— проворчал Игорь, заходя сзади. Развернувшись, он со всей силы дал ему пинка в зад. — Беги, живи и молчи, что видел. А Ахметке своему «скорую» вызови, еще не поздно.
Улепетывающий кавказец задал такого стрекача, что, казалось, в июльском небе стали вспыхивать новые звезды. Пока шоферы освобождались от фальшивых номеров, к Игорю подошел Миша, уже успевший переодеться в цивильную одежду.
— Смотри что мы нашли на этой хате, — сказал он, протягивая кофейную банку. — За батареей отопления. Там баксы, десять «тонн».
— Отлично. Одну штуку отправь Лариске, остальное поделите. Впрочем передумал вдруг Игорь, взглянув на часы. — Давай-ка ее сюда, сам к ней заброшу. Пока на «работу» не вышла, — добавил он, усмехнувшись. — Главное не зелень, а внимание.
— А с наркотой что делать? Как обычно?
— Как всегда. Пакетик оставьте для рассады, пригодится, а все другие сжечь!
Кононов не сомневался, что ребята выполнят все, что он сказал, можно не проверять. И молодец Миша, что не утаил находку. А мог? Нет, вряд ли. Не так устроен. А кто-то другой мог бы и не устоять. Но сейчас Игорь не стал загружать себя этой проблемой. Теперь интереснее — что там происходит с майором Котюковым, бравым борцом с наркопреступностью? Взяли его уже в нежные объятья наши боксеры? Но об этом станет известно через полчаса, не раньше. А еще лучше узнать обо всем утром. На сегодня хватит. Ребята уже рассаживались по машинам.
— Добрось меня до Ларисы, — сказал Хмурый шоферу. — И не жди. Обратно поеду на такси.
11
Рыжеволосая зеленоглазая женщина — из тех, которых в средние века сжигали на кострах, сладко потянувшись, подошла к нему сзади и прижала лицо к спине. Так и стояла, пока он завязывал галстук и с каким-то неудовольствием смотрел на свое отражение в зеркале. Сейчас его мысли были совсем далеко отсюда.
— Может быть, все-таки останешься до утра? — с какой-то надеждой спросила она. Только с этим человеком она чувствовала себя спокойно и в безопасности, словно на краткий миг обретая подлинную опору, мужа, любимого, семью. Но оба прекрасно знали, что это всего лишь видимость, одна из множества иллюзий, насыщающих мир.
— Нет, Лариса, — Игорь покачал головой. — Пора.
И больше на эту тему она с ним не заговаривала. Легко вздохнув, отошла в сторону, щелкнула зажигалкой, но так и не закурила, бросив пачку на стол, рядом с дорогими духами. Ей было хорошо известно, что Кононов не слишком-то жалует курящих женщин, да и вообще весь этот табачный дым. Ладно, можно и потерпеть. Она бы отказалась от гораздо большего, лишь бы он хоть раз посмотрел на нее иначе, попробовал разглядеть то, что скрыто глубоко внутри. Или там пустота, пропасть, сотворенная сотнями бравших ее мужчин? Порою она сама боялась себе признаться в этом. Проводив Кононова до двери, коснувшись губами его жесткой щеки, Лариса вернулась в комнату, села перед зеркалом, возле которого недавно стоял он и долго глядела в какую-то сумрачную безысходную даль, в расползающийся серыми пятнами туман, в небыль, где не отражалась ни она, ни люди, которые ее окружали, никто. И самое странное, что ей нисколько не хотелось плакать. «Никогда ни к кому не привязывайся — не сможешь отвязаться», — вспомнила она шутливую фразу Кононова, оброненную им когда-то.
— А ты? — вслух спросила она, хотя в квартире никого не было.
…Игорь отпустил такси за квартал от своего дома, шел один по пустынной улице, вдыхая ночной воздух и наслаждаясь негаданной тишиной. Почти во всех окнах был потушен свет, город давно спал, оставив незавершенные дела на утро, словно обещанное пробуждение ждало каждого из его жителей. Так или иначе, но отмеренное человеку время зависит не от него, не ему подвластно изменить сроки и сосчитать количество дней, за каждый из которых предстоит давать отчет на том последнем суде, где уже не будет нужды взывать к свидетелям. Свидетель твоего существования на земле есть, Он единственный, кто и будет тебя судить.
Приближаясь к подъезду, Кононов ощутил легкое беспокойство, тревогу. Внутренне напрягшись, он замедлил шаг, не поворачивая головы бросил взгляд влево-вправо. После покушения на него, случившегося три года назад, ему еще долгие месяцы мешал жить этот загнанный глубоко внутрь страх — ожидание худшего. Потом, казалось, все минуло, равновесие восстановилось. И вот снова… Он был безоружен, но продолжал двигаться вперед, к своему подъезду. Если хотят убить — тебя достанут везде: хоть в Кремлевских палатах, хоть в туманном Альбионе, если только ты не зароешься подобно червю в илистый берег Нила. Главное, не доводить себя до подобных ситуаций, любой конфликт может иметь разумное разрешение. Но если уж у тебя появился смертельный враг, то постарайся убить его первым. Правило, которому научила Игоря жизнь.
