Впрочем, меня окружали могилы. Они были ухожены и с гранитными надгробиями. Выбитые цифры на камнях утверждали, что почившие в бозе проживали ещё в прошлом веке.
Наверное, ничего принципиально не изменилось: они тоже любили, страдали, совокуплялись, размышляли, мечтали, страшились смерти и так далее.
Спрашивается, зачем тогда эта вся наша проклятущая кровавая маета? Уверен, Илюша Шепотинник куда счастливее нас, считающих, что мы живем во имя какого-то высшего смысла.
Ничего подобного, господа! Пустая м`ука! Маета. Прах и тлен!
— Что такой задумчивый, — возвращается Мая, — как верблюд? — Она наполнена силой и жизненной энергией, и это почему-то мне неприятно.
— Откуда знаешь Крутоверцера? — начинаю наступление.
— Какая разница, — бьет меня по руке. — Противный какой. А ведь будешь, как сыр в масле.
— Бесплатного сыра не бывает, — огрызаюсь.
— Прекрати. Все хорошо: бомбу уже обезвредили, твои раны заживут, и начнем работу.
— Я дал согласие?
— Слава, — укоризненно смотрит, как кукла, которую не хотят покупать. — Если есть самая крышастая «крыша», то она к нашим услугам. Пользуйся.
— За тридцать три процента, — горько усмехаюсь.
— Почему? Сорок девять.
— А пятьдесят один кому? Им, — мотаю головой в сторону кладбищенских ворот, где рассасывается опухоль скорбной толпы. — Им? Что? Делится надо, как завещал товарищ Лифчик?
— Да!
— А вот не понимаю, — продолжаю вредничать, — зачем им наши миллионы? Мало нефти, газа, золотых и алмазных приисков, леса…
— Дело в принципе, — получаю ответ. — В государстве все должно находиться под контролем.
— Государство берет меня под контроль?
— Ну и что? — всплескивает руками. — Тебе, какая разница? Радуйся, что ты кому-то нужен.
— А как можно взять под контроль сумасшедшего?
— ?!
— Я говорю об Илье.
— А что он? — Передергивает плечиками. — Ему тем более все равно.
— Ты мне не нравишься, — признаюсь, — своим практицизмом.
— А как женщина, — кокетничает, — нравлюсь?
Я нервничаю и напоминаю, что у неё горе, а она ведет себя вызывающе странно.
— Жизнь продолжается, — берет за руку. — Поехали.
— Куда?
— К нашему этому… феномену.
Я не знал, что делать: то ли смеяться, то ли плакать? Разительные перемены с той, которая казалась самим совершенством. Черт знает, что происходит! Остается смеяться сквозь слезы и прощаться с иллюзиями.
— Прости, — говорю. — Во-первых, вообще не знаю, где он, а во-вторых, эксплуатировать его ради наживы…
— Кто бы говорил, — фыркает. — Сам его в хвост и гриву…
— Это была игра.
— Играй дальше, — топает ногой. — Кто мешает?
— Да, вы все, — отвечаю в сердцах, и развиваю мысль о том, что, когда у кого-то получается фарт, то сразу появляются ядовитые мухи, готовые искусать до крови везуна.
— Что? Я — муха? — искренне оскорбляется Мая. — А ты!.. Ты навозная куча! Ты — ничто! Ты — пустое место! — И неожиданно заливается слезами. Ты… ты… Я хочу, как лучше… а ты…
Самое страшное для меня — женские слезы. С гневными стервами одно удовольствие говорить. Они орут — и тебе приятно, они визжат, а тебе ещё приятнее, они брызжут слюной, а тебе все в легкий кайф, они…
Короче, со скандалистками можно просто сладить: или дать хорошего пинка, или поставить в позу № 1267 по Каме-Сутре и… и понятно, что сделать.
А вот как быть с плачущей наядой? Черт его знает! То ли утешать, то ли слез не замечать, то ли делать вид, что глубоко раскаиваешься, что ты вот такой сякой?
— Я правду говорю, — вздыхаю. — Где искать аутиста даже не знаю. Телефон Васьк`а не отвечает?
— Они тебя бросили? — всхлипывает. — П-п-почему?
Я не соглашаюсь, что значит бросили? Обстановка-то, какая: трупы валятся со всех сторон, ментовка звереет вовсю: факты, как говорится, на лице, бомбы в сумках, и прочее.
А господин Сухой поступает правильно, уйдя в подполье: надо переждать кризисный этап и не рисковать бесценным аутистом.
Мои разумные речи действовали на Маю, как наркотический «винт» на хумарика, то бишь любителя улетать за грамм дряни в волшебные кислотные антимиры. Девушка пошмыгала носиком и успокоилась, доверчиво вопросив:
— Ты поищешь их?
— Конечно, — обнял за плечи. — Куда я без них?
— Нужна помощь?
— В каком смысле?
Получив ответ, задумался: собственно, с кем имею дело: то ли с простушкой-пастушкой, то ли с плутоватой продувной Мата Хари. Что ей от меня надо на самом деле? Не был ли мой последний сон, повторю, вещим? Почему идет такая активная обработка моей скромной персоны? Цель — аутист? А что после?
