– Ну что ж, посмотрим, – сказал Лопес, несколько удивленный, – я, например, умею показывать карточные фокусы.
– Превосходно, просто превосходно, дорогой коллега, – воскликнул доктор Рестелли.– Подобные вещи, столь незначительные на первый взгляд, имеют колоссальное значение в социальном аспекте. Мне доводилось в течение нескольких лет председательствовать на различных вечерах в литературных и других клубах, и, смею вас уверить, трюки иллюзиониста всегда встречаются с большим одобрением. Заметьте, такой вечер духовного и художественного сближения позволит также рассеять справедливую тревогу, которая могла возникнуть среди наших дам в связи с неприятной новостью об эпидемии. А вы, сеньор Коста, что вы могли бы нам предложить?
– Представления не имею, – сказал Коста, – но, если вы дадите мне время переговорить с Паулой, нам, вероятно, придет в голову какая-нибудь идея.
– Похвально, похвально, – сказал доктор Рестелли. – Я уверен, что все получится отличным образом.
Лопес не был в этом уверен. Оставшись снова наедине с Раулем (бармен начал гасить свет, намекая, что пора идти спать), он решил поговорить с ним.
– Рискуя навлечь на себя новые насмешки Паулы, я все же хотел бы узнать, как вы относитесь к еще одной вылазке в недра парохода?
– Так поздно? – удивился Рауль.
– Ну, там, внизу, время, кажется, не имеет большого значения. Мы избежим свидетелей, и кто знает, может, нам будет сопутствовать удача. Стоит попробовать еще раз пройти той дорогой, по которой вы и юный Трехо ходили сегодня днем. Я не совсем представляю, где надо спускаться, но, если вы мне покажете, я могу отправиться один.
Рауль посмотрел на пего. На этого Лопеса совсем не действуют нападки. Паула обрадовалась бы, услышав его.
– Я с удовольствием пойду с вами, – сказал он. – Спать мне не хочется, и к тому же, возможно, мы развлечемся.
Лопес подумал, что неплохо было бы позвать и Медрано, но оба решили, что он, вероятно, уже в постели. Как пи удивительно, дверь в коридорчик была снова открыта, и они спустились, не встретив никого на своем пути.
– Здесь я нашел оружие, – объяснил Рауль. – А здесь находились два липида, один из них весьма внушительных размеров. Смотрите, свет до сих пор горит; что-то вроде дежурного поста, хотя больше смахивает на чулан красильни или что-нибудь столь же непотребное. Вот он.
Сначала они его не заметили, потому что матрос по имени Орф сидел на корточках за грудой пустых мешков. Он медленно поднялся, держа в руках черного кота, и посмотрел на них без всякого удивления, но с какой-то неприязнью, словно они– помешали ему. Рауль снова стушевался при виде этой кладовки, напоминавшей и каюту и дежурный пост. Лопес обратил внимание на гипсометрические карты, которые напомнили ему школьный географический атлас, где краски и линии говорили о разнообразии мира за пределами Буэнос-Айреса.
– Его зовут Орф, – сказал Рауль, показывая на матроса. – Он неразговорчив. Hasdala, – добавил он, приветливо помахав рукой.
– Hasdala, – сказал Орф, – Предупреждаю, здесь нельзя оставаться.
– Не такой уж он молчальник, – сказал Лопес, стараясь угадать национальность Орфа по акценту и имени, но пришел к заключению, что легче всего считать его просто липидом.
– Вы это нам уже говорили сегодня днем, – заметил Рауль, садясь на скамью и доставая трубку. – Как здоровье капитана Смита?
– Не знаю, – сказал Орф, опуская кота на пол. – Лучше вам уйти отсюда.
Он произнес это без всякого выражения и медленно сел на табурет. Лопес примостился на краю стола, внимательно изучая карты. Он увидел дверь в глубине и подумал, успеет ли он метнуться к ней и открыть ее, прежде чем Орф преградит ему путь. Рауль угостил Орфа табаком из своей табакерки. Матрос курил старую резную трубку, по форме напоминавшую сирену.
– Вы давно плаваете? – спросил Рауль. – Я имею в виду на «Малькольме».
– Два года. Я тут из самых новеньких.
Он встал, чтобы прикурить от спички, которую протянул ему Рауль. Но едва Лопес, соскочив со стола, ринулся к двери, Орф, подняв скамью за ножку, шагнул к нему. Рауль выпрямился, увидев, что Орф схватил скамью не случайно, однако, прежде чем Лопес успел догадаться об угрозе, матрос опустил скамью перед дверью, а затем уселся на нее, словно танцовщик, завершивший сложное балетное па. Лопес посмотрел на дверь, сунул руки в карманы и повернулся к Раулю,
– Orders are orders Приказ есть приказ (англ.).

, – сказал Рауль, пожимая плечами. – Я уверен, что наш друг Орф превосходный человек, но дружба его кончается там, где начинаются двери. Правильно, Орф?
– Вы все настаиваете и настаиваете, – недовольно проворчал Орф. – Туда нельзя. Лучше, если вы… – Он с удовольствием затянулся. – Очень хороший табак, сеньор. Вы его в Аргентине
покупали?
