А так – он, по крайней мере, сумел для нее что-то сделать! Сумел настоять на ее переезде. Им еще придется ее поискать. Может, и не найдут…
Может быть.
Он без всякого энтузиазма обвел глазами железную дверь, зарешеченные окна. Да, он уже ничего не сможет сделать для Оли. Ей остается надеяться только на себя. А ему остается только пожелать ей удачи…
Ему было горько. Ему было больно. И обидно. Он терять Олю не хотел и, чтобы она умирала – такая молодая, такая хорошая, красивая девочка, – тоже не хотел. Но ситуация ушла из-под его контроля, а Игорь никогда не влезал – ни физически, ни эмоционально – в неконтролируемые ситуации. Зачем лезть туда, где все твои действия обречены на провал? Зачем вкладывать свои эмоции, переживать, когда ситуация все равно будет развиваться так, а не иначе, – то есть так, как хотят другие, а не ты?
Да, он любил Олю. Когда он увидел ее в первый раз, она показалась ему миловидной, но рядовой девочкой. Потом, в ресторане, когда он отпаивал ее чаем, ему понравились ее реакции на какие-то его слова – простые, впрочем, слова, ничего такого особенного он ей не сказал. Но для Игоря самое главное в людях – это то, как они смотрят, как произносят слова – важнее, чем то, что произносят! В этой девочке была простота, – не простеца, а простота, вещь благородная. В ней не было ни ужимок, ни дешевого кокетства, ни подобострастной готовности на все, выдающей себя блеском в глазах при виде набитого кармана, – не было этой пошлой печати времени, которой столь сильно отмечено юное поколение девиц, словно они все разом готовят себя к коллективному выходу на панель.
Когда он притащил ей шубу, он сделал жест действительно бескорыстный. У нее шубы не было – не считать же то, что она носила, шубой, – а у него были деньги. Впрочем, они у него всегда есть, уж что-что, а зарабатывать их – зарабатывать, да, а не воровать! – Игорь умеет, за что сам себя глубоко уважает. Он принес ей шубу, и этот жест был сродни тому, которым поправляют неполадки в собственном костюме: так негоже носить вещи, вот и все. Вопрос эстетики. Такая старая задрипанная шуба на такой хорошенькой девочке – это задевало его вкус, поэтому следовало эту ситуацию исправить. Он и исправил.
Игорь человек независимый и состоятельный. И, в общем-то, достаточно отзывчивый. Поэтому он может позволить себе сделать добро мимоходом. И за свой жест он ничего ни у кого не требует. Так в переходах подают милостыню – не будешь же ждать ответного жеста от бедной старушки, правда ведь? Это называется благотворительность. И шуба в подарок – это тоже была благотворительность. Он сделал жест и почти забыл об Оле. Вспоминал иногда – милая девочка, славная, – но так, без всяких видов на нее. Но однажды – почти год прошел – вспомнил в очередной раз и подумал: а почему бы этой девочке не стать моей девочкой?
Пошел, проведал. Отказалась бы – он бы не переживал. Нет так нет. Игорь никогда не влезает в ситуации, которые находятся не под его контролем.
Но она не отказалась. Она влюбилась в него.
Что греха таить, он тоже. И они были счастливы три года.
И вот теперь все ушло из-под его контроля.
Его любовь.
Ее жизнь…
А может быть, и его, Игоря, жизнь? Что они собираются сделать – с ним? Чем закончится этот домашний арест? И есть ли у него способы повлиять на ситуацию, взять ее под контроль?
Вот о чем сейчас надо думать.

* * *

– Что делать, скажи мне?! – требовала я ответа от серьезно-сосредоточенного Джонатана.
– Тише, Оля. На тебя оборачиваются. Возможно, здесь есть люди, понимающие по-английски.
Я оглянулась. Действительно, за ближайшим столиком два парнишки быстро отвернулись от нас, выдав себя своим смущением. Я понизила голос и перешла на французский:
– Ты понимаешь, что если еще что-то и можно сделать, то нужно действовать немедленно?
– Мы ничего не сумеем ни понять, ни предпринять, пока не размотаем этот клубок по порядку. Чтобы найти Игоря, нужно найти заказчика на вас с Шерил. Только он мог похитить или убрать Игоря, который попытался спасти тебя и тем самым ему помешать.
Я сидела молча, горестно уставившись в одну точку. У меня было трое близких и дорогих моему сердцу людей: мама, Игорь, Шерил. И все эти люди находились в ситуациях ужасных, отмеченных печатью беды: мама переживала и мучилась от моего исчезновения, строя догадки одна страшнее другой; Шерил застряла между жизнью и смертью; Игорь пропал, и, если он еще был жив, над ним тоже висела смертельная угроза. А я – я изменщица…
Сигарета, дотлев, обожгла пальцы. Я тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и длинный кривой столбик пепла рухнул в мой кофе.
