Однажды в вечерний час он велел остановиться и подождать отставших. Негры шли по лесистой равнине, в густых зарослях в случае– опасности можно было легко укрыться. Пио приказал расставить часовых, опасаясь внезапного нападения со стороны местных фазендейро, которые уже встретили их выстрелами, или какого-нибудь отряда из Сорокабы, посланного против восставших. Отдав распоряжения, он отправился в обход.
Изможденные женщины устраивались на ночлег в траве и мгновенно засыпали. Полдюжины костров выбрасывали в небо пламя. Немного погодя около них послышались звуки гитар и чуть было не началась пляска. Но люди слишком устали и валились с ног. Вскоре тяжелый сон сомкнул им веки и заставил забыть об усталости и голоде. Только дозорные под командованием Пио не спали, охраняя их покой, покой рабов, мечтающих о свободе.
Сколько их было здесь?… К вечеру отряд значительно пополнился, в него влилось много новых групп. Правда, были среди участников похода и ослабевшие и малодушные, которые не выдержали и дезертировали. Пио подсчитывал в уме. Сколько же может еще отсеяться? Сколько осталось от того маленького отряда, что вышел из Пайнейраса? Размышляя над всем этим, он неожиданно заснул, словно провалился в глубокий колодец.
Перед рассветом над Пио нагнулся человек, освещенный головешкой догорающего костра. Пио испуганно вскочил. То был Салустио, его помощник, который пришел сообщить о положении дел. Пио отдал необходимые распоряжения, разослал людей разведать дорогу и проверить, нет ли опасности с тыла. Вскоре негры с удвоенным воодушевлением пустились в путь. Пио с вершины холма наблюдал за растянувшейся по дороге толпой, чтобы определить, сколько же в ней людей. Он с трудом верил собственным глазам. Легион беглых рабов непонятно каким образом за ночь увеличился еще больше. Откуда взялось столько народу?
Он был занят этими размышлениями, когда увидел вдали под развесистым деревом несколько всадников. Их было четверо. Это еще не та сила, которая может преградить рабам путь. Возможно, эти люди посланы на разведку. Не успел он высказать это предположение, как всадники, убедившись, что вдали действительно движутся негры, повернули и ускакали галопом в сторону Иту. Пио обдумал положение и сказал:
– Приготовьтесь – оттуда надо ждать пуль!
Затем он вывел отряд с шоссе на проселок, с тем чтобы пройти через город не центром, как это предполагалось раньше, а окраинами, мимо бедных домишек и лачуг. Действуя таким образом, Пио, правда, терял возможность использовать помощь многочисленных аболиционистов Иту, которые, по имевшимся сведениям, были готовы к защите беглых рабов, но зато избавлял своих людей от вражеского нападения.
Об этом плане тут же сообщили в город друзьям-аболиционистам, и, когда часом позже невольники дошли до первых домов на северной окраине города, некий каиафа предупредил Пио, что большой отряд полиции устроил засаду по пути следования негров. Пио посоветовался с товарищами, а затем, повернувшись к гонцу, спросил:
– А что делают для нас каиафы?
– Они стараются убедить полицейских… Тогда Пио повернулся к толпе и воскликнул:
– Вперед, негры! Впереди свобода!
И невольники твердым шагом последовали за ним. Войдя в город, они собрались в плотную толпу. Теперь эта людская масса продвигалась медленнее, но зато была единой и сплоченной. Неожиданно толпа очутилась на небольшой площади, где стояла часовня; позади часовни собрался народ. Полицейские с ружьями в руках и юноши в галстуках бабочкой, казалось, о чем-то горячо спорили. Невдалеке лежали сложенные штабелями доски. Рядом стоял какой-то мулат в пиджаке, надетом на голое тело, и наблюдал за тем, что происходит на площади. Когда первые рабы, робко, тревожно поглядывая на полицейских, вступили на площадь, сержант – пожилой широколицый мулат – дал команду, и полицейские залегли в траве, наведя ружья на дорогу, по которой двигались невольники…
– Слушай команду, – раздался голос сержанта, и он выступил вперед.
В эту минуту мулат поднялся на штабель досок и громовым голосом обратился к сержанту, с которым, видимо, был знаком:
– Что же ты делаешь, Бастиан? Не стреляй в этих несчастных бедняков, что бегут из неволи1 Они ведь нашей расы! Разве у тебя нет жены? Нет детей? Нет братьев?
Сержант медлил в замешательстве. Тогда мулат бросил ему последний довод:
– Если откроешь огонь, можешь убить одного из своих братьев!
Полицейские замерли, готовые к бою. Но команды не последовало. А по площади, тесно прижавшись друг к другу, шли и шли беглые.
