Об этом же думал и Быков, но больше — об Аполлонове, потому и шел к ним с открытой душой, хотя по их настороженности понял, что не принес особенной радости своим появлением.
И потом, чуть позже, когда рассказывал о том, что случилось у Волчьей балки, как пришлась взорвать в бухте тральщик, как выплыли на этот берег с уже мертвым командиром и похоронили его, Быков чувствовал, что они не очень-то и желали этой встречи с ним. Что ж, голодный сытому не ровня, в конце концов пусть сами решают, как поступать в таком положении. У него, у Быкова, нет воды и хлеба, но есть очень важный козырь — он знает берег, знает, где немцы. Однако не собирается этим воспользоваться в своих интересах. И когда у него спросили об этом, ответил:
— Пятый день здесь. Вчера дальнюю вылазку сделал. Восточнее, километрах в пяти, большое село, гарнизон человек сорок, пулеметы. Ближе к морю водохранилище, вода в село поступает. Охрану несут. Ну а западнее, должно быть, все в их руках: не знаю пока.
— Значит, и на этом берегу немцы? — усмехнулся шкипер. — От чего ушли, к тому и пришли.
— От чего ушли, не знаю, — сказал Быков, — а пришли почти в самые лапы к ним. Взяли бы чуть левее — и каюк.
— Командира-то что же, на самом виду похоронили? — спросил Ратников. — Камень приподнял сверху, а под ним — китель видно и орден. Сразу заметно: могила свежая, могут наткнуться случаем и…
— Сил не хватило подальше отнести, — ответил Быков.
— У тебя что же, все с собой? — хмыкнул шкипер, оглядывая его с головы до босых ног.
— Почти все. — Быков почувствовал насмешку, но сдержался. — Товарищ еще в шалаше лежит, радист с нашего катера.
— Не отоспался, что ли?
— Пойдем, глянешь.
— Веди, — сказал Ратников, и все четверо направились кустарником ближе к лесу.
Но Аполлонова в шалаше не оказалось.
— Он же почти не может двигаться, — всполошился Быков, заглядывая внутрь, обходя шалаш вокруг. — Аполлоша, слышь, Аполлоша, отзовись. Где ты?
— Что-то ты, кореш, темнишь, — недоверчиво сказал шкипер.
Но тут из кустов донеслось:
— Ты кого, боцман, привел?
— Свои, Аполлоша. Ребята свои пришли. Я же тебе говорил, что придут. — Быков шепнул Ратникову: — Худое, видать, подумал. Расстройство у пего произошло после торпедной атаки… То отойдет, то опять…
Аполлонов занесли в шалаш. Маша тут же принялась хлопотать возле него, напоила, осторожно промакнула кончиком косынки обожженное лицо, перетянула рану на ноге.
— В больницу бы. Нельзя ему так.
— Где она, больница, теперь? — вздохнул Быков.
— Не вижу. Ничего не вижу, ночь кругом! — метался Аполлонов. Но ласковые Машины руки успокаивали его, и он понемногу затих, повторяя в полузабытьи — Ты кою привел, боцман? Чей это берег?
— Тяжелый, очень тяжелый, — сказал Ратников, отведя Быкова в сторону. — Как же ты с ним?
— Управляюсь помаленьку. Хороший парнишка, по первому году всего служит.
Ратников в нескольких словах пояснил, как очутился здесь:
— Такая вот, браток, история… После бежал из плена на барже вместе с ними, шкипером и Машей. Тоже не очень сладко пришлось…
— Да уж куда слаще, — посочувствовал Быков. — Говоришь, до батальона морской пехоты на сторожевике плавал? Ну а я вот на ТК. Выходит, оба без кораблей теперь? Что дальше делать будем?
— Давай так: ты со своим радистом потолкуй, успокой его, насколько возможно, а я — со своими. Дело тут деликатное.
Подошел шкипер, бросил хмуро:
— Значит, говоришь, все с собой? Плюс еще этот…
— Все! — резко ответил Быков. — Не считая торпедированного немецкого транспорта. Устраивает?
