– А мне кажется, он хранил их для внуков, – сказала Мег.
– Но у него же не было внуков.
– Но могли быть. Вы не хотите иметь детей?
Кэйси задумалась, могло ли прийти в голову хранить книги для внуков человеку, который никогда не общался даже с собственным ребенком. То же самое и со спальнями. Она задумалась, какую роль играли в его жизни фантазии, ведь он жил один в своем прекрасном доме.
– Так вы не хотите иметь детей? – настаивала Мег.
– Когда-нибудь, да.
– Вы не переживаете по поводу возраста?
– Пока нет.
– А я да. Я хочу иметь детей.
– У тебя есть парень?
Мег отрицательно покачала головой, и тихо, смущенно проговорила:
– Может быть, когда-нибудь… – Тут же оживившись, она, в свою очередь, спросила: – А у вас есть парень?
Кэйси на минуту задумалась. Она не могла назвать Джордана своим парнем. Однако она спала с ним, поэтому кем-то для нее он все-таки был. Найдя, наконец, компромисс, она ответила:
– Ну, это как сказать. На данный момент, в общем, да. Но больше ничего не скажу. На губах моих печать. – Взглянув на часы, она потянулась к следующей коробке. – Еще кучка детских книжек, и мне пора работать.
В последней коробке оказались школьные тетради. Они рассказали ей, что Конни изучал химию, латынь и французский, историю Америки и искусство. Но в них не было ни слова о том, где он ходил в школу, хотя именно эту информацию она искала. Как она ни старалась, ей так и не удалось обнаружить ни названия школы, ни названия города, а к этому времени ей уже пора было встречать клиентку, поэтому поиски были временно отложены.
Джойс Льюэллен пришла в три. На ней не было лица, она судорожно сжимала пальцы с побелевшими костяшками.
– Я не сплю. Я не ем. Я просто сижу дома или слоняюсь из комнаты в комнату. Я чувствую себя точно так же, как сразу после его смерти.
– Вам уже известно решение судьи?
– Нет. Оно будет известно завтра. А я уже предчувствую проигрыш, и меня мучает тот же самый старый гнев. Я не могу общаться с домашними, с друзьями. Я не хочу больше видеть, как они закатывают глаза и… вздыхают. Они устали от разговоров об этом. Они не могут понять до конца, что я чувствую. Да и как они могут? Может, они и любили Нормана, но он не был для них такой неотъемлемой частью жизни. Их будущее не зависело от него.
Кэйси предполагала, что родственники и друзья не только поэтому потеряли интерес к делу. Они уже пережили это. Точно так же, как и дочери Джойс. Она осталась единственной, кто продолжал этот бег на месте, не двигаясь абсолютно никуда.
– Разве вы можете вернуть его назад? – тихо спросила Кэйси.
– Нет. Не могу. Я это понимаю. Но если бы я выиграла это дело – это было бы важно для меня. Я бы почувствовала, что все наконец кончилось.
– Черта подведена.
– Да. Если я выиграю, я действительно подведу черту.
– А если проиграете?
– Черты не будет. Я буду продолжать думать, почему он умер.
– А что сказали врачи? – спросила Кэйси. Она знала ответ, но Джойс не повредило бы проговорить это вслух.
– Они сказали, что у него возникла обширная аллергическая реакция на анестезию. Ему раньше никогда не делали общего наркоза. Как я могла знать?
– Вы? Почему вы? Откуда вы могли знать об этом?
– Но кто-то же должен был. Никто не знал, что у него возникнет такая реакция – ни его мать, ни он сам, и уж, конечно, ни вы. С другой стороны, вы сделали все возможное, чтобы выяснить причину его смерти. Вне зависимости от вердикта судьи, вы можете считать это дело закрытым для себя.
Джойс выглядела загнанной.
– А если нет? То есть, конечно, можно сказать, что суд не счел доказательства достаточными для вынесения обвинительного заключения. Но это не значит, что доказательств нет вообще. Кто посмеет сказать, что доказательства, собранные нами, ложные? Вот почему мне нужна победа. Мне нужно определенное решение. «Доказательства недостаточны» – это не ответ для меня. Мне необходим точный ответ.
Кэйси могла это понять. К тому моменту, когда она вернулась обратно наверх, а это было уже ближе к вечеру, она была полна энергии, чтобы найти свое решение. Она прикинула, что в двух комнатах осталась еще добрая дюжина необследованных коробок. На этот раз в одиночку она яростно набросилась на них, двигая одну за другой, уже не садясь рядом, а наклоняясь над ними, чтобы быстрее рассмотреть содержимое.
Когда она расправилась со всеми коробками, в ее руках оказалась всего одна значимая вещь. Большая часть личных коробок содержала детские реликвии Конни. Она нашла вышитую афганскую шаль, изодранную почти в лохмотья. Пару маленьких коричневых ботиночек со стертыми почти до дыр подметками. Несколько детских фотографий, относящихся к дошкольному периоду жизни Конни. На них он выглядел милым, робким ребенком, черты которого поразили ее сходством с кем-то. Потом до нее дошло, что она видит в них себя.
