С парусника на парусник полетели абордажные крюки, в летней синеве засверкала сталь мечей. Начался рукопашный бой. Ветер разносил победоносные кличи за короля Генриха и за Людовика вперемешку с нечеловеческими воплями. Бежать было некуда. Убивай – или убьют тебя либо утонешь в море.
«Пандора» быстро перерезала путь французскому судну, и люди капитана Сораля принялись обстреливать врага камнями и известью. Глиняные горшки разбивались о пояс наружной обшивки и верхнюю палубу, окутывая французских матросов и воинов едким облаком белой пыли. Ослепленные, задыхающиеся, они не могли ни защищаться, ни бежать. Готовясь к бою, паруса они забрали на гитовы, а тяжелый груз – лошади и разобранная на части огромная камнеметательная машина в проеме открытого трюма – лишал корабль маневренности.
Вскоре французский флагман оказался в окружении четырех английских судов, прицепившихся к нему дреками. Наглотавшиеся извести люди Эсташа были не в силах оборонять свой корабль.
Николас перепрыгнул через туго натянутый трос дрека на французский корабль. Зажатый со всех сторон, неф кренился и плясал на воде. Николас обнажил свой меч, но бросился с ним не в атаку, а стал рубить такелаж, которым крепился большой парус. Мартин Вудкок кинулся к нему на помощь, орудуя абордажным топором. Вдвоем они подкосили все несущие фалы и, отскочив в сторону, обменялись довольными улыбками. С грохотом, напоминающим чудовищный раскат грома, парус рухнул вниз огромным удушающим покрывалом, похоронив под собой все, что находилось на палубе.
После этого бой шел недолго. Французы сдались, флаг с лилией под громкий хохот англичан сорвали с кормы, разодрали и растоптали. Видя, что флагманский корабль захвачен, остальные суда французской флотилии пустились в беспорядочное бегство. Многих из них ликующие англичане взяли в плен.
От известковой пыли у Николаса слезились глаза. Стараясь не тереть их, часто моргая, он уже собрался было вновь перебраться на «Пандору», но еще один чей-то победоносный крик заставил его обернуться. Из трюма вышли капитан Сораль и владелец четвертого английского корабля Стивен Трейб. Они вели коренастого моряка могучего телосложения с загорелой лысой головой, обрамленной сзади у основания черепа белесыми волосами. Лицо его покрывали оспины и шрамы, выпуклые голубые глаза слезились.
– Вот он! – громогласно объявил Стивен Трейб, кривя губы в язвительной усмешке. – Величайший мореход и пират северных морей и величайшее дерьмо на свете. Смотрите внимательно, все смотрите. Перед вами Эсташ Монах собственной персоной. Теперь он не такой страшный, верно?
Стоя между двумя людьми, крепко державшими его под руки, Эсташ передернул плечами и окинул презрительным взглядом столпившихся вокруг англичан.
– Плевать мне на твое мнение, – надменно фыркнул он. – Ибо если я дерьмо, то каждый из вас стоит не больше горшка с мочой прокаженного. Не будь мой корабль перегружен, я бы даже связанный разделался с вами. – Повернув голову, он плюнул в лицо Трейбу. – А ты, Трейб, и сам пират, вонючая рыбешка, питающаяся объедками.
Трейб покраснел до корней волос, потом побледнел. Рывком выдернув Эсташа из тисков Сораля, он повалил пленника на колени и обнажил свой меч.
– Выбирай, – глухо произнес он. – Где тебе отрубить голову – на бревне требюше или на поручне? Ну, чертов изменник?
– Фантазия у тебя просто куриная, как и мозги, – саркастически заметил Эсташ. – А что скажет Хьюберт де Берг, когда узнает, что ты убил меня, отказавшись от выкупа в десять тысяч марок и от обещания присягнуть на верность королю Генриху?
Воцарилось гробовое молчание. Все знали, что Эсташ изменник и для него присягнуть на верность новому господину – все равно что пересесть за другой стол в огромной, переполненной трапезной, и все же люди не верили своим ушам. Да и названная сумма в десять тысяч марок тоже повергла их в шок.
Трейб фыркнул:
– Хьюберт де Берг одобрит мое решение. – И прежде чем кто-либо успел остановить его, он взмахнул мечом и одним точным движением опустил его на шею пленника. Голова и тело одновременно рухнули на палубу. Матросы в ужасе отскочили, уклоняясь от летящих в разные стороны брызг крови. Николас почувствовал, как; к горлу подступила тошнота, и сглотнул слюну. Ему не раз приходилось участвовать в жестоких сражениях, не раз случалось убивать, спасая собственную жизнь, но он знал, что, в отличие от некоторых, никогда не привыкнет к виду смерти, никогда не разовьет в себе склонность к убийству. По окончании боя он обычно испытывал ликование от того, что перехитрил противника, вышел целым и невредимым из схватки, но сама резня его не вдохновляла.
