За стеклами ничего не было видно. Только гаруа и цветы, которые начали уже вылезать за пределы клумб.Беатрис поняла, что он там высматривает, и ее это обозлило. Гэн ей немножко нравился, и она ему тоже должна нравиться, ведь он только что подарил ей подарок.– Становись в очередь, – сказала она с горечью. – Все наши парни прилипли к окнам. Они тоже все на нее смотрят. Может, ты пойдешь и встанешь вместе с ними? – Разумеется, это не соответствовало истине. Никаких личных отношений в отряде не допускалось, и это правило соблюдалось неукоснительно.– Она меня кое о чем спрашивала, – начал было Гэн, но голос его звучал ненатурально, и он решил не продолжать. Он вовсе не обязан предоставлять Беатрис какие-то объяснения.– Я ей скажу, что ты мне подарил часы. – Она посмотрела на свою руку. – Еще четыре минуты.– Ты лучше беги, – ответил Гэн, – чтобы занять место на диване.Беатрис удалилась, но не побежала. Она шла именно как человек, который точно знает, сколько времени у него в запасе.– Что она говорила? – спросил Гэна господин Осокава. – Она довольна таким подарком?Гэн перевел вопрос на английский для Роксаны Косс, а затем ответил обоим, что судить, довольна она или нет, затруднительно.– Мне кажется, вы поступили остроумно, подарив ей часы, – сказала Роксана. – У нее вряд ли появится желание стрелять в человека, который сделал ей такой хороший подарок.Но кто может сказать, что удерживает людей от убийства?– Я прошу прощения…Господин Осокава разрешил Гэну уйти. Как правило, он хотел, чтобы Гэн оставался с ним рядом все время на случай, если ему захочется что-либо сказать, но теперь он стал находить удовольствие в том, чтобы просто сидеть без слов. Роксана положила руки на клавиатуру и сыграла начало «Лунного света». Затем она взяла руку господина Осокавы и снова наиграла мелодию, медленную, прекрасную и грустную. Он повторял движения ее пальцев раз за разом, до тех пор пока не смог наиграть мелодию самостоятельно.Гэн подошел к окну. Моросящий дождь прекратился, но воздух все еще оставался тяжелым и напитанным влагой, как бывает во время тумана. Гэн взглянул на свои часы, зная, что до наступления сумерек еще далеко, и обнаружил, что часов у него нет. Почему он ее ждет? Неужели потому, что он хочет научить ее читать? У него и так хватает работы, без всяких уроков. Каждый человек в комнате уверен, что нуждается в услугах переводчика. Гэн радовался каждой минуте, когда мог остаться один, минуте, когда мог просто смотреть в окно. Ему совершенно не нужна дополнительная работа.– Я часами смотрю в это окно, – сказал рядом с ним человек по-русски. – Там ничего не происходит. Это я вам гарантирую.– Иногда достаточно просто смотреть, – ответил Гэн, не поворачивая головы. У него практически ни разу в жизни не было шансов говорить по-русски. Этот язык он выучил для того, чтобы читать Пушкина и Тургенева. Ему нравилось слышать собственный голос, произносящий такие отчетливые звуки, хотя он и знал, что его акцент ужасен. Ему следует попрактиковаться. Тем более что теперь ему представился такой удачный шанс (можно, конечно, и так рассматривать сложившиеся обстоятельства), в одной комнате собралось столько носителей языка. Виктор Федоров был высоким человеком с большими руками и широченной грудной клеткой. Трое русских – Федоров, Лебедь и Березовский – большей частью держались особняком, играли в карты и курили, имея, по-видимому, неистощимый запас сигарет, непонятно каким образом пополняемый. Если французы могли, как правило, сказать несколько слов по-испански, а итальянцы припомнить азы школьной программы по французскому, то русские, как и японцы, оказывались в языковой изоляции. Даже самых простых фраз они не понимали.– Вы постоянно при деле, – продолжал Федоров. – Я порой вам завидую. Мы наблюдаем, как вы носитесь туда-сюда, туда-сюда, ведь все нуждаются в вашем внимании. А вы, наверное, иногда завидуете нам, изнывающим от безделья. Вам ведь небось хочется иметь больше времени для себя? Например, чтобы смотреть в окно? – Этот русский, очевидно, давал понять таким образом, что ему очень жаль выступать в роли еще одного настырного просителя, которому тоже что-то надо перевести, и он бы не стал просить, не будь это так важно.Гэн улыбнулся. Федоров оставил все эти глупости с бритьем и за две с лишним недели приобрел импозантную бороду. К тому времени, когда он выйдет из этого дома, он, очевидно, будет выглядеть, как Лев Толстой.– У меня масса времени, даже когда я занят, – ответил Гэн. – Вы сами знаете, что эти дни тянутся бесконечно. Вот, посмотрите, я отдал свои часы. Я подумал, что лучше забыть о времени.