— Ты меня пугаешь, — признался я. — Зачем нам ещё какой-то «охотник на людей»?
— Мне его рекомендовали, — мило улыбнулась. — Он профессионал.
— И что?
— Мы должны найти первыми, — строго объяснила. — Ты ведь не хочешь, чтобы нас опередили?
Я только развел руками от таких умненьких-разумненьких речей. Черт возьми, такое впечатление, что нашу тушинскую троицу обложили со всех сторон. Что происходит?
Владея дьявольским миллионом, (будем считать, что владею) я не только не обрел долгожданной свободы, а вязну все больше и больше в опасной для жизни интрижке, как в чане с растопленной смолой.
Да, делать нечего — надо музицировать по чужим нотам пока общая картинка не прояснится до чистоты слезы ребенка. Как там, у великого Федора Михайловича о слезе младенца: если в фундаменте здания всеобщего мирового счастье заложена хоть одна слезинка ребенка, то такое здание человечеству не нужно. М-да! Слезы мы уже имели — вопрос: не крокодиловы ли?
Я внимательно смотрю на Маю — проникнуть бы в её мысли, скрытые за слегка напудренным лобиком? Каким образом? Напоить водочкой и затащить в койку? Может, во время феерического оргазма она признается во всех грехах.
Фи-фи, Слава, сидишь на старом могильнике и о чем мечтаешь, негодник? А что делать?
— Может, помянем Исаака Исааковича? — осторожно предлагаю.
Рабоче-крестьянское предложение не проходит — Мае нужно торопиться на семейные поминки. Не приглашает туда по причинам понятным, однако выражает надежду, что и у нас скоро появится более веселый повод поднять рюмки.
И мы бредем на выход из мира теней в мир реальных проблем. Я ощущаю некий дискомфорт, хотя душой закален, а тут некий в ней неприятный осадок, точно сода в стакане теплой воды для полоскания поврежденных десен. Пытаясь перебороть дурное настроение, вновь опускаюсь на корточки и заглядываю под днище спортивного лимузина.
— Бомба, — шучу.
— Не смешно, — открывает дверцу. — Тебе куда? — щурится от солнца, и оттого кажется постаревшей.
Я смотрю на неё снизу вверх и вижу, что тлен уже лежит на её молодом и прекрасном лице. Тлен разложения?
Потом отвечаю на её вопрос: подземка рядом, пройдусь, подумаю, главное, было бы над чем? И думать нечего, произносит ультимативным тоном, садясь в машину, и советует все-таки позвонить «охотнику на людей», то бишь мenhantеr, если выражаться языком великого Шекспира.
— Все уже оплачено, милый, — посылает воздушный поцелуй.
И, хлопнув сизым облачком в мое несчастное лицо, «пежо» пропадает в механическом потоке, а я, переведя дух от СО, начинаю костерить все на свете, и себя, любимого, и любимых друзей, и любимую власть, и любимую девушку. И её, сучку, больше всех. Красивая представительная шлюха, решившая, что сделала тушинского простака: «Все уже оплачено, милый». Куда там? Fuck, моя радость и моя печаль! Не родилась ещё такая, чтобы приобрести за гроши несколько килограммов моих потрохов и несколько граммов моей души…
Спокойно, Слава, сдерживаюсь, что тебя, истерика, больше всего гневит? Вовсе не то, что тебя могут купить, как пачку вредных сигарет в металлической палатке.
Ложь? Вот в чем дело — её ложь, Маи, хи-хи, Михайловны. Я чувствую её ложь, как смертельно больной — свою лилово-онкологическую опухоль.
Прелестница уверена, что удачно сыграла роль подсадной кряквы, одного не учла: моего опыта в сношениях с ехиднами рода человеческого. Жизнь научила за приторными улыбками и слюняво-любовным придыханием видеть оскал хищниц, готовых сожрать святую душу в мановение ока. Да, приятно, когда острые зубки обкусывают твой природный кол, однако, когда пытаются слопать воздушно-вечную субстанцию в 4,44 грамма, то простите-простите.
Ладно, разберемся, как любит повторять мой полукриминальный друг Василий Сухой. Надеюсь, он знает, что делает. Хотя за то, что заставил меня отдуваться за все трупы разом, ему надо отстрелить кое-что.
Где же искать друзей детства? Вот вопрос вопросов, который волнует не только меня, но и всех, кто в теме о миллионе. А кто у нас в этой теме? Да все, кому не лень.
Я и Василий — это раз. Вор в законе Аслан Галаев со своими нукерами-чебуреками — это два. Охранно-коммерческая структура «Алмаз» при ВО (внутренних органах) — это три. И четыре — будущий проправительственный дилеровский центр. И это я насчитал только тех, о ком знаю лично. Кто меня бил и любил, если шутить по-черному.
Словом, толпы народа хороводят вокруг одного импортного миллиона и одного отечественного аутиста.
Кстати, на мой вопрос: «Могу ли я взять миллион на бирже?», Мая отвела вопрос в сторону, и так, что я этого тогда не заметил. Сейчас вспомнил и… ну нет слов, господа!
