Он уже открыл было рот, но тут…
– Твою мать!
Машина резко вильнула в сторону, меня швырнуло вперед, и ремень безопасности врезался в грудь. Моргун дал гудок. Белая утка вразвалочку шла по дороге, даже не подозревая, что едва не превратилась в паштет.
– Господи, ненавижу ездить по деревням! Всю дорогу – эти хреновы твари! – Моргун постепенно приходил в себя. – Ты в порядке?
– Абсолютно. Крэйг…
Мы были на окраине города. Слева сверкал огнями паб «Восемь колокольчиков» – с виду совершенно не изменился. По воскресеньям родители водили меня сюда на ланч, и мы сидели в шумном зале за большим круглым столом. Когда мне было лет девять или десять, меня стошнило на автостоянке, прямо у главного входа. Мама отводила у меня волосы с лица и гладила по спине, пока не стало легче.
– Вместе с Винни додумались, да? Чья идея – твоя или ее? – Я потерла ноющий лоб. – Подумать только, я этого дня дождаться не могла… Ты когда-нибудь прекратишь решать все за меня?
Я и забыла, какая здесь большая церковь – почти собор. Шпиль виден за много миль.
– Зачем , Крэйг?
Он высматривал свободное место у обочины и наконец припарковался между «тойотой» и «вольво». Человек десять в бурых, черных и серых одеждах шли по дорожке к распахнутым дверям церкви. Я узнала толстушку миссис Дьюэр из школы – она опиралась на руку какого-то мужчины, наверное мужа. А вот дядя Питер, который мне, если разобраться, вовсе не дядя, – хромает со своей тросточкой. Молодую пару я не знаю… Господи, а это…
Я воображала, что он придет первым, чтобы можно было стоять на ступеньках, как положено организатору торжества, целовать прибывших в щеку, обмениваться рукопожатиями. Но он только-только выбирался из голубого «рено», припаркованного дальше по дороге. Волосы из подернутых сединой стали совсем белыми, черный костюм болтался мешком. Я никогда не видела его таким худым, да и ростом он стал меньше. Черный костюм и седина придавали облику некоторый аристократизм – он напоминал шаркающих ногами, надутых старцев, которые забирались в мой кеб и требовали доставить их в клуб «Гаррик». Я запомнила его таким, каким он был при нашей последней встрече, двенадцать лет назад, но теперь все изменилось.
– Это он, да? С седыми волосами?
Рука Моргуна лежала на моем плече. И успокаивающе сжимала его.
Отец положил ключи в карман пиджака и стоял возле машины, глядя в пространство. Я заметила, что рукава пиджака почти полностью прикрывают ладони, – да, он действительно усох.
– Что будешь делать? – раздался над ухом голос Крэйга.
Папа слегка наклонил голову набок, будто к чему-то прислушивался. А потом медленно повернулся, вытягивая шею, словно черепаха, и вгляделся в идущих по дорожке к церкви, в машины. Я увидела его глаза и темноту в них. И поняла, кого он ищет.
Ищет меня.
Щелчок, шорох – расстегнулся ремень безопасности. Я схватилась за ручку дверцы.
Папа все еще высматривал среди автомобилей черный кеб. Плечи его поникли – едва заметно, но все же поникли. Молодой викарий, которого я никогда не видела прежде, сбежал по ступеням церкви и направился к отцу пружинистой походкой, как-то неподобающей случаю. Папа заметил его и поплелся навстречу.
Я не стала упускать свой шанс и распахнула дверцу.
– Кэтрин, хочешь, я пойду с тобой?
– Отвали.
Я выскакиваю из «мазды» и мчусь со всех ног вниз по склону холма, прочь от церкви, прочь от отца, прочь от Крэйга, сующего нос куда не просят. Я в спортивной одежде, и никакие высокие каблуки, скользкие подошвы и узкие юбки мне не мешают. Сначала сердце бьется как бешеное, но вот пульс выравнивается, дыхание успокаивается…
Я уже не бежала, а летела. Без усилий. Словно машина.
Огибая угол, я едва не врезалась в какую-то женщину в шляпке, но в последнюю секунду нырнула в сторону. Позади взревел двигатель «мазды», я прибавила скорость и, перебежав дорогу, помчалась к центру городка, туда, где автомобилям нет проезда, прямо в толпу, пасущуюся среди сувенирных лавочек и чайных.
Пересекая рыночную площадь, я чувствовала себя беззащитной на открытом пространстве, но Моргуна нигде не было видно. Ему меня не поймать, – во всяком случае, не здесь, где для него все чужое, а я с закрытыми глазами найду любой уголок. Миновав узкую аллею я, свернула к лабиринту, возле которого резвилась какая-то юная парочка, и рванула к Такстед-роуд. Разогналась я так, что, наверное, не сумела бы остановиться, даже если бы захотела. Я толком не соображала, где нахожусь и куда бегу. Знала лишь, что мчусь прочь из города. Под ногами шуршала опавшая листва, брызгами разлетались лужи, и отзывался гулом асфальт.
