https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/Roca/meridian-n/
Она кончается вон у того леса справа. Прекрасное пастбище, и больше ничего.
– Ну, еще и прекрасный обзор. Можно избежать незваных посетителей, видя их приближение на расстоянии.
– О, я мастер по обзорам. Но все, что я вижу пока что в жизни, – это долги.
Она издала вдруг какой-то странный звук, напоминающий мычание, и присела. Дэвид продолжал смотреть на Сандз. Лиф ее платья чуть отошел, и он поймал себя на том, что рассматривает ее мягкие, белые как слоновая кость груди, слегка поддерживаемые шелковым бельем. Мягкие, девственные бугорки. Не такие как у Кандиды. И тут он вспомнил свои ощущения, когда касался тяжелых, теплых и пышных грудей Кандиды. В горле перехватило от этих неожиданных воспоминаний.
Сандз стояла уже на одном колене, как-то по-детски сосредоточенно собирая маленькие цветочки, что росли меж серых камней. Ее тело уже не казалось девичьим, а груди выглядели твердыми и высокими, и когда она двигалась, то Дэвид мог различить розовые соски в шелковых складках.
Неожиданно она посмотрела вверх и перехватила его взгляд.
– О, простите, – и тут же поправила платье. – Небольшое развлечение, да?
Затем она как ни в чем не бывало встала с маленьким букетом в руке. Дэвид был окончательно заинтригован. Что за странное создание! Странное и колдовское. И вдруг он захотел обнять девушку, прижаться к этим твердым тонким губкам.
– Все временно, конечно, – сказал он неожиданно.
– Что именно?
– Правительство лейбористов. Сомневаюсь, что они продержатся четыре года: они приведут страну к полному упадку. На следующих выборах консерваторы победят, и с триумфом. Эттли с его командой выбросят, и Уинстон вновь станет премьер-министром.
– В 1949 году Уинстону исполнится 75 лет, – заметила она глубокомысленно, – но, может быть, вы и правы.
– Конечно, прав, – ответил он с уверенностью.
– Вас интересует политика?
– Очень, – сказал он. И вздохнув, добавил: – Я подумываю о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в парламент в 1949 году.
Она даже не шевельнулась, но выражение лица изменилось, будто девушка смотрела теперь на Дэвида по-новому, впервые отнесясь к нему серьезно.
– Это правда? – несколько манерно спросила Сандз.
– Да. Я действительно хочу стать членом парламента. Но больше всего я хочу стать членом правительства.
– Понимаю.
– У меня немало преимуществ. Я из этих мест. Герой войны и все прочее, – с этими словам он коснулся орденской планки на груди. – А зачем же еще это нужно. Впрочем, у меня есть и слабые стороны.
– Какие же, например?
– Безденежье, отсутствие всякого политического опыта, никаких связей, – ответил он, прямо глядя в ее холодные серые глаза. Затем спокойно добавил: – А также у меня нет жены.
Наступило довольно продолжительное молчание. На террасе был слышен гул голосов, доносившихся из дома.
Сандз по-прежнему продолжала смотреть на него, не говоря ни слова и сжав плотно губы. «Ее серые глаза так и светятся умом и пониманием», – вдруг пришло на ум Дэвиду. Он почувствовал, что она обдумывает и как бы взвешивает его слова.
Не слишком ли далеко он зашел, да еще так быстро? Возвращаясь к последним минутам разговора, он осознал вдруг, что не имел даже времени для размышлений. Она будто загипнотизировала Дэвида взглядом своих серых глаз, и незаметно для себя он раскрыл перед ней всю душу. Наверное, это была ошибка. Причем ужасная.
И теперь настала его очередь покраснеть.
– Знаете, – начал Дэвид и почувствовал вдруг себя школьником, каким он был лет десять назад, – пожалуй, это все прозвучало уж слишком странно? Вы могли подумать, что я делаю вам предложение.
– А разве нет? – спросила она совершенно спокойно.
От неожиданности ему показалось, что он ослышался.