То же самое было и с волосами. Она нашла маленький конвертик, в котором лежала отрезанная прядь волос абсолютно такого же, как у нее, цвета. У нее перехватило дыхание от ощущения родства, когда она достала прядь и погладила ее.
Но еще большее впечатление произвела на нее обезьяна. Это была потертая мягкая игрушка с длинными тощими ногами и выцветшим коричневым мехом, торчащим клочками. Один помутневший глаз болтался на нитке, второй и вовсе отсутствовал. Это была самая милая и жалкая вещь, которую Кэйси когда-либо доводилось держать в руках. Она зарылась носом в ее мягкое брюшко. От нее шел чуть затхлый запах времени. Кэйси догадалась, что это была любимая игрушка Конни. Представила, как он укладывал ее с собой спать, даже когда подрос. Догадывалась, что он наделил ее жизнью, именем и личностью, так что выкинуть ее было равносильно убийству.
Точно такие же чувства она сама испытывала к своему игрушечному утенку. Даффи. Даже сейчас он продолжал сидеть на столике в ее квартире, прислонившись к лампе. Даффи любил ее всем своим игрушечным сердцем в те годы, когда она отчаянно мечтала о двоих родителях. Она не знала, в какой нужде помогала Конни эта обезьянка, но точно знала, что уже не способна убрать ее обратно в коробку. Она даже не могла оставить ее с Ангусом на кровати Конни.
Взяв ее с собой вниз, она усадила ее на подушке в своей бледно-голубой комнате, чтобы она смотрела на тумбочку, где лежала фотография Конни. Наверное, она поступила правильно, потому что обезьяна уселась прочно и выглядела удовлетворенной. Для Кэйси это было неким утешением, поскольку в том, что касалось продолжения «Записок», она потерпела поражение. Ни в одной из коробок не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего большой конверт манильской бумаги с буквой «К» на лицевой стороне. Она не представляла, где еще искать.
Расстроенная, она побрела в сад, но неожиданно обнаружила себя сидящей на покрытых ковровой дорожкой ступеньках лестницы, ведущей в офис, и разглядывающей картины Рут. Если средоточием жизни для Конни были леса, то для нее – океан. Там, где он отдавал предпочтение глубоким, насыщенным оттенкам зеленого, красного и синего, кисть Рут окуналась в неяркие, пастельные краски. Картины как бы являли собой вещественное свидетельство различий между двумя людьми. Кэйси в сотый раз задумалась, что же удерживало этих людей вместе?
Картины Рут даже сейчас, в сумерках лестничного пролета, были полны надежды и света. Они словно приглашали куда-то. Они искушали Кэйси. Но одновременно ранили.
Вечер четверга Кэйси обычно посвящала йоге, и сейчас она чувствовала, что занятие необходимо ей. Однако она все же пропустила его, потому что больше, чем в йоге, она сейчас нуждалась в разговоре с матерью. Она решила, что у Кэролайн найдется пара слов по поводу Рут. Однако в этот вечер у Кэролайн не нашлось ни слова ни по какому поводу. Она спала и дышала, возможно, чуть тяжелее, чем обычно, но все-таки без надрыва и боли.
Кэйси села с ней рядом, взяла ее за руку и внимательно всмотрелась в лицо в тусклом вечернем свете. Она не сказала ничего о Рут. Ей не хватило духу добавить это ко всему остальному, с чем приходилось сражаться Кэролайн.
Через некоторое время она тихо окликнула:
– Мам?
Она подождала, стараясь заметить дрожание век, малейшее подергивание, которое могло бы свидетельствовать о том, что мать слышит ее.
– Мам, ты знаешь, что я здесь? – Она ждала, смотрела, и постепенно ей становилось страшно. – Мне нужно знать, что происходит с тобой. Это начинает беспокоить меня.
Кэролайн лежала неподвижно, повернутая на бок, с закрытыми глазами. Кэйси наклонилась ближе.
– Ты слышишь меня? – в полный голос спросила она.
Она подождала еще. Кэролайн оставалась недвижимой, дыша не совсем бесшумно. Через какое-то время, не в силах справиться со страхом, Кэйси поцеловала мать в щеку, погладила ее волосы и сказала:
– Ладно, мам. Ты устала. Поговорим в следующий раз. Ты наверняка будешь чувствовать себя лучше. Я люблю тебя.
Ее голос сорвался.
Она еще раз поцеловала в щеку Кэролайн и прислонилась к ней лбом, впитывая в себя ее тепло. Она нуждалась в этом тепле. Оно всегда ждало ее, даже когда она отмахивалась от него во имя независимости. Как близорука была она тогда. Теперь она это понимала: можно одновременно быть независимым и все равно нуждаться в тепле. Кэролайн об этом знала. Всегда, и в дурные, и в хорошие времена, она прощала и любила. Кэйси не хотела ее терять.