— Наличность считаем! — взвинтился шкипер. — Ты что, трупы немцев собираешься вылавливать и жрать?!
— Не заводись! — оборвал его Ратников, — А ну, отойдем потолкуем. Слушай, шкипер, я о тебе лучше думал. Ты видишь, что это за ребята?
— Нахлебнички явились — вот что я вижу! Зачем нам это сдалось? А теперь еще двоих на довольствие?
— Ты догадливый парень. Разделишь же, не ошибешься, глаз у тебя верный. — Ратников хотел было все к шутке свести.
— Радист этот — смертник, сумасшедший! — ярился шкипер. — Концы вот-вот откинет. Куда с ним? Пускай своей дорогой топают, мы — своей.
— Запомни: дорога у нас одна! — Ратников крепко ухватил его за руку, повыше локтя.
— Какая же?
— К своим.
— Где они, свои-то?
— Только туда, Сашка! — повторил Ратников, выпуская его руку. — Понял?
— Слушай, немцы кругом, нас, как цыплят, переловят. Ради чего же мы смылись от них? Чтобы опять в лапы к ним? Ну нет, меня пыльным мешком не накроешь… А этого радиста на себе поволокем? Куда? Да с этими мариманами завалишься как нить дать. Они же транспорт потопили, немцы небось по всему побережью рыскают. А на них даже форма флотская, только босые. Красивое представление получается.
— Трусишь?
— Это ты брось. Не такие кинофильмы видел.
— Чего же ты хочешь?
— На барже, когда бежать собрались, о чем договаривались?
— К чему ты это?
— Вот видишь, любви не получается. Но все должно быть честно. Я хочу получить свою долю. И отвалить.
— Сволочь же ты, шкипер.
— Не пятую, а третью долю, поскольку нас все-таки трое. Почему я должен делиться с этими босяками?
— Ну знаешь! — только и сказал Ратников от изумления.
— И Машкину долю! — жестко продолжал шкипер, следя за тем, какое это произведет впечатление. — Арифметика простая: две доли нам, одну — тебе.
— Нет! — возразила Маша, подходя к ним. — Нет-нет, я не пойду с тобой! — Она встала за спиной Ратникова.
— Пойдешь. Тебе же вышку дадут, если…
— Дай-ка сюда пистолет, — сказал Ратников. — Живо!
— Не доверяешь? Ну кто они тебе? Что ты о них знаешь? С тобой-то мы попробовали соли… Торпедная атака, потопленный транспорт… Герои! А если это липа?
— По себе судишь! — возмутилась Маша, — Постыдился бы.
— А ты заткнись. Собирайся!
— Не пойду, убей не пойду! Ратников шевельнул автоматом.
— Пришьешь? — зло скосился шкипер.
— На четырех придется делить… — Ратников забрал у него пистолет. — Ты зачем, скажи, с баржи со мной напросился?
— А ты что бы на моем месте выбрал: волю или пулю в затылок?
— Волю… За нее еще драться надо.
— С одним автоматом против Германии? Против всей Европы почти? — огрызнулся шкипер. — Давай, старшой, по-хорошему. Любви, видишь, не получается: ты собираешься еще драться за волю, а мы уже на воле. Выдели нам с Машкой две доли из трех — и разбежимся. Ни ты нас, ни мы тебя не видели.
— А как же они? — Ратников кивнул на шалаш.
— Господь подаст…
— Ладно, — сказал Ратников, — черт с тобой. Как ты, Маша? Как скажешь, так и будет. — Он знал, что бы она ни ответила, держаться будет своего. Спросил так, для верности, чтобы шкипер услышал последнее ее слово, потому что сам в ответе ее был уверен.
— Иди, Сашка, иди один, — сказала Маша. — Все равно от тебя только горе одно.
— Пойдешь? — спросил Ратников. — Иди! Только одному тебе дороги никуда нет — ни к нашим, ни к немцам. Везде тебе одна цена.