– Этот табак я покупаю в Буэнос-Айресе, – сказал Рауль. – На Флориде и Лавалье. Он стоит уйму денег, но я считаю, что табачный дым должен ласкать обоняние Зевса. Что вы нам посоветуете, Орф?
– Ничего, – сказал Орф, насупившись.
– Ради нашей дружбы, – сказал Рауль. – Видите ли, у нас есть намерение приходить к вам в гости почаще, к вам и к вашему коллеге с голубой змеей.
– Правильно, к Бобу. Почему бы вам не пройти с его стороны? Я не против того, чтобы вы приходили, – добавил он с грустью. – Дело не во мне, но если что случится…
– Ничего не случится, Орф, это-то и плохо. Мы будем навещать вас, а вы будете сидеть перед дверью на своей трехногой скамейке. Но давайте хоть покурим, а вы расскажите нам о морском чудовище и Летучем Голландце.
Раздраженный своей неудачей, Лопес без всякого интереса слушал их разговор. Он снова посмотрел на карты, на портативный патефон (на нем стояла пластинка Ивора Новелло) и взглянул па Рауля, который, видимо, забавлялся, не выказывая никаких признаков беспокойства. Лопес нехотя присел на край стола: может, еще представится случай добраться до двери. Орф, казалось, был не прочь поговорить, хотя продолжал держаться настороженно.
– Вы пассажиры и не понимаете, – сказал Орф. – Что до меня, я не стал бы мешать вам… Но мы с Бобом и так здорово рискуем. Как раз по вине Боба и могло бы случиться…
– Что? – сказал Рауль, стараясь расшевелить его.
«Это какой-то кошмар, – подумал Лопес – Он не заканчивает ни одной фразы, говорит какими-то дурацкими обрывками».
– Вы взрослые люди, и вам бы надо было присмотреть за ним, потому что…
– За кем?
– За пареньком, – сказал Орф. – За тем, что приходил раньше с вами.
Рауль перестал раскачиваться на табурете.
– Не понимаю, – сказал он. – А что с ним случилось?
Орф снова озабоченно поглядел на дверь в глубине, словно опасаясь, что его подслушают.
– Да вообще-то ничего не случилось, – сказал он. – Я просто хочу, чтобы вы его предупредили… Сюда никто из вас не имеет права приходить, – закончил он почти грубо. – А теперь мне надо идти спать, уже поздно.
– А почему нельзя пройти через эту дверь? – спросил Лопес. – Она ведет на корму?
– Нет, ведет в… А корма дальше будет. Там каюта. Туда нельзя.
– Пойдемте, – сказал Рауль, пряча трубку. – Для меня на сегодня довольно. Прощай, Орф. До скорой встречи.
– Лучше вам сюда не возвращаться, – сказал Орф. – Не из-за меня, конечно, но…
В коридоре Лопес вслух спросил себя, что могли значить эти обрывочные фразы. Рауль, который шел за ним следом, тихонько насвистывая, нетерпеливо фыркнул.
– Я начинаю кое-что понимать, – сказал он. – Например, где он напился. Мне и тогда показалось странным, Что бармен дал ему столько; я, правда, подумал, что он опьянел с одной рюмки, но наверняка он выпил намного больше. И вдобавок этот запах табака… Табака липидов, черт побери.
– Мальчишка вознамерился сделать то же, что и мы, – сказал Лопес с огорчением. – В конце концов, все мы стараемся прославиться, раскрыв тайну.
– Да, но он подвергается большей опасности.
– Вы так полагаете? Не такой уж он маленький.
Рауль промолчал. Лопесу, уже поднявшемуся по трапу, вдруг показалось странным выражение его лица.
– А скажите, почему бы нам не проделать с ними того, что они заслуживают?
– Действительно, – рассеянно сказал Рауль.
– Сбить с ног, повалить. И мы давно были бы у двери.
– Возможно, но я сомневаюсь в успехе, во всяком случае на этом этапе. Орф, похоже, здоровенный детина, я не представляю себе, как бы я удержал его па полу, пока вы открывали бы дверь. И потом, у нас вообще нет никаких оснований действовать подобным образом.
– Да, это-то и скверно. До завтра, че.
– До завтра, – машинально отозвался Рауль. Лопес видел, как он вошел в каюту, а сам направился в другой конец, коридора. Остановившись, он стал рассматривать систему стальных штанг и шестеренок и подумал, что Рауль, наверное, сейчас Рассказывает Пауле об их неудачной экспедиции. Он ясно представил себе насмешливое лицо Паулы. «А Лопес тоже, разумеется, был с тобой». И какое-нибудь едкое замечание, рассуждение о всеобщей тупости. Он снова вспомнил, какое было лицо у Рауля, когда он обернулся, поднимаясь По трапу: явный страх, какая-то озабоченность, не имевшая ничего общего ни с кормой, ни с липидами. «Откровенно говоря, я ничему бы не удивился, – подумал Лопес – Тогда…» Нет, не надо строить иллюзий, даже если его подозрения и совпадают с тем, па что намекала Паула. «Дай бог, чтобы это оказалось так», – подумал он, вдруг испытывая радость, совершенно неоправданную, глупую радость и желание. «Впрочем, я, по своему обыкновению, наверно, опять сваляю дурака», – сказал он себе, придирчиво разглядывая в зеркале свое отражение.