– Что?
– Я сказала, что вы делаете мне предложение. Разве я не права?
Сердце его учащенно забилось. О Господи! Конечно, он хотел такой развязки, но не так быстро! Кто же тогда охотник, а кто добыча? Дэвид вспомнил Кандиду, ее мягкость, уступчивость. Да, эта женщина даже отдаленно ничем не напоминала Кандиду. В горле у него пересохло.
– Мило, – сказал Дэвид серьезно и игриво одновременно. – Но мы едва знаем друг друга.
– Это легко поправить. – И она впервые улыбнулась Дэвиду. Эта улыбка преобразила Сандз: она вдруг стала красавицей. Голова его закружилась. Эвелин взяла Дэвида под руку, и ее пальцы крепко обвились вокруг бицепсов.
– Пройдемся. Вы расскажете мне о своих политических планах.
Идя рядом с Сандз, он почувствовал: это победа! Но кто же победитель и кто побежден? Дэвид так и не мог бы сказать.
ЛАТВИЯ
Он постепенно приходил в себя, когда в камеру вошел второй офицер и положил руку на плечо допрашивающего.
– Успокойтесь, Михал Михалыч. Может быть, он сейчас скажет нам всю правду.
– Этот подонок? Да его рот полон такого дерьма, что ему просто не произнести ни слова.
Тот, кто допрашивал, приподнялся и вынул парабеллум из кобуры. Затем щелкнул затвор, и ствол уперся прямо в лоб Джозефу.
– Мы и так потеряли немало времени. Я собираюсь размозжить ему мозги прямо здесь, сейчас.
Джозефа трясло, голова ударилась о деревянную спинку стула. Он почувствовал влажность в паху и решил, что обмочился.
– Постой, Михаил. Мы же не нацисты и не убиваем пленных.
– А я убиваю, – заметил первый и сжал зубы. Его лицо потеряло человеческий облик и напоминало теперь маску ненависти. Уже в течение двух часов этот офицер орал на Джозефа не переставая.
– С меня хватит вранья. Отойди, если не хочешь, чтобы мозги этого ублюдка запачкали форму.
Второй человек только вздохнул в ответ и мягко взял за руку другого.
– Ты устал. Пойди отдохни. А я продолжу пока.
Но ствол парабеллума по-прежнему твердо упирался в лоб Джозефа. Теперь Джозеф ждал только смерти, и веки его вздрагивали от напряжения.
Прошла, кажется, целая вечность, пока тот, кого звали Михаилом, не опустил все-таки оружие:
– Ладно. Пойду покурю. Но я предупреждаю тебя, Алексей, что я приду и пущу ему пулю в лоб. – С этими словами палач достал патрон из магазина и сунул ею прямо в лицо Джозефу. – Вот эту самую пулю, подонок. На ней твое имя. Надеюсь, ты понял меня.
Затем мучитель демонстративно вставил патрон в магазин, а магазин послал в рукоять парабеллума. Даже несмотря на ужас, охвативший его, Джозеф не мот не отмстить ловкость, с которой был проделан весь несложный маневр. А затем он обмяк от бессилия, пока палач по имени Вольский выходил из камеры, и стук его сапог еще долго был слышен в коридоре.
Вновь вошедший глубоко вздохнул и сел на стул напротив Джозефа. Он был намного меньше Вольского, чиновничьего вида, с добрым взглядом глаз, спрятанных за стеклами очков в стальной оправе. Новый мучитель взял сигарету из пачки «Лаки» и предложил ее Джозефу.
– Не курю, – прошептал тот.
– Я майор, и меня зовут Алексей Федоров, – произнес чиновник. – Мне стыдно за поведение Вольского. Но ты сам видишь, что это за человек. – С этими словами майор немного наклонился вперед, слегка понизив голос. – Мне кажется, что Вольский немного свихнулся. Между нами говоря, он действительно убил одного пленного на прошлой неделе. Забил его до смерти. – Майор закурил сигарету, выпустил клуб дыма. – Но, к сожалению, он – мой начальник.