Почему никто не хочет, чтобы тушинский лапоть превратился в лакированные grindar`s?
А все просто: деньги — это свобода. Свободный человек в этих самых «гриндарах» — опасный человек для власти. С нищим в лаптях удобнее договариваться. Корочку хлеба и бутылку водочки — и член общества уже счастлив.
Мысль о водке была своевременной. Выйдя из подземки на поверхность земного шара и своего рабочего района, широким шагом покуролесил к универсаму, где родную продавали самую лучшую и крепкую.
Помимо желания нарезаться в усмерть, а потом разрядиться на мешках с Ирочкой Фирсенко, у меня возникла идея. Это была хорошая идея, несмотря на то, что моя голова трещала, точно электрическая подстанция в дождливую погоду.
Бывшая одноклассница встретила меня радостно, да успела испортить настроение ахами по поводу непрезентабельного состояния моей рожи. Я не выдержал и задал прямой вопрос, мол, это ей, страдалице, помешает совершить со мной сексуальный полет в прекрасное далеко? Ведь отнюдь не помешает? Тогда в чем дело? Я тебя люблю, отвечала дурочка, а ты вот такой, мне жалко-о-о.
Короче говоря, пока добрая Ирэн освобождалась от труда для любовной потехи, я отправился в подсобное помещение и там сел за телефонный аппарат. Цель была одна — найти Антона Татищева, по прозвищу «Антей», тушинского вора в законе, держащего наш район в относительном порядке и благополучии.
Знали мы друг друга хорошо, в детстве не раз зуботычились, мирились, вместе росли, гуляли, частенько пили в Серебряном бору, чтобы в хмельном угаре погонять нудистов.
Однажды, вооружившись пластмассовыми китайскими пистолетами, мы гнали голую группу любителей отдыхать в чем мама родила до дома под № 62 по проспекту Маршала Жукова, где, собственно, и проживал мой хулиганистый приятель Антоша.
Помню, зрелище было потрясающее: десяток визжащих и нагих теток с сиськами до асфальта да несколько сохатых интеллигентов трусили по проспекту, как стадо лосей.
Об этом случае даже написала столичная молодежная газетка в статье: «Голая правда подростков», где наше радикальное начинание было, в целом, поддержано. В отличие от родной милиции, которая отобрала пластмассу, и устроила головомойку предкам, предупредив, что, если подобное повториться, их агрессивные заморыши пойдут по этапу.
Как говорится, этапы большого пути: ныне Антон — авторитет, а я миллионер, правда, без миллиона. И поэтому у нас есть о чем друг с другом побзлыкать. Впрочем, главное, пусть Антей запустит «маляву» для Васьк`а о том, что я его ищу. Надеюсь, воровской телеграф работают, куда лучше, чем тот, который на япской Тверской?
С этим и накручиваю диск телефона — домашний номерок Татищевых мне знаком, как дважды два. И слышу хриплый знакомый голос деда Антоши — Ивана Куприяновича, жив курилка! В свое время махал он офицерским ремешком, пытаясь воспитать внука в духе социалистического реализма. Не получилось: внучок вместе со страной пошел по скользкой стезе капиталистических отношений: украл — продал — отсидел, если не повезло, а ежели повезло вышел в люди.
— М`ука! М`ука! — узнает меня дед, обзывая по прозвищу. — Антоха, христопродавец, в магазине строительном директорствует, — и уходит искать записную книжку.
«М`ука» — так меня называли в счастливом прошлом. Или «Мук`а». Ударение зависело от желания и состояния того, кто это произносил. Я откликался одинаково, как пес, которому все одно, какую кличку трепать, главное, чтобы кормили от пуза.
— Ну, слухай, М`ука, — хрипит старик Татищев и проговаривает телефонный номерок.
Я благодарю Ивана Куприяновича и дежурно желаю здравствовать. Тот в ответ сипит: эх-ма, просрали Расею-матушку, христопродавцы, просрали, и бросает трубку.
Что тут сказать: старый большевик близок к истине — именно такое впечатление порой и возникает, когда зришь по ТВ сытые, литые и краснознаменные морды государственных и политических говнюков.
Я снова накручиваю диск телефона. Деловой женский голосок сообщает, что Антона Аркадьевича нет, но скоро будет, что ему передать? Усмехаюсь: передайте, что звонил М`ука, через час ещё побеспокою господина Татищева.
Теперь можно сделать паузу между вечностями и подумать о себе, родимом. Люблю себя и, уверен, в этом ничего плохого нет. Помню, какая-то очередная вздорная пассия упрекала меня в том, что я эгоист до мозга костей, и это написано на моем роже.
Это меня позабавило: значит, когда ты, милочка, ноги бритые раздвигала, я был человек общественно-коллективный? Ты был другим, уважал меня, утверждала, как личность. И я личность, дискутировал, а ты меня пытаешься перековать, как мечи в орало. Орально ты меня берешь, вопила красавица, а я люблю анально, эгоист ты эдакий и негодник!
Словом, мы расстались, и мне пришлось поменять выражение лица на более общее, замаскировав тем самым свои эгоистические устремления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42