спальни, в которых никто не спал; буфеты, наполненные рулонами цветной бумаги, лентами и больше ничем. Любимой их комнатой был кабинет вице-президента, находившийся в конце длинного коридора. За тяжелыми драпировками перед окнами располагались две обитые тканью скамейки, получалось место, где человек может спокойно и удобно сидеть и часами напролет смотреть в сад. В кабинете стояли два кожаных дивана и два кожаных кресла, все книги здесь были переплетены в кожу. Даже столешница, даже ваза для карандашей, даже держатель для бумаги были кожаными. Поэтому в комнате витал успокаивающий и знакомый запах коров, пасущихся на жарком солнце.Кроме того, в комнате был телевизор. Некоторым террористам уже доводилось видеть телевизор – деревянный ящик с вставленным в него выпуклым стеклом, которое очень смешно искривляет отражение. Но эти телевизоры всегда, всегда бывали разбитыми! Такова уж, видно, их природа. Они неоднократно слышали рассказы о том, что же умеет делать телевизор, но не верили им, потому что никогда этого не видели собственными глазами. Парень по имени Сесар приблизил лицо к самому экрану, руками растянул рот как можно сильнее и долго наслаждался изображением. Другие за ним наблюдали. Он закатил глаза и высунул язык. Затем перестал растягивать рот, скрестил руки на груди и принялся имитировать пение Роксаны Косс, которое слышал, сидя в вентиляционной трубе. Конечно, он не мог повторить слова, но мелодию воспроизводил довольно точно. Он не кривлялся, а просто пел, и пел очень хорошо. Пропев все, что смог вспомнить, он внезапно замолчал и низко поклонился. Потом снова принялся корчить рожи перед телевизором.Первым включил телевизор Симон Тибо. Причем сделал это без всяких задних мыслей. Он просто вошел в комнату, услышав пение. Он решил, что кто-то поставил какую-то странную, но прекрасную старинную пластинку, и это его заинтересовало. Увидев кривляющегося парнишку, вполне обычного, забавного парня, он подумал, что будет смешнее, если вдруг на месте его физиономии появится телевизионная картинка. Симон взял валявшийся на кожаном кресле пульт и нажал кнопку.Парни завизжали. Завыли, как собаки. Стали звать своих сообщников – «Хильберто! Франсиско! Хесус!» – такими голосами, как будто случился пожар, началось смертоубийство, приехала полиция. На винтовках тут же защелкали затворы, в комнату ворвались другие боевики, все три командира, которые навалились на Симона Тибо, отбросили его к стене и поранили губу.– Никаких глупостей! – прошептала ему на ухо Эдит при прощании. Но что это такое – «глупость»? Включение телевизора?Один из ворвавшихся бойцов, крупный парень по имени Хильберто, приставил дуло своей винтовки к горлу Симона, вдавив в него голубой шарф чуть выше трахеи. Он пригвоздил его к месту, как бабочку к пробковому панно.– Телевизор! – с трудом прохрипел Тибо.Разумеется, всеобщее внимание тут же переключилось с Симона на телевизор. Только что он был для них врагом, источником опасности, и вот они уже повернули свои винтовки в другую сторону, позволив ему в полном изнеможении сползти по стене на пол. Теперь все они уставились в телевизор. Привлекательная женщина с черными волосами запихивает в стиральную машину грязную одежду. При этом на лице ее гримаса, дающая понять, как противно ей держать в руках такую грязь. Помада на ее губах ярко-красная, стены за спиной – ярко-желтые.– Это настоящий вызов! – говорит она по-испански. Хильберто опустился на четвереньки и подполз к телевизору, чтобы лучше видеть.Симон Тибо закашлялся, растирая горло.Что касается командиров, то им, конечно, уже приходилось смотреть телевизор до того, как они ушли в джунгли. Теперь они стояли в комнате вместе со всеми. Этот телевизор был очень хороший, цветной, с экраном в двадцать восемь дюймов. Командир Альфредо поднял с пола выпавший из рук Симона Тибо пульт и начал подряд нажимать все кнопки, прыгая с программы на программу: футбольный матч; человек в пальто сидит за столом и читает; девушка в серебристых брюках поет; несколько щенков в корзинке. При каждой новой картинке в комнате раздавалось дружное «Ах!», среди зрителей прокатывалась новая волна возбуждения.Симон Тибо покинул комнату незамеченным. Пение Сесара больше не вызывало в нем никакого любопытства.