Энни долго не решалась открыть глаза, боясь увидеть на его лице сомнение или, не дай Бог, жалость. Когда же она их все-таки открыла, то прочла в его взгляде только спокойную уверенность и такое же влечение, какое испытывала сама. Он гладил руку Энни, от локтя и до плеча, заставляя ее трепетать. Она же, ероша мягкие волосы, нежно притянула голову Тома к себе, почувствовав, как его ласки становятся все горячее.
За секунду до того, как губы их соприкоснулись, Энни вдруг мучительно захотелось попросить у Тома прощения, сказать, что она не хотела, чтобы все так вышло. Но он, видимо, догадавшись, о чем она собиралась сказать, прижал губы к ее губам.
Когда они слились в поцелуе, Энни вдруг ощутила всем своим существом, что наконец вернулась домой. Каким-то непостижимым образом она уже знала вкус его губ и нежность рук. Тело ее дрожало от прикосновений Тома, и вскоре Энни трудно было понять, чей жар ее согревает: ее или Тома…
* * *
Том не мог бы сказать, сколько длился их поцелуй. То, что он был очень долгим, можно было понять только по сместившимся теням на лице Энни, когда он снова взглянул на нее, слегка отстранив от себя. Энни печально улыбнулась и подняла глаза на заметно переместившуюся на небе луну – свет ее трепетал в глазах женщины. Том все еще ощущал на губах свежий влажный вкус поцелуя и чувствовал тепло ее дыхания. Гладя обнаженные руки Энни, он вдруг увидел, что она вся дрожит.
– Тебе холодно?
– Нет.
– В июне здесь никогда еще не было таких теплых ночей.
Энни взяла руку Тома и, словно баюкая, положила ее себе на колени. Провела пальцами по ладони – та была шершавая на ощупь.
– Кожа у тебя здесь очень жесткая.
– Да уж. Ничего хорошего.
– Вовсе нет. Ты чувствуешь мое прикосновение?
– Еще как!
Она не поднимала голову, и все же он заметил сквозь рассыпавшиеся пряди волос покатившуюся по щеке слезу.
– Энни, что случилось?
Все еще не глядя на него, она покачала головой. Том взял ее руки в свои.
– Энни, все хорошо. Верь мне.
– Я знаю. Просто, понимаешь, это так хорошо… Я даже не представляю, как к этому относиться.
– Мы с тобой просто два человека, и мы встретились – вот и все.
– Но встретились слишком поздно, – кивнув, сказала Энни.
Она наконец подняла на него глаза, улыбнулась и утерла слезы. Том тоже улыбнулся, ничего не сказав на ее слова. Да, она права, и все же ему не хотелось соглашаться. В ответ он рассказал ей о том, как много лет назад, в ночь, похожую на сегодняшнюю, его брат, глядя на убывающую луну, пожелал, чтобы «сейчас» длилось вечно, а отец сказал ему тогда: вечность – это длинная череда «сейчас», и самое лучшее, что может человек, – это прожить каждое «сейчас» в полную силу.
Энни слушала его очень внимательно, а когда он закончил свой рассказ, молчала так долго, что Том испугался: а вдруг она превратно истолкует его слова, увидев в них лишь эгоистическое желание поддаться порыву.
Позади них в соснах снова закричала сова, другая ответила ей с противоположной стороны луга.
Энни снова потянулась к Тому и прильнула к его губам с такой страстью, какой не было в первый раз. Том ощущал солоноватый вкус слез в уголках ее рта, которых он всегда хотел коснуться, даже не мечтая когда-нибудь поцеловать. Обнимая и лаская эту женщину, чувствуя упругость прильнувшей к нему груди, Том не думал, что поступает неправильно, совсем нет, он просто боялся, что так думает она. Если уж это неправильно, то что же тогда правильно в этой жизни?
Наконец Энни оторвалась от него и, тяжело дыша, решительно отодвинулась, словно испугавшись силы своего влечения – и того, к чему неизбежно приведет такое безумие.
– Я лучше пойду, – произнесла она.
– Наверное, ты права.
Энни еще раз нежно поцеловала Тома и положила голову ему на плечо – так, что он не видел ее лица. Том прильнул губами к ее шее, жадно вдыхая нежный запах кожи, словно стремясь надышаться впрок – на всю жизнь.
– Спасибо тебе, – шепнула Энни.
– За что?
– За все, что ты сделал для нас.
– Я не сделал ничего особенного.
– О, Том, ты все сам знаешь.
Энни высвободилась из его объятий и встала, легко опираясь на его плечи. Улыбнувшись на прощанье, она провела еще раз рукой по его волосам, а Том, перехватив руку, поцеловал ее. Энни повернулась и пошла к дереву на островке и там перешла ручей.
Когда Энни вернулась к костру, в нем тлели последние угольки. Дайана заворочалась, но, кажется, так и не проснулась. Даже не обтерев мокрые ноги, Энни юркнула в спальный мешок. Вскоре закончилась перекличка сов, и тишину нарушало только легкое похрапывание Фрэнка. Том вернулся, когда луна уже скрылась; Энни слышала его шаги, но не осмелилась даже посмотреть в ту сторону. Она долго смотрела на звезды, думая о Томе и гадая, что он, в свою очередь, думает о ней. Приближался час, когда обычно ее обуревали сомнения, и Энни ждала острого приступа угрызений совести, но их почему-то не было.
