— Вот только про детей не надо, — хныкал я. — Ни о каких.
Сотоварищи смеялись, зная мои прошлые проблемы, и мы продолжали праздник, который всегда с нами. И вот однажды к нам присоединился молодой муж ЖЛ. Каким ветром его задуло в пристроечку, трудно сказать. Видно, хотел проведать родное одноименное животное.
Мы ему, человеку, обрадовались и налили стакан, чтобы баловник фортуны был ближе к нуждам собственного народа. Через четверть часа мы клялись в вечной любви. На все это безобразие взирал баран Fill, с философской меланхоличностью пережевывающий травянистую жвачку.
Трудно сказать, в какую дурную головушку пришла мысль постричь несчастную тварь, но она пришла, эта мысль, и с ней надо было что-то делать.
— Смастерим стрижку Филлу, — сказал Евтюхин, — но художественную.
— К-к-какую? — решил уточнить молодой муж ЖЛ.
— Художественную, — повторил охранник Мурмулис. — Чтобы красиво. Будет типа п-п-пуделя.
— Типа п-п-пуделя! Тогда давайте! — разрешил супруг примадонны. Мамочка любит, чтобы красиво.
Мы выпили за Мамочку, которая не только типа пела, но и хорошо кормила нас, обормотов, и я взялся за садовые ножницы, поскольку других под рукой не оказалось. Почему именно я взялся стричь животное? Так решил коллектив: баран та же лужайка, только на ножках. И это было верно в принципе, но неверно по сути. Животное вредничало и не желало выступать в качестве пуделя, хотя я и старался придать Fill`у художественный вид.
— Это кто? — спросили меня, когда я закончил мучения.
Я хватил стакан водки и более внимательно осмотрел тварь дрожащую:
— Это пудель, — признался, — но в шкуре овцы.
— Интересно, — задумались мои товарищи. — А где баран?
То есть выпили мы много, но друг друга понимали плохо.
— Это надо побрить, — предложил я тогда. — Модно и снимем все вопросы.
— Давайте, — махнул рукой утомленный нашим обществом супруг ЖЛ. Ма-ма-мочка любит, чтобы модно.
Как мы все вместе брили барана, то история отдельная. Во-первых, мы залили ему в глотку бутылку водки для общей анестезии, во-вторых, все разом сосредоточились, а в-третьих, проявили гуманность и цирюльничали исключительно немецкой электрической машинкой «Brayn».
— А-а-атличная работа, ребята, — после сказал муж ЖЛ, лобзая от умиления пудельного барашку. — Пойдем-ка мы с ним, голеньким, Мамочку встречать, — и они отправились к воротам, где весело клаксонил «Линкольн» цвета белой вишни из самой сапфиро-островной Jаpan.
Через несколько минут все участники конкурса красоты узнали о себе много нового. И особенно я, как закоперщик всенародного праздника. Выяснилось, что ЖЛ тоже человек, хотя и женщина. То есть великая прима нашей большой колхозной эстрады прекрасно владела ненормативным арго, где словцо на «ядь» выступало лишь в качестве цементирующей связки. Поскольку я был закален армейскими буднями и командирами, то выдержал высокоинтеллектуальный смерч с достоинством, правда, посмел возразить:
— Мамочка, зачем так убиваться? — мял в руках мягкую шерсть. — Польза, однако, есть.
— Какая, блядь, польза?!
— Паричок можно смастерить.
— Паричок, блядь?! — гневалась от всей души. — Кому?!
— Если хотите, то вам-с, — шаркал ногой, Ж/Легенде-с.
Не знаю, что послышалось нашей любимой из любимых, обожаемой из обожаемых, бриллиантовой из бриллиантовых, но праздник жизни для меня закончился. Секьюрити Мурмулис, вмиг осволочившийся от воплей ЖЛ, вытолкал косильщика лужаек из эдемского местечка.
И пришлось тому идти в монтеры ДЭЗ № 69. Пополнив дружный коллектив разгильдяев, я оказался в их первых рядах. Так посчитала начальница домоуправления Орёл Татьяна Ивановна. Была она женщиной приятной наружности и, если смотреть сзади, то габаритами походила на корму знаменитого «Титаника», что вызывало естественное восхищение у тех, кто понимал в судостроение и дамской красоте. За глаза мы называли домоуправительницу «Боцманом» — за милый прокуренный басок, крепкую поступь и командирскую решительность.
— Сидите, голуби, — говорила она, когда проникала в диспетчерскую. Баклуши бьете, негодяи, а ну быстро на территорию, я сказала. — И наш коллектив, мирно лакающий самогонную брагу из города-героя Волгограда, присланного по случаю, вмиг распадался. — А Мукомольникову остаться.
Я оставался, понимая, что меня ждут трудные испытания. Дело в том, что гражданка Орёл питала слабость к сильному полу и, пользуясь своим служебным положением…
— Славик, — предупреждали дворники, — Боцман на тебя глаз положила.