Трейб поднял обезглавленное тело Эсташа и, не обращая внимания на хлещущую кровь, швырнул его за борт. Оно плюхнулась в воду и вскоре исчезло под зеленой волной. Одобрительно крякнув, Трейб развернулся, взял копье у одного из солдат, насадил на железный наконечник голову Эсташа с застывшей на лине отвратительной ухмылкой и водрузил ее на носу корабля. Стекавшие с нее капли крови разбрызгивал морской ветер.
Испытывая отвращение, Николас поспешил вернуться на «Пандору».
Глава 15
По случаю победы англичан в Дувре устроили грандиозное празднество. Большинству крупных французских кораблей удалось целыми и невредимыми уйти от погони в Кале, но многие суда поменьше были захвачены вместе с грузом. В результате Людовик лишился подкрепления и вынужден был расстаться с надеждами на завоевание Англии.
Кроме лошадей и стенобитного орудия, Эсташ вез на своем паруснике несколько сундуков денег и рулоны шелка, предназначенные для нужд королевского двора. Хьюберт де Берг распределил трофеи между участниками сражения. Николасу достались мешочек византинов и отрез огненного шелка. Половину денег он раздал экипажу, а шелк решил продать в Бостоне. Ткань была роскошная, но он не хотел оставлять ее у себя: слишком мрачные раздумья она навевала.
Голову Эсташа Монаха выставили на всеобщее обозрение на стене дуврского замка. Николасу казалось, что поглазеть на страшный символ жестокости и поглумиться над ним пришло все население города. Эсташа в городе ненавидели. Он погубил немало английских судов и многих моряков, большинство из которых были уроженцами Дувра. Атмосфера в порту царила праздничная, таверны были битком набиты ликующим народом.
Как капитан одного из судов, пленивших Эсташа, Николас присутствовал на чествовании в замке, где участников торжества усердно потчевали вином и медом. Он пил и пил, пока не почувствовал, что голова идет кругом. Он силился вычеркнуть из памяти эпизод казни, пытался забыть, как Стивен Трейб отсек Эсташу голову и насадил ее на копье; но это никак не удавалось, так как в честь Трейба, объявленного героем дня, постоянно поднимали тосты.
Устав от пирушки, Николас извинился и, нетвердым шагом покинув зал, пошел искать уборную, чтобы облегчиться. Несколько общественных уборных, встроенных в толстую стену, находились на втором этаже. Сырой каменный сток усиливал тяжелый запах мочи и испражнений. Затаив дыхание, Николас как мог быстро справил нужду и поспешил прочь. Но не направился в зал – его уже тошнило от пиршества, – а стал бродить по лабиринтам замка, исследуя укромные уголки и лестницы, сквозь бойницы вглядываясь в темноту, откуда слышался рокот моря.
В конце концов, на нижнем этаже он набрел на часовню. Это была не величавая королевская часовня, а маленькая, скромная молельня, предназначенная для воинов гарнизона. Николас замешкался у входа. В светильниках мерцали свечи, мягкий золотистый полумрак манил его. Утром, перед выходом в море, священник отпустил ему грехи, но он чувствовал, что еще не закончил свой разговор с Богом. Он должен был поблагодарить его за то, что выжил, должен был помолиться за души тех, кто погиб.
Ступив в темноту, он перекрестился, рукой, утратившей твердость от вина, зажег свечу и опустился на колени перед алтарем. Подняв голову, Николас обнаружил, что он в часовне не один. Рядом, преклонив колена, молилась какая-то женщина. Она обернулась к нему. Он увидел бледный овал лица и медный блеск косы, выглядывающей из-под нижнего края платка. На щеках женщины сверкали слезинки. Она судорожно вздохнула, пытаясь справиться с рыданиями. Ее черты показались ему знакомыми, но, возможно, он и обознался.
– Прости, что помешал, – произнес он заплетающимся языком.
Она качнула головой:
– Ты не помешал. Я уже ухожу. – Она выпрямилась, поднявшись с колен плавным телодвижением. Ему сразу бросились в глаза ее рост, изгибы пышной фигуры.
– Надеюсь, не из-за меня.
– Нет. Я уже помолилась. – Тыльной стороной ладони она отерла лицо и посмотрела на него. И тогда Николас вспомнил. Эта статная женщина была любовницей Эдвина Легрена. Корабль Эдвина, «Сен-Жером», тоже принимал участие в сражении, но Николас не помнил, чтобы видел его маленького тучного хозяина на пиру в замке.
– Эдвин умер, – объяснила она, словно прочитав его мысли, и шмыгнула носом в льняной платок, который вытащила из рукава.
– Умер? – Николас наморщил лоб. Насколько он знал, была только одна серьезная схватка – та, в которой участвовал он. Остальные французские корабли бежали, словно птенцы, которым насыпали под хвост соли. – Как это случилось?
– В море его хватил удар, когда он повел свое судно в атаку. – Она опять шмыгнула носом. – Его матросы говорят, что он вдруг рухнул на палубу как подкошенный.