– Это потрясающе! – сказал русский, глядя на пустое запястье Гэна. Он даже дотронулся до него своим тяжелым указательным пальцем. – Вот это, я понимаю, правильный взгляд на вещи.– Так что не думайте, что занимаете у меня время.Федоров снял с руки свои собственные часы и в знак солидарности опустил их в карман. Потом повертел своей могучей рукой, как бы наслаждаясь обретенной свободой.– Тогда мы можем с вами поговорить. После того как мы разделались со временем.– Бесповоротно! – заверил его Гэн, но, как только он это произнес, вдоль садовой стены прошли две фигуры с автоматами на плечах. Их одежды были мокры от вновь начавшегося дождя, и они брели, опустив головы, вместо того чтобы осматриваться кругом, что, насколько понимал Гэн, входило в их обязанности, коль скоро они находились на дежурстве. Трудно было сказать, которая из этих фигур была Кармен. С такого расстояния и сквозь сетку дождя она снова выглядела юношей. Он надеялся, что она поднимет голову и взглянет на него, что она чувствует, что он на нее смотрит, хотя и понимал весь идиотизм подобного предположения. Так или иначе, он жаждал ее увидеть и утешался надеждой, что фигура, находившаяся ближе к окну, именно она, а не какой-то другой агрессивный подросток.Федоров молча смотрел на Гэна и на две фигуры за окном, пока они не прошли.– Вы обратили на них внимание, – сказал он, понизив голос. – Это забавное зрелище. Сейчас я обленился, а вначале я их всех пересчитывал, хотя они были везде. Как кролики. Я думаю, что по ночам они размножаются.Гэну хотелось сказать: «Это Кармен!» – но он не знал, как это правильно объяснить. И поэтому только кивнул в знак согласия.– Но давайте не тратить на них время, – продолжал Федоров. – Я могу предложить вам лучшие способы убивать время. Вы курите? – Он достал маленькую голубую пачку французских сигарет. – Нет? Но вы не возражаете?Казалось, что в ту же секунду, как он чиркнул спичкой, рядом с ними вырос вице-президент с пепельницей в руках, которую он поставил на ближайший столик.– Гэн, – сказал вице-президент вежливо. – Виктор.Он поклонился им обоим – вежливость, которую он перенял от японцев, – и тут же ретировался, не желая мешать чужому разговору, которого он к тому же не понимал.– Удивительный человек Рубен Иглесиас. Он почти заставил меня пожелать получить гражданство этой проклятой страны, только ради того, чтобы проголосовать за него на президентских выборах. – Федоров затянулся сигаретой, а затем медленно выпустил дым изо рта. Он как будто подыскивал способ, как правильнее изложить свою просьбу. – Вы можете себе представить, мы тут постоянно думаем об опере.– Ну, разумеется, – ответил Гэн.– Кто бы мог подумать, что жизнь преподносит столь неожиданные сюрпризы? Я полагал, что сейчас мы уже должны были быть мертвы, а если не мертвы, то регулярно умолять о сохранении нам жизни. И что же? Вместо этого я сижу и рассуждаю об опере.– Ничего нельзя знать заранее. – Гэн слегка наклонился вперед, пытаясь снова увидеть Кармен перед тем, как она совсем исчезнет из поля зрения, но было уже слишком поздно.– Я всегда очень интересовался музыкой. В России опера играет очень важную роль. Вы сами это знаете. Для нас это практически священная вещь.– Могу себе вообразить. – Теперь он пожалел, что у него нет часов. Не отдай он их, он мог бы рассчитать время ее следующего появления перед этим окном, посмотреть, сколько минут ей потребуется, чтобы пройти мимо него. Он смог бы ориентироваться по ней. Он собрался было попросить часы у Федорова, но тот явно был сосредоточен на других вещах.– Опера пришла в Россию поздно. В Италии язык очень хорошо приспособлен к этому типу пения, но у нас процесс занял гораздо больше времени. Вы знаете, русский – сложный язык. Теперь-то в России есть великолепные певцы, у меня нет ни малейших нареканий к тем талантам, которые живут в нашей стране. Но в наши дни на свете существует лишь один настоящий гений. Множество замечательных певцов, блестящих голосов, но только один гений. В России она не была ни разу, насколько я знаю. Не правда ли, вероятность оказаться запертым в одном доме с единственным настоящим гением своего времени ничтожно мала?– Совершенно с вами согласен, – ответил Гэн.– Оказаться здесь вместе с ней и быть неспособным что-либо ей сказать – это, вы должны согласиться, прискорбно. Нет, если честно, это просто непереносимо! А что, если нас завтра освободят? Я только и делаю, что молюсь об этом, и все же – разве я не буду укорять самого себя всю оставшуюся жизнь за то, что с ней не поговорил? Она от меня так близко, в одной комнате, и я не сделал никаких попыток к ней обратиться? Как потом жить с таким сожалением? Я думал, что это меня мало затронет, пока она не начала снова петь. Я был полностью погружен в свои собственные мысли, размышлял об обстоятельствах, в которых мы все оказались, но теперь, когда у нас регулярно звучит музыка, все изменилось. Вы согласны?