Руки Джозефа были в наручниках и запястья лежали прямо на коленях. Он взглянул на свои ладони, пытаясь перевести дыхание. От него разило, но стало ясно, что он не обмочился. Однако в следующий раз этого все равно не избежать.
– Отдохни пока. Вздохни поглубже и успокойся. Я знаю, что это такое. – Федоров еще раз молча затянулся и погрузился в размышления. Наконец он откинулся на спинку стула и произнес: – Вот что я хочу тебе сказать. Давай еще раз пройдемся по всем вопросам. Ты туго соображаешь, дружище. Дай мне хоть что-нибудь, что можно показать Вольскому. Ну хоть что-нибудь. И мне неважно, будет ли это правда или ложь. Понятно? Что-то такое, что может успокоить его, а тебя избавить от смерти, – с этими словами Федоров положил руку на грудь и добавил: – Лично мне все равно. Но Вольскому – нет. Ты слышишь меня?
– Слышу.
– Тогда Вольский закроет дело. И это все, что он хочет. Закрыть дело. А потом мы отпустим тебя. Назад – на родину. Ясно?
Добрый следователь, злой следователь – игра была такой откровенной и такой явной. И хотя Джозефу действительно захотелось уткнуться в плечо этому человеку и разрыдаться как ребенку, но он не мог забыть, что оба они – офицеры НКВД.
– Да, – обессиленно прошептал Джозеф.
– Вот и хороню. Тогда начнем. Как попали к тебе эти документы?
– Они мои, – вновь прошептал Джозеф.
– Погромче, сынок. Я не расслышал.
– Они принадлежат мне.
– Ну-ну, – скептически заметил следователь. – Это самая откровенная фальшивка.
– Нет, – из последних сил выкрикнул Джозеф. – Это не фальшивка. Черт побери! Разве вы не видите, что они подлинные. Покажите их кому-нибудь из Красного Креста. Покажите их британским властям, наконец. Все бумаги подлинные!
Федоров слушал его с напряжением.
– Но Красновский – это русская фамилия. Да и по-русски ты говоришь отлично.
– Моя семья эмигрировала из Латвии. Я же рассказывал.
– Нет. Ты говорил, что ты – американец. Но воевал в английской армии.
– Я доброволец. И повторяю уже это Бог знает какой раз.
– Доброволец. Хорошо. Но, сынок, Варга – это не лагерь для военнопленных. Это концентрационный лагерь. Если ты тот, за кого выдаешь себя, то как же ты смог очутиться в Варге?
– Я уже рассказывал.
– Что ж, расскажи еще раз.
– Меня взяли в плен в Северной Африке. Затем меня отправили в лагерь для военнопленных в Италии. Итальянцы освободили нас во время перемирия. Мы присоединились к итальянским партизанам и боролись с ними против фашистов. Тогда немцы вновь нас схватили. И в наказание отправили в концлагерь.
Федоров с усердием записывал в блокнот каждое слово Джозефа, повторяя вполголоса услышанное. Затем он прочитал написанное. И рассмеялся с неподдельной веселостью.
– Хорошая история, черт возьми!
– Но это правда! – закричал Джозеф. – Я тот, за кого выдаю себя. И вы не можете держать меня здесь. Я требую, чтобы меня показали представителям Красного Креста! Я хочу видеть представителя британской армии!
Он не мог больше сдерживать слез, они потекли по щекам, и слова потонули в них.
Федоров только вздохнул. Затем демонстративно закрыл свой блокнот.
– Жаль. Я думал, что мы все-таки сможем договориться.
– С ним – никогда. Он профессионал. Крепкий орешек. – Это Вольский вновь появился в дверях, с сигаретой в зубах. – Аргументы должны быть поубедительнее.
Федоров снял очки и протер стекла.
– Думаю, что ты прав, – сказал он с выражением напускного страдания. – Извини, сынок. Я предупреждал тебя.
Вольский сделал знак головой.