Все дни напролет заложники мечтали о том, чтобы все это наконец закончилось. Мечтали вернуться домой, к своим женам, к своей частной жизни. По правде говоря, больше всего их донимали эти мальчишки, с их угрюмостью и сонливостью, с их жестокими играми и неуемным аппетитом. Сколько же им лет, в конце концов? Когда их спрашивали, они либо лгали и говорили, что двадцать пять, либо пожимали плечами, как будто не понимали вопроса. Господин Осокава знал, что он плохо разбирается в детях. В Японии он часто видел молодых людей, возраст которых на первый взгляд не превышал десяти лет, за рулем автомобилей. Его собственные дочери постоянно ставили его в тупик: вот только что они бегали по дому в пижамках с изображениями героев детских мультиков, и тут же, буквально через минуту, оказывается, что в семь вечера у них назначено свидание. Он твердо знал, что его дочери еще слишком малы, чтобы ходить на свидания, и тем не менее по стандартам страны, в которой он теперь находился, они были уже вполне взрослыми, чтобы стать членами террористических организаций. Он пытался себе представить своих дочерей, их пластмассовые заколки в виде цветочков и короткие белые носочки, вспоминал, как делал на двери пометки острым ножом.Господин Осокава постоянно представлял себе, как его дочери, забравшись в материнскую постель, в слезах смотрят новости по телевизору и мечтают о его возвращении. И вот, ко всеобщему удивлению, двое из молодых солдат оказались девушками. В отношении одной это обнаружилось очень просто: примерно на двенадцатый день она сняла кепку, чтобы почесать голову, и из-под кепки выпала косичка. Почесавшись, она не стала запихивать косичку обратно. Она не считала, что ее пол является для кого-то секретом. Ее звали Беатрис, о чем она охотно сообщала каждому, кто этим интересовался. Она не отличалась ни привлекательностью, ни хорошими манерами и мужскую роль играла очень хорошо. Она носила оружие, в любую минуту была готова стрелять, и ее взгляд неизменно оставался хмурым, даже если обстановка к тому не располагала. И тем не менее, несмотря на всю ее заурядность, заложники разглядывали ее, словно явление редкостное и необыкновенное, как бабочку на снегу. Как могло случиться, что среди террористов оказалась девушка? Как могло случиться, что они этого не заметили? Вторую девушку вычислить было гораздо легче. Рассуждая логически, если здесь находилась одна девушка, то с той же долей вероятности могла быть и другая, и внимание заложников переключилось на молчаливого паренька, который никогда не отвечал на вопросы и с самого начала показался всем необычным: слишком красивым и слишком нервным. Его волосы слегка выбивались на лоб и картинно обрамляли лицо. Рот его был круглым и нежным, шея длинной и гладкой. Глаза всегда оставались наполовину прикрытыми, как будто длинные ресницы были слишком тяжелыми. И пахло от него совершенно иначе, чем от других парней, – чем-то теплым и сладковатым. Он проявлял особую симпатию к Роксане Косс и ночью спал на полу возле ее комнаты, как будто хотел своим телом защитить ее от сквозняков, которыми тянуло по полу. Это был тот самый мальчишка, который заставил Гэна ощутить внутренний дискомфорт, и теперь, глядя на него, он снова чувствовал беспокойство, от которого сжималось сердце и перехватывало дыхание.– Беатрис, – спросил Симон Тибо, – этот парень – твоя сестра?Беатрис пожала плечами:– Кармен? Сестра? Вы что, совсем с ума сошли?Услышав свое имя, Кармен подняла голову и взглянула на них с другого конца комнаты. Беатрис назвала ее по имени. В этом мире вообще невозможно ничего скрыть. Кармен бросила на пол журнал, который только что листала. Это был итальянский журнал со множеством фотографий кинозвезд и членов королевских фамилий. Текст наверняка содержал сверхважную информацию об их частной жизни, но она не могла его прочитать. Журнал был найден в тумбочке у кровати, на которой спала жена вице-президента. Кармен взяла свой револьвер, пошла на кухню и захлопнула за собой дверь. Никто не бросился ей вдогонку – этой явно рассерженной девчонке-подростку с оружием в руках. Деваться ей все равно было некуда, и все решили, что рано или поздно она выйдет из кухни сама. Заложникам очень хотелось посмотреть на нее еще раз, без кепки, хорошенько разглядеть ее в качестве девушки, но они готовы были ждать. Если это новый поворот событий – террористка сама берет себя в плен на пару часов, то подобная драма все же лучше, чем унылое созерцание моросящего дождичка.– Я должен был догадаться, что она девушка, – сказал Рубен Оскару Мендосе, подрядчику, который жил всего лишь в нескольких милях отсюда.Оскар пожал плечами:– У меня дома пять дочерей, но в этой комнате я не видел ни одной девушки. – Он остановился, а затем наклонился поближе к вице-президенту: – То есть я видел в этой комнате девушку. Вернее, женщину. В этой комнате может быть только она женщина. – Он многозначительно указал головой в ту сторону, где сидела Роксана Косс.Рубен кивнул.– Разумеется, – подтвердил он. – Разумеется.