– Мы с Лусио очень независимые, – слабо оправдывалась Нора. – Каждый из нас имеет право жить своей собственной Жизнью, потому что…
– Вот она нынешняя молодежь, – сказала донья Пепа, оставаясь при своем мнении. – Каждый тянет в свою сторону и в один прекрасный день обнаруживают, что… Конечно, это я Не про вас говорю, деточка, вы же сами понимаете, вы такие славные, но уж поверьте моему опыту, я вот воспитала Нелли, и если только рассказать, чего мне это стоило… Да вот за примерами ходить недалеко, если вы и сеньор Коста не будете глядеть как следует, я не удивлюсь, если… Но я не хочу быть нескромной.
– Это не называется быть нескромной, – поспешила заметить сеньора Трехо. – Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Я тоже, поверьте, должна следить за своими детьми.
Нора начала понимать, что весь этот разговор относится к Пауле.
– Мне тоже не очень нравится поведение этой сеньориты, – сказала она. – Правда, это не мое дело, но у нее такая странная манера кокетничать…
– Мы как раз об этом и толковали, когда вы пришли, – сказала донья Росита. – Буквально то же самое. Настоящая бесстыдница.
– Ну, я этого не говорила… По-моему, она просто рисуется своим легкомыслием… и конечно, вы, сеньора…
– Ну, разумеется, деточка, – сказала сеньора Трехо. – Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…
– Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, – заявила донья Пена. – Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.
– Настоящая вамп, – сказала донья Росита. – Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба – дело серьезное, я всегда это говорю.
– Я знаю, о чем вы думаете, – сказала Нора, опуская глаза. – Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.
– Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, – сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. – Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина – мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.
– О, не надо преувеличивать, – сказала Нора. – Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…
– Этой потаскушки, – поправила донья Росита. – Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…
– Ну, это вы слишком, – сказала сеньора Трехо. – Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.
– А как еще я должна относиться? – удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. – Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.
– Да, возможно, – сказала сеньора Трехо. – И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…
– Не солнце, а божья кара, – провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. – Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.

XXXV

– Tiens, tiens Ну-ну (франц.).

профессор, – сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.
– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, – сказал он, почти не глядя на нее.
– Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?
– Более или менее сносно, – ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. – А вы?
– Пинг-понг, – сказала Паула.
– Пинг-понг?
– Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.
– Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, – пошутил Лопес. – И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.
– Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму – как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.
– Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.
– Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.
– Дорогая, – повторил он, понизив голос.
– Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…
– Ну хватит, – сказал Лопес, – Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… – Он рассмеялся. – Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.
– Вы станете читать мне мораль? – спросила Паула кокетливо.
– Да. Идите переоденьтесь.
– Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?
Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.
– Согласна, – сказала Паула. – Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский топ, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…
С какой стати она должна ему подчиняться?
– Бар всего лишь предлог, – сказал Лопес по-прежнему тихо. – Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.
– Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.
– Вчера вечером, – сказал он, глядя ей в лицо, – я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.
– Вчера вечером, – сказала Паула, – вы вели себя очень глупо.
– А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?
– А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?
– Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.
– Лусио очень симпатичный молодой человек, – сказала Паула, гася сигарету. – В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.
Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.
– Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.
Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.
– Что с вами, Ямайка Джон? – спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. – Для чего вы его позвали?
– Я позвал его, – сказал Лопес сухо, – потому что мне так захотелось.
Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел па него с веселым удивлением.
– Вы думаете, он спустится?
– Не знаю, – ответил Лопес. – Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту ганку в стекло.
– Превосходно, – сказал Медрано. – Это самое малое, что можно сделать.
Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы па возможные вопросы. Оп спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.
– Добрый день, сеньоры, – сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.
Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.
– Добрый день, – сказал Лопес. – Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.
– О, весьма сожалею. – Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. – Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.
– Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?
– Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?
– Да, – мягко сказал Рауль. – Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.
– Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я но хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности – надеюсь, вы понимаете – необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.
– А, тиф, – сказал Медрано. – Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами па корму к врачу?
– Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…
– Ну вот, опять все сначала, – сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. – Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.
У Лопеса от гнева дрожали губы (Раулю даже стало жаль его), но Медрано, казалось, разделял его негодование, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Отступив на шаг, он с холодной любезностью поклонился.
– Я не желаю отвечать на ваши угрозы, сеньор, – сказал он, – но обо всем доложу начальству. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…
– Полно, полно, оставьте ваши сожаления, – сказал Медрано, вставая между офицером и Лопесом, который сжал кулаки. – Лучше ступайте и, как вы правильно сказали, доложите обо всем начальству. Да поскорее.
Офицер вперил в Медрано глаза, и Раулю показалось, что он даже побледнел. Правда, на таком ярком солнце и при таком загаре это было довольно трудно определить. Офицер сухо отдал честь и повернулся. Паула пропустила его, освободив на ступеньке место, куда едва можно было поставить ногу, и затем подошла к мужчинам, которые растерянно переглядывались.
– Бунт на корабле, – сказала Паула. – Прекрасно, Лопес. Мы полностью на вашей стороне, безумие куда заразительней тифа 224.
Лопес посмотрел на нее, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Клаудиа подошла к Медрано, слегка коснулась его руки.
– Мой сын в вас души не чает. Посмотрите, какое у него восторженное лицо.
– Я иду переодеться, – резко сказал Рауль, для которого происходящее, казалось, вдруг потеряло всякий интерес. Паула продолжала улыбаться.
– Я очень послушна, Ямайка Джон. Мы встретимся в баре.
Почти касаясь друг друга, они взбежали по трапу, оставив позади Бебу Трехо, которая притворилась, будто читает журнал. Полутьма в коридоре показалась Лопесу чернее ночи, не хватало только сновидений, где кто-то незаслуженно завладевал высоким постом. Он чувствовал себя одновременно и возбужденным и усталым. «Лучше бы я набил ему морду», – подумал Лопес, но теперь ему было почти все равно.
Когда он поднялся в бар, Паула уже заказала два пива и докуривала сигарету.
– Непостижимо, – сказал Лопес – Впервые вижу, чтобы женщина переоделась раньше меня.
– Вы, наверное, нежились под душем, как римлянин, если так запоздали.
– Возможно, не помню. Кажется, я действительно долго простоял под холодным душем, вода была такая приятная. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook, чтобы поздороваться с ними вежливо, но прохладно, что, как отметила Паула, было весьма кстати в такую жару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53