Больше не прячась, не испытывая никакого страха, она шла следом за немцами в сторону побережья, откуда стали доноситься выстрелы, плохо понимая, зачем это делает, и уж совсем не ведая, чем все может кончиться.
Маша слышала отдаленный треск автоматных очередей, торопилась следом за ними, точно боялась остаться и потеряться, все ближе и ближе подходя к месту прежней стоянки. Придержала шаг возле шалаша, под которым лежал мертвый Аполлонов, с болью подумала: «И этого не сумели похоронить…» Мысленно поклонилась и ему и торопливо, почти бегом направилась в сторону побережья, к морю, откуда все явственней доносились выстрелы. Она шла в этом направлении безотчетно, скорее всего, потому, что там были свои. Не хотелось верить, что с Ратниковым и Быковым что-то случится, она надеялась на какое-то чудо — быть может, все как-нибудь обойдется, они найдут выход из этого положения, и тогда все вместе отправятся к Соленому озеру. Не верилось даже в гибель Сашки, хотя все произошло у нее на глазах и всего лишь полчаса назад она простилась с ним, укрыв его сосновыми ветками. Маша была недовольна собой: сосновые ветки будут колоть ему лицо, березовых надо было положить, те помягче. Но возвращаться было уже ни к чему. Она по-прежнему ориентировалась по звукам выстрелов, стараясь поспеть за ними, иначе боялась потерять дорогу.
Маша выбежала к обрыву, тревожным взглядом окинула распахнувшийся перед ней простор и сразу же почувствовала, как свободно, ликующе вабилось сердце: над морем, над самой поверхностью, белым гигантским покрывалом висел плотный туман и в него уходила, удалялась, точно таяла на глазах, знакомая шлюпка. Отсюда, с высокого обрыва, в ней еще можно было различить силуэты двух человек: один сидел на веслах, другой на корме. «Слава богу, поспели!» Маша заплаканными, счастливыми глазами глядела им вслед, жалея только о том, что ее нет с ними в эти минуты. И вдруг подумала с испугом: «Найдут ли приют теперь? Где? У какого берега? А если опять приплывут к чужому?..»
Немцы на берегу стрелять перестали: снизу, от кромки воды, окунувшуюся в густой туман шлюпку они, знать, уже не видели. Просто сидели на валунах, курили, громко переговаривались, посмеивались беззаботно. Ей показалась странной, непонятной их успокоенность. Неужели они отказались от погони? Но ведь им и на самом деле ничего больше не остается делать. Тогда почему же они не уходят? Может, устали и просто отдыхают? Но что-то в этом покое тревожило Машу. Она слегка отступила в глубину кустарника, сказав себе, что станет ждать до тех пор, пока немцы не уйдут отсюда, пока не наступит ночь и шлюпка не окажется в безопасности.
А шлюпка между тем пропала в тумане. Сумерки стали сгущаться. Теперь, успокоенная тем, что товарищам, наверное, удастся спастись, она могла подумать и о себе: что делать? куда идти? Кроме Соленого озера, которое еще неизвестно как и разыскать, ничего не приходило на ум. В селе Семеновском и на хуторе сейчас немцы вовсю рыскают. Значит, надо идти только на озеро, подальше от моря, как командир велел. Но как же решиться пойти одной ночным лесом? За что такое испытание?.. И опять подумала о Ратникове и Быкове. Куда погребут — в открытое море или вдоль берега? Лучше бы вдоль берега. Тогда смогут ночью пристать в другом месте, подальше, и тоже, как и она, добраться до Соленого озера, к партизанам. Там и встретились бы…
Она до ломоты в глазах вглядывалась в укутанное туманом и сумерками море, но разглядеть ничего не удалось. И вдруг Маша с ужасом поняла, почему немцы не уходят с берега, чего дожидаются: справа, со стороны села и водохранилища, долетел слабый звук мотора. «Катер, — догадалась она, с замирающим сердцем прислушиваясь к нарастающему гулу мотора. — Значит, они вызвали катер. Как же теперь? Что будет со шлюпкой? Со всех сторон травят, как зверей. Да есть ли что человеческого в этих фашистах?!»
Позабыв обо всем — об опасности, о себе, о том, что ее могут заметить снизу и снять одним выстрелом, — Маша вышла из кустарника на самую кромку обрыва и стояла так, замерев, глядя в ту сторону, откуда доносился все усиливающийся шум. Вот поверху, над слоем тумана, заскользила мачта сторожевого катера. Она равномерно двигалась вдоль берега, разрезая плотную молочную пелену. Но самого корпуса не было видно — верхушка мачты чудилась отсеченной. Разорвав тишину, на катере взвыла сирена, ее нестерпимо пронзительный голос эхом заметался над берегом, над обрывом.