Утром, когда она, собравшись с духом, взглянула на Тома, его лицо ничем не выдавало их тайны. Никаких взглядов украдкой, никаких подтекстов в словах, с которыми он к ней обращался. И его манера держаться осталась прежней – Энни даже испытала некоторое разочарование: настолько глубокие перемены свершились в ней самой.
Во время завтрака Энни посматривала в ту сторону, где они с Томом стояли ночью на коленях у воды, но днем все выглядело совсем иначе; она никак не могла понять, где именно это было. А следы их исчезли под копытами стада.
После завтрака Том и Фрэнк отправились проверить соседние пастбища, дети играли у источника, а Энни и Дайана, перемыв посуду, упаковывали вещи. Дайана рассказала Энни, что они с Фрэнком приготовили детям сюрприз. На следующей неделе все они улетали в Лос-Анджелес.
– Сами понимаете – Диснейленд, Голливуд.
– Замечательно. А они еще ничего не знают?
– Нет. Фрэнк хотел, чтобы и Том с нами поехал, но он обещал подлечить коней одного своего старого приятеля из Шеридана.
Они могут оставить ранчо только в это время года, объяснила Дайана. Смоки обещал пожить пока здесь: не оставишь же ранчо без присмотра.
Новость ошеломила Энни, и не только потому, что Том ничего не сказал ей. Возможно, он предполагал к этому времени закончить работу с Пилигримом. Ее огорошил невысказанный подтекст: Дайана мягко намекала Энни, что ей пора забирать Грейс и Пилигрима и отправляться восвояси. Только теперь Энни поняла, что постоянно обманывала себя, отгоняя мысли, думая о предстоящем отъезде, подсознательно надеясь, что время отплатит ей той же монетой, забыв о ней.
Еще до обеда они миновали первый перевал. Небо заволокли тучи. Без скота они ехали значительно быстрее, хотя на крутых склонах спускаться было несравненно труднее, чем подниматься, и мышцы у Энни отчаянно болели. Настроение у всех было не таким приподнятым, как день назад, – даже близнецы сосредоточенно притихли. Трясясь на лошади, Энни размышляла над известием, полученным от Дайаны, и над тем, что сказал ей Том. Они просто два человека, и существует только «теперь» – и ничего более.
Когда проезжали ту горную цепь, на которую Том предлагал ей ехать вместе с ним, Джо крикнул, указывая на что-то, и все остановились, всматриваясь в даль. На плоскогорье у самого горизонта паслись кони. Том сказал Энни, что это те самые мустанги, которых отпустила на волю женщина-хиппи. То была чуть ли не единственная его фраза, которой они с ним обменялись за весь день.
У конюшни Энни и Грейс попрощались с Букерами и сели в «Лариат». Том сказал, что пойдет взглянет, как там Пилигрим. Он пожелал Грейс спокойной ночи, потом ей – точно таким же ровно-дружелюбным голосом.
Когда они подъезжали к речному домику, Грейс призналась, что протез стал ей несколько тесноват, и они решили завтра посоветоваться по этому поводу с Терри Карлсон. Грейс первой пошла принимать ванну, а Энни стала просматривать поступившие сообщения.
Автоответчик был забит до отказа, бумага из факса кольцами свисала на пол, электронная почта рокотала. Большинство посланий выражали разную степень сопереживания, гнева и растерянности. Из всех до конца Энни дочитала только два: одно – с облегчением, а другое – со смешанными чувствами, которые сама не могла до конца понять.
Первое было от Кроуфорда Гейтса: шеф писал, что с величайшим сожалением должен согласиться на ее уход. Второе – от Роберта. Он сообщал, что прилетит в Монтану на выходные, чтобы повидаться с ними, и еще, что скучает и очень любит обеих.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Том Букер проводил взглядом исчезающий за холмом «Лариат» и в очередной раз задал себе вопрос: что представляет из себя муж Энни и отец Грейс, которого они как раз сейчас поехали встречать? То немногое, что он о нем знал, рассказала Грейс. Как бы по взаимному негласному договору, Энни редко говорила о своем муже, а когда все же приходилось, делала это как-то отстраненно и больше рассказывала о его работе, чем о характере.
Несмотря на все хорошее, что говорила об отце Грейс (или как раз потому), и несмотря на собственные усилия, Том никак не мог побороть предубеждение против этого человека, почти неприязнь, что было совсем не в его характере. Он пытался найти хоть какое-то рациональное объяснение этой неприязни. Может, все дело в том, что парень юрист? Ведь он всегда недолюбливал это племя крючкотворов. Нет, дело было, конечно, не в профессии. Тому не нравилось то, что этот юрист являлся мужем Энни Грейвс. Через несколько часов он будет здесь, законный ее владелец… Повернувшись, Том пошел в конюшню.