— Дешево же ты меня ценишь.
— Сам цену назначил… Ты что же, с баржи бежал, чтобы шкуру спасти? И только? Если бы знал, к штурвалу тебя привязал, как собаку, и кляп вбил в рот.
— А ты из плена бежал зачем? Не за этим, что ли?
— Нет, не за этим. А уйти ты не уйдешь.
— Жратву жалеешь? Погремушки?
— Ты говорил, в любую минуту готов передать их Советской власти. Безвозмездно.
— И сейчас готов! Только где она, власть?
— Я и есть — власть. Все мы вместе на этом побережье. И ты ей будешь подчиняться!
— Трепаться каждый умеет: я — власть, я — народ…
— Отпустить бы тебя на все четыре, все равно балласт. Да ведь предашь.
— Ну это ты брось! — озлился шкипер. — За такие слова! Да я…
— Вот и договорились, не хорохорься, — уже мягче сказал Ратников. — Принимаем твою клятву. Как, Маша? Но учти, Сашка: плата дорогой станет, если что… Раз есть власть, есть и трибунал! По законам военного времени… — Он обернулся и крикнул в кусты: — Эй, боцман, давай-ка сюда, что-то вы там заговорились!
Если бы Ратников мог со спокойной душой отпустить шкипера, то, конечно, отпустил бы. Но его мучили сомнения, и на вопрос, действительно ли тот может уйти чисто, без всяких последствий, которые могут потом оказаться для всех них роковыми, — на такой вопрос он не мог ответить утвердительно. Хотя, с другой стороны, не было у него и полной убежденности, что шкипер может их выдать. С какой стати? Но кто знает, чем все обернется, если, не дай бог, он угодит к немцам? Вот это-то больше всего и тревожило Ратникова. Нет уж, пускай шкипер будет рядом, как говорится, на глазах.
— Аполлонов может умереть, — жалеючи сказала Маша. — Нужна медицинская помощь, лекарства, бинты хотя бы. Все время бредит, пить просит. По-моему, у него начинается заражение. И Быков, глядите, чуть идет, совсем ослабел.
— Таких друзей за версту обходить, — проворчал шкипер, с неприязнью глядя на подходившего Быкова.
— Ну, боцман, что порешили? — спросил Ратников.
— Программа одна: пробиваться к своим, — ответил тот, слабо улыбнувшись.
— И мы, все трое, к этому пришли: значит, программа общая. Да, вот еще что: как у тебя со стрельбой? Рука твердая?
— Ворошиловский…
— Я так и полагал. — Ратников протянул ему пистолет: — Держи. Правда, одного патрона не хватает, на тебя шкипер израсходовал. Ему пистолет ни к чему: сам убедился, как стреляет. Что-то у него со зрением неважно. — Шкипер, покосившись, промолчал. — Ну вот, считай, половина личного состава и вооружена, — сказал Ратников. — Может быть, и Маше придется повоевать, только другим оружием. Как, Маша?
— Я готова, — смутилась Маша.
— Но первое твое дело — хозяйствовать. Прикинем все до крохи. Норма минимальная. Для Аполлонова — усиленный паек, воды не жалеть. Понятно?
— Понятно, товарищ командир, — ответила Маша, впервые назвав Ратникова командиром.
— Ну и ну! — удивленно присвистнул шкипер. — Это что же, наподобие партизан, что ли?
— Будем активно пробиваться к своим.
— А где они, свои-то?
— Вот с этого и начнем. — Ратников закинул за плечо автомат. — Постоянная готовность номер один. Сутки отдыхаем, Маша нас подкормит как следует — и завтра вылазка к селу. Быков поведет. Нужны медикаменты, еда, связь с местными жителями. И последнее. — Он оглядел всех, чуть жестче, чем на других, посмотрел на шкипера. — Дисциплина корабельная! Без разрешения — ни на шаг!
И эти его слова были всеми приняты с молчаливым согласием, как приказ командира.