Паула не смеялась над ними; удобно устроившись в постели, она читала роман Массимо Бонтемнелли и встретила Рауля вполне приветливо. Налив в стакан виски, он присел к ней на кровать и заметил, что морской ветерок уже заметно позолотил ее кожу.
– Дня через три я превращусь в настоящую скандинавскую богиню, – сказала Паула. – Я рада, что ты пришел, мне надо поговорить с тобой о литературе. С тех пор как мы сели на пароход, я еще пи разу не говорила с тобой о литературе, а это не дело.
– Выкладывай, – рассеянно согласился Рауль. – Какие-нибудь новые теории?
– Нет, новые тревоги. Со мной происходит довольно кошмарная история, Раулито, – чем лучше книга, которую я читаю, тем больше она мне претит. Я хочу сказать, что мне внушают отвращение литературные изыски, а вернее, сама литература.
– Этого можно избежать, прекратив чтение.
– Нет. Мне то и дело попадаются книжки, которые никак нельзя отнести к большой литературе, и тем не менее они мне не противны. И я начинаю понимать почему: потому, что автор не заботился об эффектах и совершенстве формы, избегнув при этом публицистичности и сухого наукообразия. Это трудно объяснить, я сама не очень-то ясно все себе представляю. Я думаю, необходимо стремиться к новому стилю, и, если хочешь, мы можем по-прежнему называть его литературным, но справедливей было бы заменить это название каким-нибудь другим. Однако этот новый стиль может возникнуть только при новом видении мира. И если в один прекрасный день такое направление будет достигнуто, какими глупыми покажутся нам романы, которыми мы восхищаемся сегодня, с их недостойными трюками, главами и подглавками, с хорошо рассчитанными завязками и развязками…
– Ты настоящий поэт, – сказал Рауль, – а всякий поэт по сути своей враг литературы. Но мы, подлунные существа, продолжаем считать прекрасной какую-нибудь главу из произведений Генри Джеймса или Хуана Карлоса Онетти, которые, к счастью Для нас, не имеют ничего общего с поэтами. По существу, ты упрекаешь романы за то, что они водят тебя за нос, пли, иными словами, за их воздействие па читателя посредством формы, совсем не как в поэзии. Непонятно только, почему тебе мешает то, как сделано произведение, авторские уловки, ведь правится же это тебе у Пикассо или у Альбана Берга?
– Вовсе не правится, просто я не обращаю на это внимания. Будь я художницей или музыкантшей, я возмутилась бы не меньше. Но дело не только в этом, меня приводит в отчаяние низкопробность литературных приемов, их непрерывное повторение. Ты скажешь, что в искусстве нет прогресса, по об этом можно только пожалеть. Когда начинаешь сравнивать, как разрабатывают какую-нибудь тему древний автор и современный, то замечаешь, что по крайней мере в описаниях у них почти нет различий. Мы можем сказать одно – мы более испорчены, более информированы, у нас более обширные познания, но шаблоны остаются теми же, женщины по-прежнему краснеют или бледнеют, что в действительности никогда не случается (я иногда немного зеленею, это верно, а ты становишься пунцовым), мужчины действуют, думают и отвечают в соответствии с неким универсальным пособием, которое одинаково применимо и к индейскому роману, и к американскому бестселлеру. Теперь понимаешь? Я говорю о форме, но если я ее осуждаю, то только потому, что она отражает внутреннюю бесплодность, вариации на скудную тему, как, например, эта мешанина Хиндемита па тему Вебера, которую мы, несчастные, слушаем в трудную минуту.
Она с облегчением вытянулась и положила руку на колено Рауля.
– Ты плохо выглядишь, сынок. Расскажи своей мамочке Пауле, что случилось.
– О, я чувствую себя превосходно, – сказал Рауль. – Куда хуже выглядит наш друг Лопес, с которым ты так дурно обошлась.
– Он, ты и Медрано этого заслужили, – сказала Паула. – Ведете себя, как глупые забияки, единственно здравый человек – это Лусио. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе почему…
– Разумеется, но Лопес, должно быть, подумал, что ты и в самом деле сторонница порядка и laissez faire Непротивления (франц.).

. Ему это очень не понравилось, ты для него прообраз женщины, ты его Фрейя Богиня любви в скандинавской мифологии.

, Валькирия, и смотри, чем все это кончится. У Лусио, например, на лице написано, что он закончит свои дни в муниципалитете или в какой-нибудь ассоциации доноров. Ну и жалкий тип.
– Так, значит, Ямайка Джон ходит с поникшей головой? Бедный мой потерянный пиратик… Знаешь, мне очень понравился Ямайка Джон. И не удивляйся, что я плохо с ним обращаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53