Автомобильный рожок взревел над самым ухом, когда я перебегала дорогу, и я едва не перелетела «рыбкой» через бордюр. Добравшись до спасительного тротуара, сбавила ход и заставила себя остановиться. Привалившись к фонарному столбу, попыталась отдышаться, а заодно и привести в порядок нервы. И только тут сообразила, где нахожусь.
Дом Мэв больше не был похож на себя. Если бы не знакомые мазутные пятна на подъездной дорожке, я могла и не узнать его. Кто-то сделал пристройку из гаража, в котором Мэв держала кеб. Теперь там даже появилось окошко с кружевными занавесками. Ворота были новые: кованые, зеленого цвета, украшенные завитушками. Табличка на них гласила: «Коттедж "Василек"». Да уж, «василек». Будь Мэв жива, воображаю, как бы ее передернуло. А может, просто бы посмеялась. Новая дверь со стеклом в «морозных» разводах вместо старой, деревянной, с облупившейся краской. Ухоженный газон – вон, даже живую изгородь посадили. Старая яблоня исчезла. Я почувствовала, как где-то в глубине меня зарождается крик – независимо от моей воли, как позыв к рвоте. Это был мой дом – возможно, единственный настоящий дом за всю жизнь, – и вот я с трудом его узнаю.
Станция Одли-Энд. Я сидела на скамейке, кашляла, хрипела и пялилась на рельсы. Отмахать на полной скорости три мили по сельским дорогам – неплохо, особенно если учесть, что я уже пару дней не показывалась в спортзале. Горло горело, а вокруг ни единого лотка с напитками (о кафе и говорить нечего) – даже бутылку воды не купишь. Придется ждать до Лондона.
Поезд на Лондон ушел минут за пять до того, как я сюда примчалась, – значит, торчать мне здесь еще добрых полчаса. На маленькой станции с двумя платформами больше никого не было. Только птицы. В моем детстве здесь стояла билетная касса, в которой сидел ворчливый старичок. Но те времена канули в прошлое, и теперь станция мало чем отличалась от автобусной остановки.
Итак, я застряла здесь – с ногами, трясущимися словно желе, и с пересохшим горлом. Ну, Моргун, ну, ублюдок – надо же, притащил меня сюда… А Винни… Что ж. Меня предала лучшая подруга.
В памяти всплывал образ худощавого седовласого человечка – его глаза, эта пустота в них. Как будто мне явился призрак моего отца. Отчасти так оно и было – ведь для меня он и был мертв все эти двенадцать лет – пятнадцать, если считать годы, прожитые с Мэв, когда я отказывалась иметь с ним хоть что-то общее.
Церковная служба, наверное, идет полным ходом. Интересно, пригласит ли потом отец всех домой, как это заведено, если умирает кто-то близкий? Он тянул с этим пятнадцать лет. – Думала я и о том, легко ли оказалось уговорить викария отслужить заупокойную по самоубийце.
– Кэтрин! Черт, Моргун.
Он шагал ко мне по платформе, сунув руки в карманы. Вид у него был смиренный.
– Прости. – Он сел рядом со мной на скамью.
Я отодвинулась к краю, подальше от этой сволочи, и продолжала молча смотреть на рельсы.
– Правда, прости меня. Я так волновался, когда ты убежала. Хорошо, что ты еще здесь.
– По мне, так наоборот.
Моргун вздохнул и уронил голову на руки, словно раздумывая, что сказать.
– Я был не прав, что привез тебя сюда. Действительно, это должна решать только ты сама. А я облажался.
– Вот это точно.
– Поверишь, если я скажу, что избрал ложный путь к благой цели?
– Я не знаю, чему верить. – Я украдкой покосилась на его расстроенное лицо.
– Понимаешь, я неисправимый наладчик. Хотел наладить твои отношения с отцом. Думал, главное – тебя сюда привезти, а там все получится само собой.
– Эго у тебя намного больше, чем я думала, – процедила я. – Надо поменьше слушать душеспасительную болтовню Винни.
– Кэтрин, Винни не виновата. Она рассказала мне о твоем отце, но…
– Так и знала! Что она еще тебе наплела? – Я представила себе, как они сидят в «Крокодиле», склонив головы друг к дружке, и шушукаются: Кэтрин совсем запуталась. Кто-то должен ее вытащить.
– Ничего. Я же тебе говорю – Винни не виновата. Она предупреждала меня, чтобы я этого не делал.
– А ты решил, что тебе видней.
– Ну примерно.
Я встала и отошла подальше от него, на другой конец платформы. Конечно, через пару мгновений Моргун потащится следом, но мне необходимо взять себя в руки.
Моргун выделил мне на это не больше тридцати секунд.
– Кэтрин, – забубнил он мне в спину, – ты можешь послушать меня минуту? Одну минуту? Обещаю – потом уйду и оставлю тебя в покое.
Я медленно развернулась к нему:
– У тебя ровно минута.
– Ладно. – И Моргун уставился себе под ноги, звеня ключами в кармане.
– Ну. Говори.
– А… да.
Я заметила, что волосы у него на макушке начали редеть. Появилось странное желание взъерошить их, но я удержалась.