Джонатан осторожно положил свою руку на мою:
– Постарайся взять себя в руки, Оля. Времени у нас крайне мало на все, и в том числе – на покаянные чувства…
Он и это понял! И в нем нет ни обиды, ни ревности. Только понимание и желание мне помочь. Как это у него получается? Столько благородства и терпения, такое отсутствие эгоизма, столь свойственного мужскому роду… Неужели же такие люди бывают? Или эту расу выращивают только в Англии? Даже Игорь, при всей своей чуткости, никогда не был столь тонок и предусмотрителен… Или он прикидывается? И у него есть какая-то цель… Говорят, маньяки-убийцы отличаются необыкновенным умением очаровать, создать впечатление редкой доброты и благородства…
Стоп! – это я на себя внутренне прикрикнула. Я совсем сошла с ума. Мне уже черт знает что мерещится. Я раздражена, я раздавлена чувством собственной вины перед Игорем, и бедный Джонатан, который столько сделал и делает для меня, тут ни при чем.
Джонатан смотрел на меня так, словно у него был дар следовать невысказанным мыслям. Почувствовав, что я справилась с нервной волной беспричинного раздражения, он добавил:
– Поэтому давай займемся делом. Кто такая Зазорина?
– Понятия не имею. Я политикой никогда не интересовалась, газет не читала – во всяком случае, политические разделы по телику тоже не смотрела… Фамилию вроде слышала… Но она явно не из самых видных политиков. Во всяком случае, не была, когда я уезжала полгода назад. Сейчас, знаешь, у нас все меняется каждый месяц. Кто ее знает, что она теперь собой представляет…
– Значит, так. Мы идем покупать газеты. Ты просмотришь, нет ли информации о ней.
Московская зима совершенно не располагает к сидению в сквере на лавочке. Однако требовалось где-то присесть, чтобы пролистать кипу свежих, пахнущих бумагой и типографской краской газет. Но мое предложение вернуться в гостиницу Джонатан отверг. Он посмотрел на часы.
– Ты не голодна?
Какое там голодна! В животе что-то сгустилось и застряло нервным комком, словно желудок связали в тугой узел. Я пожала плечами.
– Но время все равно обеденное. Если найдем приличный ресторан, то сможем убить двух зайцев: поедим и посмотрим газеты. Я есть хочу.
Довольно скоро мы нашли уютный ресторанчик на Страстном бульваре. Он был почти пуст, что меня вполне устраивало. Вообще-то я люблю рестораны шумные, набитые веселящимся народом, но сейчас все это мне было совсем некстати. Оставив выбор блюд на усмотрение Джонатана, который весьма обрадовался, обнаружив меню на английском, я погрузилась в чтение газет.
Раза четыре я натолкнулась на фамилию Зазориной в разных контекстах – под крылышком общества «Русские женщины за демократию» пригрелись различные женские движения.
– Джонатан, послушай! «Русские женщины за экологию»! И возглавляет это движение тоже Зазорина. Снова экология! Я уже ничего не понимаю.
– А что про нее еще?
– Она выставляет свою кандидатуру на выборы в Думу.
– Это уже серьезно. В такой игре большие ставки…
– Похоже, что она пошла в гору. Журналисты интересуются ее мнением по всем «горячим» вопросам!
– Нам надо узнать о ней как можно больше.
– Можно сходить в библиотеку. Там хранятся подшивки газет.
– Отличная мысль. Давай ешь.
Мое блюдо стояло нетронутым, тогда как Джонатан уже прикончил свое. Я стала нехотя ковырять мясо в горшочке. Джонатан тем временем рассматривал газеты на непонятном ему языке.
– Это какая буква?
– М.
– А эта?
– Р.
– То есть у нас это «п», а у вас «р»?
– Именно.
– А эта?..
Я не заметила, как сжевала весь обед. Принесли счет. Джонатан внимательно просмотрел его и подозвал официанта:
– У вас тут дважды проставлена одна и та же закуска. Мы этого не заказывали и не ели.
Мне стало немножко неловко. Игорь никогда не просматривал счет, а если и видел, что его обсчитывают, то никогда не говорил об этом. Впрочем, у них на Западе другие привычки и другое отношение к деньгам.
Официант с фальшивым изумлением уставился в счет, будто действительно вышла невероятная оплошность, и рассыпался в извинениях. Счет быстро исправили, и Джонатан расплатился.
– Я уже знаю множество вещей про Россию: я знаю русские буквы, я знаю, что цены в ресторанах непристойно дороги и в них обсчитывают, – сказал он, выходя.
– Их избаловала наша клиентура: наши новые богачи не только не проверяют счета, но еще и дают такие чаевые, что их и обсчитывать незачем.