Эта заминка, словно по волшебству, изменила положение: откуда-то стали появляться корзины с хлебом и колбасой, связки бананов, все то, что простой люд мог дать участникам похода за свободой. Немного спустя полицейских увели. На площади появился оркестр и прошел по улицам, останавливаясь у домов республиканских и аболиционистских руководителей. До поздней ночи в разных концах города слышались возгласы:
– Да здравствует сержант Бастиан!
– Да здравствуют полицейские Иту!
А далеко за городом невольники при свете костров располагались на ночлег, чтобы немного отдохнуть до рассвета.
Прошел еще один день похода…
Еще одна ночь при свете звезд…
На заре отряд двинулся дальше. Теперь на его пути встречались фермы, издалека доносились фабричные гудки. Невольники подходили к большому городу. Первые дома оказались покинутыми. Негры прошли мимо, ничего не тронув. Дальше простиралось кукурузное поле… Сколько там было спелых початков!.. Легкий утренний ветерок колыхал это море зелени, напоминавшее далекие волнующиеся воды. Одна худенькая негритянка выбежала вперед и, остановившись перед Пио, воскликнула:
– Мы голодны. Мы хотим есть, а здесь полно кукурузы!
За ее спиной эхом откликнулись негры:
– Мы голодны!
И Пио, опершись на ручку серпа, вынес решение:
– Так давайте собирать кукурузу!
Группа негров, среди которых были Салустио и Муже, начала срывать початки.
Фермер, решивший защищать свою плантацию, показался за изгородью и, не в силах сдержаться при виде этого нашествия, стал истошно вопить:
– Моя кукуруза! Моя кукуруза!
Невольники остановились в нерешительности, ожидая, что скажет Пио. Вожак подумал немного и затем объявил владельцу поля:
– Негр посеял, негр и съел!
И негры стали скандировать: «Негр посеял, негр и съел, негр посеял, негр и съел…» Этот припев подхватила толпа, растянувшаяся по дороге на целую лигу, и эхо разносило его по холмам и долинам.
В тот же день после полудня Пио увидел с вершины холма Сорокабу. Тогда, как и перед Иту, Пио велел неграм свернуть на проселки, чтобы обойти стороной этот богатый, большой город, где фазендейро наверняка вырыли окопы и вооружили людей.
X
Стена
«Негры идут! Негры идут!..»
В последние дни эта фраза только и слышалась в Сан-Пауло. Ее испуганно повторяли женщины, стирая белье. Об этом судачили богатые коммерсанты, покуривая сигареты и отпуская насмешливые замечания. Об этом у входа во Дворец правительства политики, которые поднимались по лестнице, предупреждали политиков, которые спускались вниз.
Газеты вопили на разные голоса: одни выступали против рабовладельцев, другие – против аболиционистов. По мере того как отряд приближался к столице, возбуждение росло. Народ собирался у редакций газет, читая по складам последние бюллетени.
Однажды утром Лаэрте, проходя по улице, увидел толпу, собравшуюся возле редакции вечерней газеты Вейги Кабрала. Он подошел, чтобы узнать, в чем дело.
На дверях было прикреплено написанное крупными буквами сообщение:
«Сорокаба, 23-го. Невольники, которые покидают в настоящее время фазенды и массами направляются в Сантос, обходят Сорокабу стороной, ибо там они наверняка были бы рассеяны лейтенантом Вандерлеем, прибывшим в город во главе крупного военного отряда».
Студент улыбнулся: ему отлично были известны факты. Он как раз возвращался с собрания каиаф, на котором договорились о помощи беглым. Улыбаясь, он смотрел на листок, когда какой-то старик в сюртуке и с пенсне на кончике носа начал разглагольствовать по поводу похода:
– Киломбол тысячи!.. Они вооружены серпами, ножами, даже ружьями. Где они проходят, там опустошают все: убивают, грабят, насилуют, поджигают! Что делать, сеньоры?
И он тревожно огляделся, ожидая ответа. В этот момент какой-то негритенок, засунув пальцы в рот, издал оглушительный свист. В толпе послышался смех. Старик, оскорбленный в своих лучших чувствах, нахлобучил шляпу и ушел, бормоча под нос ругательства. Лаэрте обернулся и увидел хохотавшего до упаду Калунгу – это он свистел. Лаэрте дружески подмигнул ему. Мальчишка подошел и сказал:
– У нас новости. Из Кампинаса сбежал целый оркестр, захватив с собой инструменты. На радостях негры заняли вагон в поезде, который шел в Сан-Пауло, и доехали до Жундиаи. Здесь Томазиньо Пик, сын начальника станции, прицепил вагон к первому отходящему поезду. Товарищи прибыли на вокзал Луз. Кое-кого я отвел в «Калдо верде»; другие укроются в особняке Карлоса Гарсия, в доме Бутуиры, на квартирах наших друзей в Бразе.
