с лицом закончено. Я уже не слушаю ее, просто– наблюдаю за тем, как она одевается.
– Кстати, куда ты собираешься? – пытаюсь приостановить изливающийся на меня поток красноречия.
– На Гиндзу. Мы встречаемся в клубе. А оттуда пойдем куда-нибудь пообедать. Может быть, составишь нам компанию?
– Что ты! Посмотри, в каком я сегодня виде.
– Ничего, такой ты моему знакомому даже больше нравишься.
Вернувшись с моря, я не успела переодеться, на мне все та же широкая блуза из махровой ткани и вылинявшие джинсы. Когда я входила в гостиницу, швейцар даже покосился на меня.
– Между прочим, мой приятель, оказывается, как-то видел тебя.
– Да? Где же?
– На Акасаке, в заведении, где играют в патинко . Сначала он решил было тебя окликнуть, но, во-первых, до этого он виделся с тобой всего только раз, и потом – ну не забавно ли? – он говорит, что у тебя было такое сосредоточенное лицо. Впрочем, вскоре тебе перестало везти, и ты ушла.
– Надо же, правда?
– Да. И вообще, во время всякой игры, будь то патинко или сиена, ты становишься невероятно серьезной, ну просто озадачиваешь своим видом.
– Неужели?
– Честное слово, посмотри как-нибудь на себя в зеркало. Между прочим, ты его тогда совершенно очаровала. Одета ты была в своем обычном стиле. Ты ведь любишь облачиться в мужскую рубаху и джинсы или надеть охотничью шляпу. Он говорит, что в своей мешковатой рубахе ты была похожа на мальчишку и… – ну просто очень мила.
Опять мальчишка? Мне это уже начинает надоедать.
Когда-то он сказал: «Я люблю дождь». И точно, всякий раз, когда мы встречаемся, становится пасмурно и сыро.
Нашим встречам больше пристал не безоблачный смех, а обмен пасмурными изучающими взглядами. Вернее, так стало теперь. Он оставил во мне глубокий след. Я ощущаю кожей даже его слова. И все-таки это разные вещи: тело, совершенно привыкшее к нему, и не поспевающая за телом душа.
Такой меня Макико не знает.
На дворе стрекочут цикады. Вот и осень пришла. С этой мыслью прижимаюсь носом к его плечу. Сейчас кажется, что ничего дороже этой тишины нет.
– Ты знаешь, о чем поют цикады? – шепчет он. Не меняя позы, отвечаю ему в плечо:
– Корокорокоро, ру-ру-ру-ру
– Когда ты выдыхаешь сюда, щекотно.
– Но ведь правда, они поют. корокорокоро, ру-ру-ру. Кажется, больше никаких звуковне разобрать.
– Нет, прислушайся как следует.
Ничего не понимая, поднимаю лицо и спрашиваю взглядом. Он говорит:
– Ката-тотэ, сусо-тотэ, близка холодная пора – вот как они поют.
– Что это значит? – На сей раз спрашиваю словами.
– В старину люди ходили в кимоно, вот цикады и предупреждают, что скоро, мол, наступят холода.
– А что такое «ката-тотэ, сусо-тотэ?»
– Ну как же, летом жарко, поэтому рукава одежды поднимают в плечах, а полы подворачивают. Оттого цикады и говорят: распусти складки на рукавах, спусти подол, ведь холода уже близки.
– Вот оно что? Интересно. «Ката-тотэ, сусо-тотэ, близка холодная пора». В самом деле, так оно и есть.
Когда произносишь это в одном ритме с голосами цикад, удивительно совпадает.
– Ката-тотэ, сусо-тотэ… – весело повторяю я.
– Так в старину говорили люди.
– А откуда ты это знаешь?
– Мне рассказала бабушка.
– А-а, значит, и у тебя была бабушка?
– Естественно.
– Странно, такое впечатление, что у тебя не должно быть ни бабушки, ни дедушки, ни отца с матерью.
– Почему?
– Просто так кажется.
– Что же, у меня такой вид, будто я один-одинешенек на свете?
Да нет, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю. Просто вглядываюсь в его профиль.
В небольшом домике где-то в нижней части города он, еще ребенок, и его бабушка лежат рядом и разговаривают про цикад. Эта картина возникает у меня перед глазами, но сразу же исчезает. Его хорошо вылепленный профиль выдает обитателя верхней части Токио с его особняками.
Странный он – этот человек. Хоть и мужчина, а любит дождь, обожает кошек, слушает Моцарта.
К автомобилям совершенно равнодушен. Разумеется, водительских прав у него нет. Рукописями своими занимается от силы два-три дня в неделю. Держится с редким благородством.
Так что же все-таки притягивает меня в нем, в этом загадочном человеке?
Среди ночи открываю дверь и сразу же немного сожалею об этом. Из помещения выплывает влажный воздух, откуда-то из темноты возникают четыре белых существа и льнут к моим ногам. В их протяжном мяуканье мне чудится угроза.
Второпях ищу выключатель и зажигаю свет. Щурясь от яркого света, кошки разом поднимают ко мне мордочки. И, как бы приглашая следовать за ними, бросаются куда-то в глубь дома.
Сегодня я зашла всего на несколько минут. Так, чтобы при встрече сказать ему невзначай – дескать, на днях заезжала покормить кошек. Войти в дом, который долгое время был заперт, – довольно жуткое испытание. Особенно в столь поздний час.
Намеренно громко шелестя пакетом с консервами для кошек, иду в кухню.
Делаю два, потом три шага по коридору и вдруг останавливаюсь как вкопанная. В темноте различаю что-то черное. Этот черный предмет как-то неестественно лежит у входа в кухню.
В страхе протягиваю руку и нащупываю выключатель. Как только он щелкает, у меня перехватывает дыхание.
Это огромная черно-бурая крыса. Она мертва, лежит разодранным животом кверху, лапы сжаты.
Что же с ней делать? Я никогда не брала в руки дохлых крыс. К тому же таких огромных.
Мне хочется немедленно убежать прочь. Но из кухни доносится жалобное мяуканье голодных кошек. По их виду заметно, как они горды без труда добытым трофеем.
Собравшись с духом, поднимаю ногу и перешагиваю через крысу. Спешу в глубь кухни, чтобы открыть консервы. Все это время я стараюсь не дышать, опасаясь зловония. Открыв консервы, распахиваю окно. С улицы вплывает прохладный воздух.
Я снова ловлю всем телом тишь и кошмар ночи.
С тех пор прошел всего лишь час.
Лежу, свернувшись калачиком в кровати на втором этаже. Ну и ночь! В ней теснятся одиночество, тоска, страх – и выхода из нее нет.
Пальцы все еще чувствуют тяжесть крысы, ощущение ее скользкого мягкого тела преследует меня.
Разумеется, я не прикасалась к ней голыми руками. Мне ничего не стоило в несколько раз сложить газету и взять крысу через нее, но в руке до сих пор живо прикосновение.
Прижимаю эту руку к груди, точно пытаюсь ее защитить. Теплота руки и удары сердца постепенно сливаются в единое целое.
Мало-помалу страх отступает, но теперь на меня наваливается одиночество.
Наверное, именно в такие дни падает ветер, думаю я.
Теперь все это лишь шелестящий обрывок тех летних дней. Такой вот шелест я слышу всякий раз, когда чувствую приближение разлуки.

1 2 3 4