– Чаевые – это личное дело каждого, добровольное дело: хочешь – даешь, а не хочешь или не можешь – не даешь. А когда меня обсчитывают, меня таким образом вынуждают платить больше. А я не люблю, когда меня пытаются принудить к чему бы то ни было. Вопрос принципа. Куда мы едем?
Расспросив нескольких прохожих, я выяснила, что в двух троллейбусных остановках отсюда имеется районная библиотека. Джонатан хотел взять такси, но я сочла это неоправданной роскошью и потерей времени – пока такси поймаешь! – и потащила его на остановку.
– Надо было взять машину напрокат, – ворчал Джонатан, плетясь недовольно за мной на остановку. – Мы так и за год не управимся, если будем пользоваться муниципальным транспортом.
Он налетел на меня сзади, потому что я внезапно замерла как вкопанная. Стеклянная будочка остановки была оклеена листовками к предстоящим выборам. Прямо передо мной на толстом стекле прилепился пожелтевший от ветра и снега, с отклеившимся уголком листок, с которого на меня смотрело лицо…
Мое лицо. Лицо Шерил. Только этому лицу было раза в два больше лет. Внизу крупными буквами было написано: Светлана Ивановна Зазорина.
Джонатан выглянул из-за моей спины. И тоже увидел. Наши взгляды встретились.
Я протянула руку и сорвала листок со стекла. Не сговариваясь, мы развернулись, отошли подальше от остановки и стали ловить такси.
– Кажется, библиотека уже не нужна, – задумчиво проговорил Джонатан. – Займемся поисками акушерки?
– В гостиницу, – выдавила я. – Я должна это переварить.
Лежа на животе на моей необъятной кровати, я бездумно дрыгала ногами. Голова звенела. Я ничего не понимала.
– Скажи что-нибудь умное, – попросила я Джонатана, когда он зашел в мой номер.
– А что тут можно еще сказать? – удивился он. – Это ваша с Шерил мать, ясно же.
Мать, ядрена вошь! Наша мать! Эта красивая, несколько располневшая блондинка, которой полнота придавала дополнительное очарование, округлость лица добавляла «русскости» в ее внешность, милую нежную уютность, с которой она многообещающе смотрела в глаза избирателям, – наша мать?
– И эта предводительница русских женщин избавилась от нас с Шерил при рождении… А теперь этот секретик ее стал тяготить, вдруг кто пронюхает про грехи молодости. И она решила от нас избавиться, причем на этот раз окончательно. Так?
– Весьма вероятно. Я тебе ведь говорил, что политика – грязная вещь… Роддом имени Ленина – Ахматовой – ты там родилась?
– Нет, я в другом, имени Индиры Ганди… Погоди, я даже не подумала… Какое же отношение может иметь акушерка этого роддома к моему рождению?
– Вот найдем ее и узнаем. Ведь не случайно же Игорь о ней упомянул в записке… Может, она работала раньше в твоем. Во всех случаях она, видимо, работала там, где рожала Зазорина.
– Джонатан, насколько я поняла из газет, партия Василия Константиновича враждует с партией Зазориной, они расходятся по всем принципиальным вопросам: он за армию – она против, вернее, за профессиональную; он за «женщину-мать» – иными словами, за женщину на кухне – она за «настоящее, а не показное равноправие», как было в интервью, и так далее. Так что вряд ли Василий Константинович замешан в этом деле… К тому же Игорь ничего о нем не написал. Тогда, может, лучше связаться с ним? Он может что-то знать об Игоре.
– Оля! Ты меня удивляешь. Тебе ведь и дядя Уильям сказал, и твой Игорь в записке написал, что ни в коем случае никто не должен знать о твоем приезде в Москву! Или дядя хлопотал, делая для тебя паспорт, напрасно? Или ты покрасила волосы в темный цвет не для конспирации?
Джонатан укоризненно посмотрел на меня, как учитель на школьницу, которая не выучила урок и несет у доски ахинею.
Я смутилась. Действительно, глупость сказала. Мои «ум и сообразительность» явно стали меня подводить последнее время…
– Да, конечно, – пробормотала я, – я не забыла о конспирации… Просто я удивилась, что ниточки этой странной детективной истории со мной в главной роли ведут к Зазориной. Каким тогда образом в этом деле оказался замешан Игорь? Я не знала, что он с ней знаком… Никогда от него не слышала этого имени.
– Давай не будем гадать, Оля. Мы сюда приехали как раз для того, чтобы все узнать. И узнаем. Ты переварила наконец свое потрясение? А то мой желудок не отказался бы переварить чашечку кофе.
Интересно, сколько чашечек кофе за день способен переварить желудок англичанина? По-моему, целое ведро чашечек.
– Пей, – махнула я рукой, – я не хочу.
Джонатан заказал кофе в номер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56