Старая уздечка Пилигрима висела в кладовой на том же крючке, куда он сам ее определил в день приезда Энни в «Двойняшки». Том снял ее и забросил на плечо. Тут же находилось и английское седло, покрытое тонким слоем пыли. Том смахнул ее рукой. Взяв седло и попону, Том понес их мимо пустых стойл к выходу.
Утро было жарким и безветренным. Жеребята на дальнем выгуле попрятались в тени тополей. Идя к загону Пилигрима, Том бросил взгляд на горы и по особой четкости их очертаний и легким завитушкам облаков на горизонте понял, что можно ожидать грозу и ливень.
Всю неделю он избегал Энни, пресекая в зародыше любую возможность остаться с ней наедине – к чему он раньше так стремился. Это от Грейс он узнал, что к ней приезжает отец. Но даже еще до этого, когда они спускались с гор, Том решил, что обязан держать себя в руках. Однако он ни на минуту не забывал тепло и нежность ее кожи, ее аромат, вкус ее губ. Память о тех поцелуях была слишком острой, слишком осязаемой – и все же он сопротивлялся, как мог. А что ему оставалось? Приезжает ее муж, а потом через несколько дней она вообще уедет. Для них обоих лучше – для всех лучше, – чтобы он соблюдал дистанцию и виделся с ней только в присутствии Грейс. Иначе ему с собой не совладать…
Тяжелое испытание ожидало его в первый же вечер. Когда Том, как обычно, привез Грейс домой, Энни поджидала их на крыльце. Том помахал ей и уже собирался отъехать, но Энни, пропустив Грейс в дом, направилась к машине.
– Дайана сказала, что они на следующей неделе летят в Лос-Анджелес.
– Да. Но это большой секрет.
– А вы – в Вайоминг?
– Тоже верно. Давно уже обещал другу помочь объездить двух молодых коней.
Энни кивнула, в воцарившемся молчании было слышно только рокотание мотора. Оба смущенно улыбались, и Том понял: Энни тоже полна сомнений относительно их новых отношений. Он изо всех сил старался не выдать своих истинных чувств, чтобы еще больше не осложнять ей жизнь. Она, наверное, уже сожалела о случившемся. Может, и он когда-нибудь пожалеет. Дверь домика хлопнула, и Энни обернулась.
– Мам? Можно позвонить папе?
– Конечно.
Грейс скрылась в доме. Когда Энни снова повернулась к нему, Том понял по ее глазам, что она хочет что-то сказать. Он так боялся услышать слова сожаления о случившемся, что поспешил заговорить первым.
– Я слышал, приезжает ваш муж?
– Да.
– Грейс только об этом и говорит.
Энни кивнула:
– Она очень скучает по отцу.
– Еще бы… Попробуем до его приезда привести в форму старину Пилигрима. Хорошо бы ваш муж увидел снова на нем свою девочку.
– Вы не шутите?
– А что тут такого? На этой неделе мы добились больших успехов, и, если дело пойдет так же хорошо, я сам первый прокачусь на нем. Если не случится ничего неожиданного, Грейс сможет устроить отцу приятный сюрприз.
– И мы сможем забрать его домой?
– Ну да.
– Том…
– Как вы понимаете, мы будем только рады, если вы задержитесь. То, что мы ненадолго отъедем, – не повод, чтобы вы тоже уезжали.
– Спасибо, – Энни через силу улыбнулась.
– Все равно вам, чтобы упаковать ваши компьютеры, факсы и прочие штучки, потребуется неделя, а то и две.
Энни засмеялась, а Том отвел глаза в сторону, боясь, что лицо выдаст ту острую боль, которая всякий раз возникала в груди при мысли о ее отъезде. Улыбнувшись и пожелав ей доброй ночи, он уехал.
Теперь каждое утро Том верхом на Римроке подолгу работал с Пилигримом, заставляя того бегать кругами по манежу, переходить по команде с шага на бег и обратно – без всякой нервозности, плавно – как, в чем Том не сомневался, конь в прошлом умел. Он следил, чтобы задние ноги коня двигались в одном ритме с передними, не сбиваясь. Днем Том работал с Пилигримом один, без Римрока, приучая того к уздечке. Он водил Пилигрима по манежу кругами, держась на близком расстоянии от него, то и дело поворачивая и добиваясь полного послушания.
Иногда Пилигрим вдруг взбрыкивал и отступал, желая спастись бегством, но Том и тогда бежал рядом с ним, и конь постепенно привыкал к мысли, что человек всегда будет рядом – от него не убежать, – и может, не стоит сопротивляться. Может, повиноваться человеку совсем не плохо? В такие минуты смирения Пилигрим прерывал свой бег, и они оба некоторое время стояли, обливаясь потом, – стояли так близко, что пот коня и пот человека смешивались, и старались отдышаться, как два боксера в перерыве между раундами.
Было видно, что Пилигрим озадачен такой неожиданно сильной нагрузкой. Ведь Том не мог объяснить коню, что он должен прийти в норму к определенному сроку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48