Немцы вскочили с валунов, что-то крича, забегали вдоль прибоя. Почти тут же от них в море, в ту сторону, куда ушла шлюпка, полетела зеленая ракета. Она сразу же побледнела и, растворяясь в белом тумане, растаяла совсем.
Маша увидела, как мачта катера, описав полукруг, стала быстро удаляться от берега. Она еще надеялась, что немцам не удастся отыскать шлюпку в густом тумане, в сгущающихся сумерках. Но на катере вдруг вспыхнул прожектор, сильный луч света торопливо зашарил по поверхности. У Маши все похолодело, оборвалось внутри: «Все, теперь конец, не спастись. — Она сжалась, следя за хищным скольжением луча, который, словно жало, глубже и глубже впивался в серую вязкую стену тумана. — Может, хоть пощадят, возьмут на борт, — подумалось с робкой надеждой. — Люди ведь, живые люди!..»
Вскоре луч прожектора перестал метаться, присмирел, замер на месте. «Нащупали, окаянные, нащупали!» Маша чуть не закричала в отчаянии, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь вдали. И в тот же миг до ее слуха донеслись слабые отзвуки автоматных очередей. Потом в тумане багрово вспыхнуло далекое пламя, точно спичкой чиркнули, и прогремел орудийный выстрел. Следом еще один. И все смолкло. Прожектор на некоторое время замер, словно разглядывал, что там наделали эти выстрелы, затем луч его ликующе взмыл вверх, уперся в вечернее, уже потемневшее небо и погас.
Немцы на берегу громко засмеялись, потоптались еще несколько минут и, посвечивая карманными фонариками, пошли в сторону села. Отойдя метров на двести, остановились, как показалось Маше, возле могилы лейтенанта Федосеева. Послышался гогот. Потом они тронулись дальше и вскоре исчезли из виду.
«Негодяи паршивые, сволочи! — Маша опустилась на жесткую, иссушенную ветрами траву. — Ненавижу, не могу… Будьте вы прокляты!» Она сидела не шелохнувшись, как изваяние, закрыв ладонями лицо, точно хотела отгородиться от этого жестокого мира, с которым оставалась сейчас наедине и из которого, казалось, не было никакого выхода. В какую сторону ни пойди — всюду фашисты, как саранча, налетели, проклятые. Повсюду слезы да кровь, и нет спасения человеку на своей же родной русской земле. Да что же это такое?! Неужто конец всему наступил?..
Все отчетливей доносился рев моторов — сторожевой катер возвращался назад. Скользил над окутанной туманом поверхностью моря клотиковый огонь на мачте. Тяжело накатывался на берег прибой. Но Маша не слышала ни рева моторов, ни скорбных вздохов прибоя, не замечала, как неожиданно резко похолодало, как быстро надвигается тревожная ночь. Она бросилась ничком на холодную, неприютную землю, прижалась к пей, словно искала спасения, и, как когда-то в далеком детстве во время грозы, заставшей ее в лесу, забилась, зашлась в беззвучных рыданиях. Беззащитная, безучастная ко всему на свете, Маша бежала по крутому обрыву, укрытому зябким, седым туманом, не ведая, что станет делать дальше, как жить и будет ли шить вообще…
Она не знала, что сулит ей будущее, лишь смутно сознавала, что надо идти на Соленое озеро к партизанам, как велел командир. Не могла знать она и о том, что партизан там пока никаких нет, кроме двух хуторских мужиков — Устина и Егора, что партизанский отряд у Соленого озера по-настоящему сформируется и начнет действовать только через полгода, когда ей подоспеет пора рожать… И уж совсем не могла Маша в этот горький вечер предугадать, что спустя много лет после войны, когда в газетах станут помещать объявления о розыске пропавших без вести в военное лихолетье, она, как тысячи подобных ей женщин, с глубокой болью и робкой надеждой будет вчитываться в те скорбные строки, за каждой из которых кроется никем не разгаданная тайна… Нет, к великой печали своей, она не сможет вспомнить фамилий командира, боцмана, загубленного подлым фашистом полуслепого радиста с обожженным лицом — ведь пройдет столько долгих лет, а она находилась вместе с ними всего лишь два дня…
Она не сможет сказать, кто они были и откуда, потому что сама этого не знала. Но Маша расскажет людям, какими они были, как воевали и как погибли… И еще она сможет рассказать своему сыну, что его отец, который так и остался для нее бесфамильным, погиб человеком, у нее на глазах…
Но все это будет уже в каком-то другом, далеком и неправдоподобно счастливом времени, когда люди многое забудут, отойдут сердцем, когда у них зарубцуются рапы и высохнут слезы.
Через много-много лет придет такое время…
А сейчас был обрыв у моря, окутанный холодным туманом, надвигающаяся, полная неизвестности черная ночь и невыносимо горькое ощущение одиночества.
Шел только третий месяц войны…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19