– Я думаю, я вряд ли дождусь лучшей возможности, чтобы сказать ей, как я ее люблю. – Оскар Мендоса потер рукой подбородок. – Я не имею в виду, что это должно произойти прямо сейчас. Это не обязательно должно произойти сегодня, хотя может и сегодня. Дни у нас такие длинные, что я думаю, к ужину будет как раз вовремя. Никогда ничего не знаешь до тех пор, пока это не приходит, не правда ли? Пока не оказываешься в таком месте. – Он был крупным мужчиной около шести футов росту и с широкими плечами. И очень сильным, потому что, несмотря на свой статус подрядчика, все равно частенько сам вынужден был садиться за рычаги автопогрузчиков, таскать грузы и укладывать стройматериалы в штабеля. Он являл собой прекрасный пример человека, который работает на самого себя. Оскару Мендосе приходилось наклоняться, чтобы говорить на ухо вице-президенту. – Но я сделаю это, пока мы все еще здесь находимся. Запомните мои слова.Рубен снова кивнул. Несколько дней назад Роксана Косс сменила свое вечернее платье и теперь была одета в коричневые брюки его жены и любимый кардиган цвета морской волны из тончайшей шерсти альпаки, который он подарил ей на вторую годовщину свадьбы. Он попросил одного из стражей подняться с ним наверх. Он собственноручно отыскал в кладовке кардиган и принес его Роксане.– Вы не замерзли? – спросил он ее. А затем осторожно набросил кардиган на ее плечи. Было ли предательством по отношению к жене так быстро отдать столь любимую ею вещь чужой женщине? Однако для него этот кардиган объединял обеих женщин в одну, и это доставляло ему несказанное удовольствие – знать, что его прекрасная гостья носит теперь одежду его жены, по которой он так тоскует. Шерсть сохранила запах духов, и этот запах тоже живо напоминал ему о жене, когда он проходил мимо певицы. Кроме того, Роксана носила теперь пару знакомых тапочек, ранее принадлежащих няне Эсмеральде, потому что обувь его жены оказалась для нее слишком маленького размера. Как приятно было засунуть нос в крошечный, тщательно убранный шкаф Эсмеральды!– А вы не собираетесь признаться ей в любви? – спросил подрядчик. – Это же ваш дом. Вы имеете полное право объясниться первым.Рубен обдумал предложение своего гостя.– Вполне вероятно. – Он старался не смотреть на Роксану. Но не мог. Он представлял себе, как держит ее руку, как показывает ей звезды с каменной веранды за домом, если, конечно, им когда-нибудь позволят выйти из дома на веранду. В конце концов, он ведь не кто-нибудь, а вице-президент страны! Это должно произвести на нее впечатление. Да и сама она не очень высока ростом. Этакий эльф, карманная Венера. Он был очень благодарен за ее рост. – Скорей всего, это не очень уместно, принимая во внимание мое положение.– Как это неуместно? – спросил Оскар. Его голос звучал беззаботно и равнодушно. – В конце концов они непременно нас убьют. Или те, кто внутри, или те, кто снаружи. Стрельба обязательно начнется. Случится какая-нибудь ужасная ошибка, и мы можем пасть ее жертвами. Те, кто снаружи, не допустят, чтобы все считали, будто с нами хорошо обращались. Для них очень важно, чтобы дело кончилось нашей смертью. Если иметь в виду других людей, так сказать – массы. Нельзя позволить им набраться неправильных идей. Вы же сами человек из правительства. Вы сами гораздо больше знаете об этих вещах, чем я.– Действительно, так бывает.– Так что же мешает вам ей сказать? Что касается меня, то я это сделаю из чувства самоуважения, по крайней мере, чтобы убедить самого себя, что в последние дни своей жизни я сделал над собой некоторое усилие. Я хочу поговорить с этим молодым японцем, переводчиком. Когда наступит подходящий момент, то есть когда я буду знать, что хочу сказать. Вы можете подойти к ней гораздо раньше.Рубену очень нравился этот подрядчик. Несмотря на то что раньше они никогда не встречались, сам факт, что они живут в одном городе, заставил их почувствовать себя сперва соседями, потом старыми друзьями, а потом и братьями.– А что ты знаешь о таких женщинах, как она?Оскар захихикал и положил руку на плечо своего брата.– Слушай, ты, маленький вице-президент, – сказал он, – я знаю столько, сколько тебе и не снилось! – Разговор на эту тему мог получиться очень пространным, но в этом месте пространные разговоры были весьма кстати. Когда заложники потеряли главную, большую свободу, то тут же привыкли к новым и маленьким свободам: к свободе иметь навязчивые идеи и мыслить пространно, к свободе помнить все в деталях. Вдали от своей жены и пяти дочерей, которые ему постоянно противоречили и перебивали, подрядчик ощутил в себе способность мечтать без постоянной оглядки на окружающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48