В этот день они тщательно упрятали шлюпку среди камней, но так, чтобы ее в любой момент можно было легко спустить на воду и выйти в море. Соорудили еще один шалаш, попросторнее. В первом с Аполлоновым поместили Машу, чтобы она все время могла за ним присматривать, в другом поселились Ратников, Быков и шкипер. Определили запасы: продуктов и воды могло хватить педели на полторы при строжайшей экономии. Не больше. Значит, рассуждал Ратников, за это время надо найти какой-то определенный выход: или пробиться к своим («Где они, в самом деле, свои-то?»), или связаться каким угодно путем с партизанами («Где они, эти партизаны, и есть ли они вообще?»).
Вечером, уединившись, Ратников с Быковым сели возле шлюпки, решили прикинуть, что можно сделать в их положении. Выходило, выбраться отсюда будет довольно сложно, а может, и вообще не удастся. Значит, придется действовать самостоятельно неизвестно какое время. Ни тот, ни другой говорить об этом вслух пока не решались. Человеку свойственна надежда, в каком бы положении он ни оказался, — это его поддерживает. Но если он теряет надежду, тогда дела его совсем плохи, он перестает бороться, заботится только об одном — выжить любой ценой. И, как правило, погибает. Ратников и Быков были далеки от таких безысходных мыслей. Сейчас их заботило главное — как пробиться к своим?
— Даже не верится, что война идет, — сказал Быков. — Закат-то тихий какой.
— У нас закаты не хуже, — произнес Ратников. — Да, теперь, боцман, отзакатилось все далеко.
— Откуда сам-то?
— Средняя полоса. Нету ничего лучше на свете.
— Хорошо… А я вот женился перед самой войной. Ездил в отпуск — и женился. Дернуло же!
— Почему — «дернуло»? Здорово ведь.
— Сердце болит. Жена с полугодовалым сынишкой в городе. Бомбят фрицы город, мало ли…
— Все равно здорово, — упрямо повторил Ратников. — Придется в землю лечь — сын останется… А я вот один, из детдомовских, сиротой рос. Не успел жениться: призвали на флот.
— Обидно, — пожалел Быков.
— Что обидно?
— Ни ты ласки не знал, ни твоей ласки не знали.
— Почти так… Но время-то есть еще! Вернемся отсюда, война кончится…
— Кончится когда-нибудь… Неужели немцы Москву могут… — Быков не решился договорить.
— Ну, хватил, боцман! Даже подойти могут, но не больше.
— Я вот все думаю, — продолжал Быков, — каждый человек пожить дольше хочет. А разобраться — зачем? Сколько проживешь — тридцать лет или сто, — неважно, в конце концов. Все равно придет пора каждому.
— К чему это ты? Думаешь, не выберемся?
— Да нет, не о том…
— Народу много в селе? — помолчав, спросил Ратников.
— Сотни три наберется. Фронт, должно, далеко, укатился. Немцы вольготно живут, винцо попивают, с девками заигрывают, сволочи, — тошно глядеть.
— Маловато нас. Был бы твой Аполлонов на ногах, пару автоматов еще и хотя бы десяток гранат, мы бы им показали — вольготно. Ночь, внезапность — в полчаса все можно обделать.
— А потом?
— Потом лес, горы — ищи-свищи. Отряд сколотим. Багровый огромный диск солнца тонул за горизонтом, поверхность там густо кровянела, казалось, море вот-вот вспыхнет гигантским пламенем — таким оно виделось раскаленным. Но солнце все глубже и глубже погружалось в воду, как бы остывало в ней, и все потихоньку тускнело вокруг, даже румянец поблек у горизонта. Потом осталась только иссиня-темная полоска вдали. Накатывались на берег, шипели, просачиваясь сквозь гальку, плоские волны. Очень уж мирным, покойным стоял вечер, и Ратников, точно боясь нарушить этот покой, тихонько повторил слова Быкова:
— Да, даже не верится, что война…
Быков помолчал, прислушиваясь к вечерней тишине. Как бы невзначай сказал:
— Не нравится мне твой шкипер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19