За кустами шиповника, росшими возле подъезда, скрывалась маленькая скамейка. На ней сидело два человека. Игорь не сразу разглядел их, а когда увидел — облегченно вздохнул. Тревога оказалась ложной. В поднявшемся навстречу милиционере он узнал капитана Евсеева, из местного отделения. Девушка осталась сидеть, не шелохнувшись. Она была одета в кожаные брючки и майку под американский флаг. Ну конечно же! Лера. Что она опять натворила?
— Вот. Провожу с ней воспитательную беседу, — озабоченно произнес капитан, пожимая Игорю руку. — Доставил прямо к вам, а дверь заперта. Решили подождать. Не в «обезьяннике» же ей париться?
— Ну и правильно, — согласно кивнул головой Кононов. — А что на сей раз?
— Да ничего страшного, — успокоил его Евсеев. — Впрочем, пусть сама рассказывает!
Валерия насмешливо и явно недовольно фыркнула. Кононов строго посмотрел на нее, но не проронил ни слова. Капитан Евсеев был его давний знакомец. Когда-то, лет семь назад с ним произошел просто анекдотический случай. Смех смехом, но дело могло закончиться для капитана, тогда еще лейтенанта, весьма плачевно: служебным несоответствием и увольнением из органов. Да и всему отделению бы не поздоровилось. А произошло то, что участковому Евсееву, обходившему в марте территорию, свалилась на голову сосулька. Бедняга рухнул без задних ног, а кто-то из сердобольно собравшихся свистнул у него под шумок «плетку» — пистолет «Макаров» прямо из кобуры. В те времена это еще считалось серьезным должностным проступком. И ведь был-то он без сознания всего минут пять, не больше. Старушкам ствол ни к чему, только пацанам, а где их искать? Милиция за два часа перекрыла всю местную шпану, без толку. Волей-неволей надо писать рапорт. Один выход: Евсеев прибежал к Хмурому, взмолился, чуть не падая в ноги — помоги. Все сделаю, другом будешь. Кононов сам на контакт с милицией никогда не шел, как многие его «коллеги». Но знал, что связь с органами, особенно с ФСБ, необходима и порою предельно взаимовыгодна. Аксиома, не требующая доказательств. Информация — это главное в любой сфере деятельности, здесь альфа и омега успеха. А тут такой случай! Конечно, поможем, сказал Игорь, нет проблем, не надо биться головой об стену, она еще пригодится: и голова, и стенка. Подняв всех своих ребят, Кононов уже через полтора часа вручил незадачливому Евсееву его любимый «Макар». Нашел его кстати, именно покойный Валерка, брат Валерии. Сейчас она сидела на скамейке, покачивая ногой и чиркая зажигалкой, нахально снизу поглядывая на разговаривающих мужчин.
— Все ясно, — сказал Игорь, усмехнувшись. — Спасибо, Иван, за заботу. Расписку в получении этого экземпляра писать не будем?
— Не стоит! — капитан засмеялся, махнул рукой и отправился восвояси, а Кононов, нахмурив брови, взглянул на свою «воспитанницу». Теперь, когда у нее никого нет — это кареглазое существо его «головная боль».
— А что «они», дядя Игорь? — почувствовав предстоящую выволочку, сердито взвилась Лера. — Проходу от этих черных нет. Сами, блин, знаете! и она вновь чиркнула зажигалкой, пытаясь закурить.
— Значит так, — раздельно произнес Кононов, выдержав паузу по всем театральным правилам Станиславского. — С этого часа жить будешь в моей квартире, под моим присмотром. Потом решим, куда тебя пристроить, в какой колледж или на работу. В Гринвич или на Северный Полюс. С этой минуты никаких «блинов», никаких гулянок. Сигареты выбрось. У меня три комнаты выберешь себе любую. Вещи твои перевезем завтра. Через полгода ты можешь выйти замуж и, честно говоря, это было бы лучшим для тебя выходом. Хотя, сомневаюсь, что ты принесешь радость спокойной семейной жизни этому гипотетическому идиоту.
Лера фыркнула, словно норовистая лошадка, но выслушала его речь, притушив взгляд.
— И еще одно, — добавил Игорь, забирая у нее пачку сигарет и выбрасывая ее в кусты. — Это уже моя личная просьба. Не появляйся больше в этом звездно-полосатом флаге. Теперь не могу Америки.