Гэн вынужден был с ним согласиться. Он не думал об этом в таких именно выражениях, но это правда. Что-то изменилось вместе с музыкой.– А вероятность того, что, оказавшись заложником в незнакомой стране вместе с женщиной, которой искренне восхищаешься, обнаружишь такого человека, как вы, с добрым сердцем и говорящего на обоих языках: моем и ее? Какова вероятность этого? Может быть, один шанс на миллион! Именно по этой причине я к вам и обратился. Я заинтересован в ваших услугах в качестве переводчика.– Ни к чему столько формальностей, – возразил Гэн. – Я счастлив поговорить с мисс Косс. Мы можем подойти к ней прямо сейчас. Я переведу ей все, что вы захотите.При этих словах могучий русский побледнел и сделал несколько нервных затяжек. Легкие его были столь вместительными, что маленькая сигарета после этого практически исчезла. – Торопиться не стоит, друг мой.– А вдруг нас завтра освободят?Русский улыбнулся:– Вы не оставляете мне никаких путей к бегству. – Он ткнул своей почти докуренной сигаретой в сторону Гэна. – Раз вы так думаете… Вы считаете, что наступило время о себе заявить?Гэн подумал, что, очевидно, не совсем понял слово «заявить». У него довольно много значений. Он, конечно, владел русским, но некоторые нюансы от него явно ускользали.– Я хотел сказать всего лишь, что мисс Косс здесь близко, раз уж вы хотите с ней поговорить…– Давайте вернемся к этому вопросу завтра, вы не возражаете? Я поговорю с ней утром… – Он опустил руку на плечо Гэна. – Конечно, в случае, если все сложится благополучно. Завтра утром вам удобно?– Я к вашим услугам.– После того как она споет, – продолжал Федоров, потом добавил: – Но только ни в коем случае нельзя действовать нахрапом.Гэн признал, что это звучит разумно.– Отлично, отлично! У меня будет время собраться с мыслями. Вряд ли я теперь засну ночью. Вы очень добры. И русский ваш тоже очень хорош.– Спасибо, – ответил Гэн. Он надеялся, что теперь они смогут немного поговорить о Пушкине. Ему хотелось кое-что узнать про «Евгения Онегина» и «Пиковую даму», но Федоров быстро удалился в свой угол, как боксер, готовящийся ко второму раунду. Двое других русских его поджидали с сигаретами в зубах.
Вице-президент стоял в кухне и изучал содержимое ящика с овощами: кривобокие кабачки и темно-лиловые баклажаны, помидоры и желтые сладкие луковицы. Он счел это плохим знаком: значит, люди, которые окружают дом, уже начали уставать от этой истории. Как долго длятся обычно подобные кризисы? Шесть часов? Два дня? После этого прибегают к какому-нибудь слезоточивому газу, и все сдаются. Но каким-то непостижимым образом именно эти чертовы террористы сумели разрушить все планы по спасению заложников. Может быть, проблема в том, что заложников слишком много. А может, все дело в стене, которая окружает вице-президентский дом, или в опасениях властей, что террористы могут убить Роксану Косс. Но какой бы ни была причина, ситуация эта не может разрешиться уже третью неделю. Вполне естественно, что о ней уже не рассказывают на первых полосах газет и сообщения о ней переехали на вторые и даже третьи строчки вечерних новостей. Люди уже свыклись с этой историей, с обстоятельствами их жизни. Жизнь приняла более практическое направление, и это отразилось на продуктах, которые вице-президент видел перед собой. Он вообразил, что они представляют собой группу выживших после кораблекрушения, которые беспомощно наблюдают, как последний поисковый вертолет улетает от них на материк. Доказательством служили продукты. Вначале им доставляли все готовое: сандвичи и кастрюли с жареными цыплятами и рисом. Затем стали приносить хлеб, мясо и сыр в отдельных упаковках. Но это! Это уже было нечто совершенно другое. Пятнадцать сырых цыплят, розовых и холодных, сразу испачкавших разделочный стол, коробки с овощами, пакеты с сушеными бобами, консервные банки с кулинарным жиром. Разумеется, продуктов было довольно, цыплята выглядели свежими, но вопрос заключался в том, как превратить все это в еду. Рубен считал, что этот вопрос относится к сфере его ответственности, но в своей собственной кухне он не знал ничего. Он не знал, где находится дуршлаг, не мог отличить майоран от тимьяна. Он даже сомневался, что это знает его жена. По правде сказать, они жили чужими заботами уже слишком давно. Он это понял в последние недели, когда подметал полы и убирал постели. Может быть, в обществе он и выполнял полезную работу, но в домашнем хозяйстве пользы от него было не больше, чем от маленькой комнатной собачки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48