— И что?
— А то, — смеялись бражники, — выполняй команды командира производства и будешь, как сыр в масле.
Я делал вид, что не понимаю о чем речь. Уж больно квадратен, скажу так, был «командир производства» и потом: не нравятся мне дамы с крашеными волосами цвета переспелой абрикосины, плюхнувшейся на асфальт.
Когда начинаю общаться при праздничных свечах с подобной барышней, то у меня начинаются колики и возникает неудержимое желание стравить торжественный ужин в её декольте, удобное для таких вот рвотно-радостных мероприятий.
То есть я хочу сказать: нет некрасивых женщин, а случается мало водки. Если же её много, то возникает другая опасность, которая может привести к вышеупомянутой аварийной ситуации. И поэтому стараюсь избегать свиданий с крашеными дурочками, использующих, повторю, свое служебное положение.
— А Мукомольникову остаться, — услышал и понял, что сука-судьба вновь испытывает меня.
И оказался прав: Татьяна Ивановна решила якобы поменять электрическую проводку в своей квартире. А кто у нас монтер? Слава у нас монтер и, утверждают, хороший монтер. Мастер, не так ли? И оплата труда мастеру будет надлежащая. Я без энтузиазма улыбнулся, предчувствуя трудный вечер при свечах, насыщенный электрическими разрядами.
Решив, что пять бутылок родной достаточно для работы в экстремальных условиях, я прибыл в гости. Надо ли говорить, что хозяйка встречала мастера во всеоружии: смешок, легкий говорок, шелковый халатик, из которого выступала пышная грудь, желтеющая веснушками, как поле весенних ромашек. Эти пятна дамского увядания окончательно добили меня. Пока хозяйка мандовошилась на кухоньке, я открыл чемоданчик монтера и бутылку водки. Заглотив для душевного равновесия пол-штофа, я рявкнул не своим голосом:
— Где тут проводка, Боцман?
— Проводка, ха-ха, — смеялась начальница. — Ах, шалунишка, — и несла блюдо с жареным судаком, томящимся под мокрой зеленью. — Мы поменяем пока люстру. — И указала глазами на короб. — Венецианское стекло. Обращаться осторожно, — предупредила, — мой мальчик.
«Мой мальчик» — от этой ласки я совсем потерял голову и снова приголубил бутылку. После чего установился такой приятный душевный миропорядок, что никаких проблем с новой люстрой не возникло. Они возникли позже, когда я подвесил это звенящее чудовище под потолок и когда начался наш праздничный ужин. При венецианских огнях.
Приятная во всех отношениях Татьяна Ивановна, выпив стопочку и закусив королевским судаком, потянулась ко мне для благодарственного поцелуя за труд. От её губ в рыбьем жиру мой нервный организм дернулся на стуле, который шаркнул в стену и так, что прекрасно-гребенная бренчащая люстраида обвалилась вниз, как хрустальная мечта земной бабы о неземной любви.
Такой вот казус, похожий на кактус в жилистой попе папуаса. Да, неприятно. Неприятно, когда мечта превращается в явь с битым фальшивым стеклом из немытых Мытищ. Однако ведь это не повод ненормативно визжать, топать боцманскими ногами и считать работника первым разгильдяем среди многих. Короче говоря, меня не простили за правду и уволили по статье 33. 4. Гаденькая такая статейка: «Систематическое пьянство на рабочем месте».
Спрашивается, где справедливость и душевная признательность за приятный вечерок? Увы, не всякая дама отдает себе отчет за свои проступки, руководствуясь лишь мудаковатыми инструкциями и животными инстинктами. Но я простил её, грезу всех дворников и сантехников. И устроился работать в борделе на Якиманке. Без чернильной записи в трудовой книжке.
Работенка случилась веселая и с высоким прибытком. Время было мутное, и публичные дома цвели, будто палочки Коха в брюшине смертельно больного. Славная наша милиция ловила бабуль, торгующих петрушкой, полезной для потенции, и руки её не доходили до пунктов приема сперматозоидных клиентов, прущих в бордель, как нерестная рыба на острые камни.
Мои функции были просты: в случае необходимости снимать неплатежеспособного клиента с «товара». Другими словами: ломать кайф халявщикам. Как известно, на халяву и уксус сладкий. А что говорить о сосудах, наполненных до краев уксусной эссенцией? Это я о кралях, прибывших из нищей, но рафинадной Украины на заработки. Девять херсонских девок были как на подбор: губасты, дебелы и на формы аппетитны. Но главное было их достоинство — ум, вернее, отсутствие его. Красавицы были глупы, как куры на шампуре, что ничуть не мешало им возбуждать клиентов до полного их изнеможения.
— Ах, мои станочки, — любил приговаривать хозяин заведения Нодар Майсурадзе, умеющий ценить женскую жертвенность во благо общего дела. Старание и труд все перетрут, — шутил, когда принимал новенькую на работу, — но это к тебе, краса, не относится. Как поработаешь, так и полопаешь. Старайся, и я не обижу, вах.