Моргун набрал в грудь побольше воздуха и быстро сказал:
– Дело в том, что я когда-то поссорился с родителями. Им не понравилась одна вещь, которую я сделал…
– А что ты сделал?
– Неважно.
– Важно. Рассказывай.
Моргун бросил на меня неприязненный взгляд.
– Хорошо. Это касается моей первой жены.
– Это которая с тобой на Гавайи не поехала?
– Нет. Та была вторая жена.
– А Марианна…
– Третья.
– Они у тебя что, на деревьях растут? Ты же говорил, что был женат два раза?
– Никогда я так не говорил. Это все твои предположения. Я был женат трижды! – Моргун заставил себя продолжить спокойно: – И разводился трижды. Судьба такая. Первая жена… Я был слишком молод, – наверное, следовало просто жить с ней вместе. Мы недостаточно хорошо знали друг друга, а когда поженились, я понял, что не очень-то она мне и нравится.
Моргун умолк и полез в карман за сигаретами. Я ждала, когда он закурит. Странное дело – я заслушалась.
– Я не представлял, что делать. Подумывал уйти – но не хотел причинять ей боль. А потом встретил другую женщину…
– Вот оно что.
– Да. Между нами возникла связь. Знаешь, как это бывает: встречаешь кого-то, кого не любишь, но кого, кажется, можешь полюбить…
Я кивнула.
– А потом оказалось, что Никола – жена – беременна. И надо же ей было из всех людей на свете сообщить радостную новость именно моей матери.
– Ясно.
– А потом Никола узнает о другой женщине. Я прокололся пару раз, и она сложила два и два. Был грандиозный скандал, и я ушел. А через несколько дней позвонила мама. Что ты, говорит, за чудовище – бросил Николу, когда она ждет от тебя ребенка… Ну и всякое такое.
– Но ты же не знал о беременности.
– Вот именно! Если бы знал… Хотя даже не представляю, как бы я тогда поступил. Когда мне удалось наконец поговорить с Николой, она уже сделала аборт. Мои родители – убежденные католики, понимаешь? Они очень прямолинейные люди. Мама объявила, что не хочет иметь со мной ничего общего, и отец ее поддержал.
Голос Моргуна дрогнул. Он замолчал, сделал глубокую затяжку.
– И как ты поступил?
– Никак. Никола со мной развелась, и я женился на другой.
– На той, которая не поехала на Гавайи? Или ты еще одну вспомнил?
– На той самой, которая не поехала на Гавайи. Два года ни от родителей, ни от Николы ничего не было слышно. А потом пришло письмо от отца – он сообщал, что моя мать умерла. Хотел, чтобы я приехал на похороны. Я не поехал и даже не ответил на письмо.
– Начинаю тебя понимать, Моргун.
– Через два года второй брак отправился псу под хвост. Потом пришло письмо от лучшего друга отца. Отец умер от сердечного приступа. Мы не виделись несколько лет, но я был единственным ребенком, а завещания он не оставил. Было так странно снова вернуться в тот дом, организовывать похороны, устраивать все дела. Прошло столько времени, что я уже не мог разобраться в себе самом. Будто сложил свои чувства к отцу в коробку и забыл, куда ее дел. Это было тяжело. И единственное, что я мог чувствовать, – это раскаяние.
Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга. Я была выжата как лимон, да и Моргун выглядел не лучше. И тут механический голос объявил о прибытии следующего поезда на Лондон.
– Что ж, пожалуй, тут я тебя покидаю, – сказал Моргун. – Я просто должен был все объяснить.
Я пожала плечами:
– Грустная история.
– Ага.
Моргун медленно уходил по длинной платформе. Послышался гудок, у двери вагона засветилась зеленая кнопка. Я нажала ее и заглянула в купе – прямо в глаза бледной, похожей на мышь женщины. Несколько мгновений она тупо смотрела на меня, но дверь не открывалась, и женщина принялась нажимать на кнопку изнутри. Бесполезно. Женщина беззвучно чертыхнулась. Я посмотрела на остальные вагоны и обнаружила, что не сработала ни одна дверь. Машина дала сбой. Поезд не двигался с места. Проводник спрыгнул на платформу и бестолково заметался, крича машинисту что-то неразборчивое. Люди в вагонах припали к окнам. Станционные динамики нещадно трещали, но никто ничего не объявлял. Я оглянулась через плечо. Моргун подходил к воротам, ведущим на автостоянку.
Мне снова захотелось припустить бегом – теперь уже за ним.
Он предложил Кембридж – слишком близко от этого переполненного воспоминаниями края, и мы направились в Саффолк, где еще ни один из нас не был. Путь пролегал по низинам и болотистым местам, но там я почувствовала, что вновь могу дышать.
По дороге я пыталась объяснить, что сделал с моей матерью отец, как отнесся к ее депрессии попросту притворился, что ничего не происходит. Как разобрался с маминым алкоголизмом – держал ее взаперти, наедине с джином, лишь бы никто из окружающих не прознал правду о жене директора школы. Как заявлял ей, что она должна бросить пить и взять себя в руки, – и это когда она просила о помощи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34