В страхе из-за того, что это все равно произойдет, и не желая взглянуть в лицо этому факту, она аккуратно опустила руку матери на простыню и, пятясь задом, вышла из комнаты.
Пятница в расписании у Кэйси была днем повышения квалификации – она обычно посещала семинары, встречалась с коллегами, читала специальные журналы. Изредка она ходила на пляж, называя это восстановительной терапией.
В это утро пятницы она тоже направилась к морю, но не за тем, чтобы расслабляться на пляже. Ей нужны были ответы, и Рут Ангер была единственным оставшимся человеком, у кого они могли быть.
Конечно, вначале она позвонила ей. Она не собиралась проделывать весь путь до Рокпорта только затем, чтобы обнаружить, что Рут нет дома. Рут взяла трубку. Кэйси тут же повесила свою. Детство? Возможно. Но у нее было право на возвращение в прошлое. Ее презрение к Рут брало начало в подростковом периоде, когда она впервые узнала о ее существовании. Из-за отсутствия других объяснений того факта, что Конни игнорировал собственную дочь, она сделала козла отпущения из Рут.
Согласно первому сценарию, Рут украла Конни у Кэролайн или что-то вроде того. Конни был уже готов позвонить Кэролайн, но тут появилась Рут, отвлекла его внимание и пригвоздила к месту рядом с собой.
Согласно другому сценарию, Рут настроила его против Кэйси. Когда Конни заговаривал о том, чтобы связаться с Кэйси, Рут устраивала ему бурные сцены ревности. Она хотела, чтобы они завели собственного ребенка, а не отвлекались понапрасну на какой-то продукт случайной связи – который, возможно, вовсе даже и не его ребенок, говорила ему Рут в фантазиях Кэйси, потому что мы понятия не имеем, с кем еще встречалась в это время Кэролайн Эллис.
Фантазии Кэйси дошли даже до того, что Рут похищала письма, которые Конни писал ей.
Конечно, постепенно эти сценарии рушились. Чем больше Кэйси узнавала о работе человеческого разума – и чем больше наблюдала за Конни, – тем большую ответственность за его поведение она стала возлагать на него самого. Правда, это не означало, что Рут оказалась полностью реабилитирована. Кэйси не понимала, почему, особенно после того, как прошли годы, а детей у них так и не появилось, она не убедила Конни проявить хоть малейшее внимание к его единственному ребенку. Кэйси не понимала, почему Рут не сделала первый шаг сама – не позвонила, чтобы сообщить о смерти Конни, и не связалась с ней после этого.
Все эти мысли роились у нее в голове, пока она ехала на север. Когда она повернула на северо-восток, они начали больше беспокоить ее, а когда она доехала до Глочестера, то подумала, не повернуть ли обратно. Но у нее не было другой возможности узнать то, что она хотела. К тому же, поразмыслив, она решила, что, если не сможет сдержаться и выскажет Рут что-либо нелицеприятное, в этом не будет ничего такого, чего бы та не заслужила.
Дорога к дому Рут от центра города была ей известна. Ей уже приходилось бывать здесь – конечно, она не проделывала специально весь путь из Бостона ради того, чтобы взглянуть на дом Рут, но за последние двенадцать лет она проезжала мимо раза четыре или пять, когда бывала в Рокпорте по другим делам.
Дом не сильно изменился за это время, разве что потемнел от соленых морских ветров. Он стоял в конце улицы, заросшей низкорослой травкой и прибрежными кустарниками, – дом в приморском стиле, с крытой шифером крышей, поднимавшейся назад и вверх от традиционных дверей с окошками по бокам. Кэйси поставила машину напротив и пошла к дому по выложенной камнем дорожке. Она позвонила и стала ждать, глядя себе под ноги и недоумевая, чего ради она сюда приехала, но из-за упрямства не собиралась уходить.
Дверь отворилась.
Кэйси знала Рут в лицо. Она видела ее рядом с Конни во время обедов с коллегами и совсем недавно на заупокойной службе. Каждый раз Кэйси думала, что ее облик соответствует шаблонным представлениям о художнице. Однако сейчас понятие шаблонности как-то не вязалось с внешним видом Рут. Во-первых, за прошедшую неделю ее волосы, раньше прикрывавшие уши, укоротились до состояния пушистой шапочки. Обычно тусклая седина сегодня словно светилась, а всегда гладкая прическа была небрежно растрепана ветром. Она была худощавой, на несколько дюймов выше Кэйси. На ней была голубая рубашка поверх майки без рукавов и шорты. Ногти на босых ногах были выкрашены в яркий оранжевый цвет.
Она выглядела… выглядела настолько похожей на то, как в представлении Кэйси должна была бы выглядеть Кэролайн лет через десять, что у нее перехватило дыхание.
Рут казалась почти такой же ошарашенной, как и Кэйси, но она отреагировала первой, причем совершенно неожиданным образом. На ее лице появилась широкая улыбка, лучащаяся искренней теплотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49