И не обижал, кстати, понимая, что куриц, несущих золотые яйца, нужно холить, лелеять и беречь. Именно на меня и была возложена деликатная миссия беспокоить клиента, когда его время кончалось. Как говорится, кончил — не кончил: слазь! Но многие держались до последнего. И это понятно: кому не хочется урвать молодого спазматического счастья сверх нормы. Порой приходилось буквально за ноги тащить строптивца из будуара, где он придавался липким утехам. Как правило, конфликты решались миром или зуботычинами, и все были довольны. Правда, однажды случилась неприятность. Ходил к нам депутатик Садур, бойкий такой, похожий характером и лицом на старорежимную калошу. И любил он поскандалить.
— Я ещё не кончил! Безобразие! Я — депутат Думы, я вас — на рудники!..
— Дед, ты уже час за бесплатно елозишь, — резонно возражал я. — Плати и никаких проблем.
— Наша партия заплатит, — пыхтел тот на пышнотелой девахе, жующей от скуки сочное полтавское яблоко. — Уважьте старость, у меня было трудное детство, я три года провел на поселениях в Мордовии, там было холодно, голодно…
— Ладно, — вздыхал я. — Как депутату, постоянному клиенту и поселенцу, тебе полагается скидка. — И обращался к трудовой девушке. — Эллочка, отправь деда к звездам.
И та как-то раз возьми и постарайся: и депутатик Садур околел, успев, между прочим, испытать чувства астронавта, приближающего на пиздолете к планете Благости SIV-7052000.
А кто будет платить — в широком смысле — за эти хамские полеты в вечность? Понятно, что крайним оказался я.
Не сделал бы депутату скидку, жил бы тот во славу нашего отечества, голосуя кнопками за лучшую народную жизнь. А так пришлось мне покрывать убытки борделя на пышные похороны народного избранника и срочно увольняться по собственному желанию.
Вот и делай после этого людям добро.
Впрочем, веру в доброе я не потерял и отправился сдавать свое внутреннее богатство в Первую градскую. А почему бы и нет? Молод, здоров, оптимистичен и без комплексов. Любимая родина нуждается в стратегических биологических запасах, могущих восстановить её былое величие и мощь. Да и оплата труда недурна: можно пригласить очередную возлюбленную в едальню «Елки-палки» вкусить продукта из народного картофеля.
Встретили меня люди в белых халатах со сдержанным пессимизмом, мол, совсем руки не оттуда растут у молодца, коль решил зарабатывать на жизнь таким вот динамичным образом.
— Это мое хобби, — признался я, — с тринадцати лет. — И добавил несколько слов о родине, нуждающейся в стратегическом биологическом резерве.
На меня посмотрели, как на активного членовредителя, и отправили сдавать анализы. Через час у меня возникло впечатление, что меня готовят к космическому полету в качестве подопытной дрозофилы. О чем я и сказал старенькому эскулапу с подвижным личиком капризного ребенка.
— Это очень серьезное мероприятие, молодой человек, — ответил лекарь. — Мы отвечаем за будущие поколения. Если мы хотим иметь на улицах одних идиотов…
— А сейчас их что, мало? — спросил я, вспомнив нашего тушинского дурачка Илюшку Шепотинника.
— Много, — согласились со мной. — Но через одного. Так что, если хотите помочь отчизне, терпите.
И я терпел — миленькие медсестрички-вампиры через стеклянные трубки тянули из меня кровь, потом выдали баночку из-под майонеза и удалили в комнатку, где на стенах висели малохудожественные картинки из старых журналов. Глянцевые красотки времен расцвета ГДР улыбались мне, как родному.
Я скрипнул зубами и… через неделю был принят в доноры. Правда, скоро выяснилось, что в этом деликатном деле имеется издержка. А именно: двухнедельное воздержание перед тем, как…
Месяц я терпел такое глумление над своим оранжерейным организмом, а потом махнул рукой: интересы страны, конечно, превыше всего, да индифферентность моя начинает вызывать подозрение у любимых. И когда одна из них задала мне досадный вопрос, связанный с цветом летнего неба, я, взревев, сутки доказывал свою мужскую, скажем так, привлекательность.
После чего неделю мыл и бил посуду в ресторане «Арагви». Месяц ломал мебель в магазине «777». Несколько ночей плясал в стриптиз-баре «Голубая луна», где от общего отвращения коцнул огромный аквариум с плавающими педерастами. Шесть недель трудился, не покладая рук и кое-что еще, в женском общежитии ЗИЛа, пока меня не выгнали взашей за аморальное, как раньше писали в советских газетах, поведение.
Потом декаду продержался в секс-шопе — там, среди фаллических предметов, я окончательно разуверился в таком понятии, как любовь.
На мясокомбинате вместе с ветеранами отметил первый день работы и так, что меня вырвало на державного директора, который делал обход хозяйства, интересуясь производственными показателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42