– Мне очень жаль. Я видел его вчера перед сражением. Он выглядел крепким и здоровым.
– Да, он был здоров. – Ее глаза вновь наполнились слезами, губы задрожали в улыбке, – Более чем обычно.
Николас не знал, что сказать, и просто смотрел на нее задумчивым и сочувственным взглядом.
– Его отвезут домой, к жене, – сдавленным голосом продолжала она. – Люди считают, что я жила с ним, потому что он богат, но дело было не только в деньгах.
– Я в том не сомневаюсь, – смущенно пробормотал Николас.
– Разумеется, трудно поверить, что у шлюхи может быть сердце, – презрительно бросила она, догадавшись, о чем он подумал. – Что ж, наверно, ты прав, и свое сердце мне тоже следует упрятать поглубже, чтоб больше никто не смог докопаться до него и причинить ему боль. В конце концов, надо же зарабатывать на жизнь.
Зашуршав юбками, она обдала его мускусным запахом своих духов и поспешила из часовни. Николас вскочил на ноги и пошел следом. Нагнав женщину, он неловко схватил ее за руку и повернул к себе лицом.
– Мне трудно подобрать нужные слова, тем более что после двух кварт гасконского вина я еле ворочаю языком, – с сожалением сказал он. – Отношения твои с Эдвином Легреном – это твое личное дело. Я тебе не судья. Мне очень жаль, что он умер, и я вижу, что ты искренне горюешь о нем.
Ярость в ней утихла, она обмякла всем телом, лицо ее сморщилось.
– Извини, вспылила. – Она качнулась, и он крепче стиснул ее руку, опасаясь, как бы она не упала в обморок, и одновременно надеясь, что этого не случится, ибо сам он едва держался на ногах.
Мимо протопала компания бражников, искавших уборную. Походя они подбодрили Николаса похабными выкриками, а его спутница получила от них несколько выгодных предложений.
– Видишь, – сказала она, устало взмахнув рукой, – желающих хоть пруд пруди.
Николас сдвинул брови. Мысль о том, что эти бражники могут использовать ее, возмутила его, но он сознавал, что и сам сейчас пьян. Он туго соображал, мысли путались.
– Тебе нужен надежный ночлег?
Она глянула на него:
– Ты что-то предлагаешь?
– Только место для ночлега, – быстро ответил он, – ничего более… – И добавил: – Я серьезно. Никаких обязательств.
Кусая нижнюю губу, она пристально смотрела на него и раздумывала над его словами. Хоть вино и притупило рефлексы его организма, все же он невольно начинал реагировать на ее близость. Ощутив жар в паху, он поменял положение, перенося тяжесть ее тела на свое бедро, ибо не хотел, чтобы она подумала, будто он говорит одно, а подразумевает другое.
– Никаких обязательств, – повторила она, чуть прищурившись, потом хмыкнула и решительно выпрямилась. – Так куда мы идем?
К тому времени, когда они добрались до «Пандоры», Николас уже был весь во власти вина. Поднимаясь по сходням на корабль, он думал только о том, как бы не свалиться в воду. На палубе он показал в сторону деревянной надстройки над кормовым рулем, предлагая своей спутнице переночевать там.
– Одеяла в трюме, – сказал он, старательно выговаривая слова, и неопределенно махнул рукой куда-то в глубь корабля.
– Разберусь, – улыбнулась она.
Он кивнул и направился к другой надстройке, на носу корабля, но потом вдруг остановился и обернулся, едва не потеряв равновесие.
– Я ведь так и не знаю, как тебя зовут.
Она улыбнулась шире, отчего в уголках ее чувственных губ появились ямочки.
– Магдалена. Хотя я сомневаюсь, что ты вспомнишь это утром.
– Магдалена, – повторил Николас заплетающимся языком, потом еще раз произнес по слогам: – Маг-да-лена.
Спал он неспокойно. Ночью его посетило потрясающее эротическое видение. Сильные пальцы ласкали его тело, гладили бока и живот, массировали бедра, заставляя его со стонами извиваться. Пальцы сменило нечто обволакивающее и эластичное. Оно засасывало и сжимало его плоть, не оставляя в нем ничего, кроме неистовой чувственности. Чужие руки взяли его ладони и поднесли их к большим упругим грудям с твердыми, как бутоны, сосками, застывшими на ночном ветру. Их кожа была как прохладный шелк.
– Бог мой! – охнул он и открыл глаза. Чьи-то пальцы накрыли его губы.
– Лежи спокойно, – прошептала Магдалена. – Это мой подарок.
– Я не…
– Хотел, – перебила она его, плавно поднимаясь и опускаясь на нем, даря ему нестерпимое наслаждение, от которого он выгнулся, будто тугой лук, а потом лопнул, стремительно погружаясь в экстаз и забытье.
Пробудился он утром с раскалывающейся головой и пересохшим ртом. Это было обычное состояние похмелья, наступающее от злоупотребления гасконским вином, которого он выпил на кварту больше, чем следовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58