— Хорошо, дядя Игорь, — покорно сказала Лера, поднимаясь со скамейки. — Будь по-вашему, мы не возражаем…
ГЛАВА ВТОРАЯ

1
В дворницкой, больше похожей на чулан с единственным зарешеченным окошком, было тесно, мало пригодной для жилья мебели, еще меньше посуды, но очень много хозяина — громоздкого как шкаф старика, чей фас напоминал лицо Карла Маркса, только еще круче: бурная растительность лезла у него из ноздрей, ушей, закрывала губы, глаза и половину груди. Волосатый человек устроился тут очень уютно, к водопроводной трубе был припаян кран с раковиной, в углу стояло ведро, куда можно было опорожняться, имелся даже неработающий холодильник, где хранились кое-какие продукты и газовая плитка с чайником. Что еще нужно истинному философу, чтобы созерцать жизнь, ежели не из бочки, то из подобной каморки, похожей на камеру? Звали старика попросту: Каллистратыч и было ему семьдесят четыре года, из коих сорок девять лет он провел в различных тюрьмах и лагерях. Сидел он большей частью за воровство и бродяжничество, но давно отошел от всяческих дел, и последние годы — с приходом в Россию «демократии», его никто не трогал. И он старался никому не мешать, подметая по утрам двор и собирая себе на пропитание починкой выброшенных на помойку вещей, где порою можно было найти столь ценные предметы, которые просто просились в витрины антикварных магазинов. Однажды, например, он обнаружил три дюжины превосходно сохранившихся гравюр в подборке журнала «Русский инвалид» за 1882 год, снесенные глупым наследником умершей старушки к мусорной куче, а это находка оказалась буквально музейной редкостью. Словом, жить можно везде и всюду, была бы воля, а здоровьем Бог Каллистратыча не обидел. Его бы хватило еще лет на тридцать, даже не смотря на то, что он любил иногда прикладываться к бутылке. Все образование старика состояло из трех классов, но у него был какой-то особый природный ум, мужицкая прозорливость и неисчерпаемая тяга к самопознанию, жизнеустройству мира. А для чтения хватало и тех газет или книг, которые он находил на помойке. Однажды Каллистратыч оказал Кононову некую услугу, и теперь Игорь охотно приезжал сюда, особенно в те дни, когда ему хотелось отвлечься от собственных мыслей. Каждый отдыхает по своему…
В самый последний день июля он сидел в этой дворницкой, которая казалась еще теснее, яркие солнечные лучи заливали щербатый стол с чашками, три кошки лакали из мисок принесенное Игорем молоко, а Каллистратыч не закрывал рта, толкуя то об одном, то о другом. Речь его всегда отличалась странной особенностью: он мог говорить без умолку, порою даже бессвязно, перескакивая с места на место, но все равно она была подвержена некоей внутренней логике, словно хитрый старик нарочно нагонял тумана, прежде чем приоткрыть какую-то одну ему ведомую истину. Поэтому Игорь и не вступал в беседу, не перебивал старика: пусть выговорится. Ему было легко и просто с этим человеком, поскольку они ни чем не были связаны. В оставленной во дворе «ауди» скучал, ожидая его возвращения, Гена Большаков, настоящий друг, который относился к Каллистратычу с высокомерной брезгливостью и вряд ли бы без принуждения решился переступить порог этой каморки. И он никогда не понимал этих заездов Кононова «к Марксу». Но Игорь знал одну жесткую правду: нет злейших врагов, чем бывшие друзья, и нет больших друзей, чем люди, ни в чем не зависящие друг от друга. Потому-то он и находился сейчас тут.
— …у меня тут телевизора нет, но я и так знаю, что в мире творится говорил, а точнее — бубнил Каллистратыч. — Нам лапшу на уши вешать нечего, сами умеем… Народ российский до того запутали, что единицы остались, кто все их паскудство видит, у большинства — ни ума, ни памяти. Нет, не козлы они и бараны, которых на убой ведут, а растения. Козлы да бараны на Западе, их там кормят, стригут, они и блеют под дудку пастухов. Д-демократия!.. А у нас — хоть работай, хоть на кровати лежи, хоть голодовку объявляй испугаешь их! — все равно ни хрена не получишь. Наплевать. Значит, растения, кактусы. Им и воды не надо. Жалко, ей-Богу! Что ж делать? Воровать? Так ведь многие и на это не способны. А «способные» и так уже все разворовали, а все не успокаиваются: и ртом, и задницей… Страх давно потеряли, а о душе и не думают! А ты ведь нагим пришел, нагим и уйдешь, а то, что собрал в жизни — пусти на доброе дело, успей, пока час не пробил. Помнить будут, простится. Разбойников добрых на Руси душой принимали, особенно раскаявшихся. Из них-то лучшие монахи и выходили, потому что до самого дна бездны опускались, все зло видели и сумели подняться, очиститься. Господь всех прощает, в ком не оскудело покаяние. С Христом ведь кого распяли, знаешь? Двух разбойников. И кто первым в Царствие Божие вошел? Не апостол Петр и не праведники. А тот из разбойников, распятых, который сказал Христу: верую! Так вот, Дело давнее, а думать есть над чем. Вот ты и думай, Игорек, не хмурься.
— Тебе бы, Каллистратыч, в проповедники записаться, — усмехнулся Кононов. — Может быть, тебя в Думу двинуть?
— Нет, в Думу нельзя. В Президенты! — подсек старик. Игорь слушал его сквозь некую дрему, иногда думая совершенно о другом, улавливая и уличный шум за стенами каморки, и звук капающей из самодельного крана воды, но последняя эскапада Каллистратыча о Христе и разбойниках не прошла мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33