Поделившись этими радостными новостями, Калунга вбежал в типографию «Газета до Пово», где уже работала печатная машина, издававшая такой грохот, что с четырех часов дня на улице нельзя было даже разговаривать. Он схватил пачку газет и помчался распространять очередную статью Вейги Кабрала, который смелостью и неожиданностью своих выступлений тревожил даже своих единомышленников-аболиционистов.
– Негры идут! Негры идут! – кричал Калунга и быстро распродавал еще сырые, пахнущие типографской краской газеты.
Лаэрте шел по улице и улыбался. Рассказ мальчика о негритянском оркестре доставил ему удовольствие. Он вспомнил о басе. Эта медная труба была своего рода пропуском для беглого негра. Кто бы ни встретил на улице или в поезде негра с басом на шее, у него сразу же начинали возникать мысли о празднике, о приветственной манифестации, но ни в коем случае не о рабе, который собственными руками добивался освобождения. Поэтому каиафы часто использовали бас для того, чтобы провезти беглого. Чуть ли не каждую неделю какой-нибудь негр садился с этим инструментом в поезд, отходивший с вокзала Норте, и совершал путешествие до Кашоэйры. Никто не спрашивал, кто он, откуда и куда едет. В Кашоэйре его встречали местные каиафы и отводили в надежное место. На следующий день другой негр, бежавший из провинции Рио-де-Жанейро, вешал на шею бас и отправлялся в Сан-Пауло, где его тоже встречали юноши с белой камелией в петлице. Со станции они шли в «Калдо верде». Так бас без конца разъезжал по стране.
«Калдо верде» был небольшой, до чрезвычайности грязный ресторанчик, где подавались всевозможные диковинные блюда. У этого притона, собственно говоря, не было никакого названия: «Калдо верде» его окрестили каиафы. Он помещался в глухом переулке. Таверна, занимавшая нижний этаж дома, имела два выхода. На грифельной доске ежедневно объявлялись блюда, которыми гордилось это заведение. Написанное мелом меню неизменно начиналось: «Калдо верде». Отсюда и название, которое дали каиафы этому ресторану и гостинице при нем. Вход в гостиницу был с другой стороны дома. Широкая, низкая дверь вела на грязную лестницу, которая терялась в темноте второго этажа. На ночь здесь зажигали фонарь.
Не всем, однако, было известно, что над этим разделенным тонкими перегородками помещением второго этажа, где владелец сдавал койки запоздавшим приезжим по мильрейсу за ночь, имелся еще мезонин. Если уж гостиница была третьеразрядная, то легко вообразить, что представляла собой ночлежка в мезонине. На полу, покрытом слоем мусора толщиной в два пальца, были постланы изорванные циновки. Тот, кто лежал на них, мог видеть темную крышу, расчерченную стропилами, и проглядывавшее сквозь широкие щели небо. В плохую погоду в мезонине дождь лил так же, как на улице… Здесь-то каиафы и помещали беглых негров до того, как устроить им лучшее убежище. Киломболы проходили через черный ход по лестнице, о существовании которой знали только хозяин и прислуга.
Но не так давно секрет этого места был раскрыт, и здесь время от времени стали появляться лесные капитаны. Они забирали в полицию большие группы негров, а затем возвращали их на фазенды.
Хозяина «Калдо верде» заподозрили в том, что он, получая с каиаф за предоставление приюта их питомцам, одновременно брал деньги с лесных капитанов за выдачу невольников. Но это оставалось только предположением; прямых доказательств не было.
Размышляя об этом, Лаэрте вышел на площадь Сан-Гонсало. В Церкви богородицы целительницы звонили колокола. Отсюда должна была начать свой путь церковная процессия. Вуали девиц облаком заслонили двери храма. Падре с непокрытой головой суетился, отдавая распоряжения, стараясь построить толпу в ряды. Из выходящих на площадь улиц подходили мужчины и женщины, которые никогда не пропускали таких церемоний. Лаэрте наблюдал за толпой, когда перед ним остановилась коляска и из нее вышли две дамы. Одна из них была дона Лу, другая, как всегда, ее тень – мадемуазель Жувина. Девушка поздоровалась с ним.
– Так-то вы работаете?
– Делаю, что могу…
– Мало, очень мало…
– Я был на собрании.
– Хорошо; теперь вместе посмотрим шествие.
Они остановились у дверей театра Сан-Жозе.
Колокола перестали звонить. Площадь была заполнена верующими. Падре по-прежнему суетился, переходя от монахов к монахиням, от мальчиков, одетых ангелами, к непорочным девам.
Наконец процессия тронулась. Но она не совсем походила на обычное церковное шествие. Первыми шли дети, которых вели за руки родители; в этот час, когда уже начинало смеркаться, они со своими легкими крылышками действительно казались ангелочками, спустившимися с колоколен. За ними чинно двигались непорочные девы, с опущенной головой, держа в руках восковые свечи, обернутые в цветную бумагу; еще дальше с той же медлительностью шествовали монахи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21