В камеру ворвались двое здоровых рослых солдат с резиновыми дубинками.
Адреналин разлился по всему телу Джозефа и растопил остатки усталости. Он попытался встать, но ноги были привязаны к ножкам стула, и поэтому он вновь рухнул на место, дыхание перехватило.
Солдаты с дубинками выступили вперед, Федоров встал, собираясь покинуть камеру. Он прихватил с собой и стул, на котором сидел, чтобы освободить больше места для палачей.
– Хорошо, – вздохнул он с таким видом, что можно было подумать об искреннем сожалении. – Я предоставляю тебя твоей судьбе.
Вольский начал заворачивать рукава, глаза блестели сквозь сигаретный дым.
– Не важно, крепкий ты орешек или нет, – сказал он совершенно спокойно, будто не собираясь тратить силы на крик. – Сейчас мы сломаем тебя.
ИТАЛИЯ
Тео стоял и смотрел на младенца в колыбели, который кричал, не переставая сжимать и разжимать кулачки. Непонятно было, как может исходить такой душераздирающий крик из столь тщедушного тельца.
– Придет день, – шептал Тео девочке, – и ты поблагодаришь меня. Ты настоящий воин, малышка. Ты выжила. А, Катарина?
Он протянул свой указательный палец и коснулся им маленькой ручки. Малышка с такой силой схватилась за протянутый палец, что это даже удивило Тео. Он невольно улыбнулся, ощутив еще раз эту неистребимую жажду жизни.
Малышка замолчала, на мгновение открыв глаза. Они были голубые и с поволокой, хотя кто бы мог сказать, какого цвета они станут потом? Тео заметил, что у девочки длинные черные ресницы. Она очень напоминала Кандиду. Казалось, девочка тоже смотрит на Тео, и, хотя вряд ли она сейчас что-нибудь видела, он как будто почувствовал этот взгляд.
Затем веки слегка задрожали, малышка заснула, ручка разжалась, и он смог освободить наконец свой палец.
Тео поцеловал ребенка в бровь и пошел хоронить свою сестру, Кандиду Киприани.
I
ЗОЛОТОЙ ГОРОД
1992
1
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, РОССИЯ
Генерал возвышался как скала над письменным столом с металлическим покрытием.
Казалось, его лицо высечено из того же гранита, что украшал здание, где находился кабинет (впрочем, многие государственные здания в России были отделаны гранитом). Глаза генерала – карие с желтым ободком в центре – как будто хранили животную страсть бурого медведя. Эти глаза смотрели на Кейт с какой-то напряженной неподвижностью, пока переводчица передавала фразу за фразой тщательно продуманное обращение Кейт.
Несмотря на массивную фигуру, форма на генерале сидела как влитая, без единой складки. Кейт знала, что этому человеку около шестидесяти пяти лет, а разноцветная орденская планка с левой стороны кителя напоминала о страшной сталинградской осени 1942 года, когда молодому герою не было еще и двадцати.
Знала также Кейт, что этот человек пошел служить в НКВД перед самым концом войны, и остальные яркие планки были уже наградами, полученными на службе в органах государственной безопасности, начиная с Берлина и кончая Кабулом.
Кейт, можно сказать, тоже была при параде, не хуже генерала в форме с погонами. Надо заметить, что генерал и его жена с дочерьми до перестройки уже успели вкусить сладости западной жизни, которых были лишены так называемые рядовые коммунисты. Поэтому ее костюм от Донны Каран не требовал комментариев, а духи Тиффани должны были поразить обоняние генерала даже через широкий письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Ну, еще и прекрасный обзор. Можно избежать незваных посетителей, видя их приближение на расстоянии.
– О, я мастер по обзорам. Но все, что я вижу пока что в жизни, – это долги.
Она издала вдруг какой-то странный звук, напоминающий мычание, и присела. Дэвид продолжал смотреть на Сандз. Лиф ее платья чуть отошел, и он поймал себя на том, что рассматривает ее мягкие, белые как слоновая кость груди, слегка поддерживаемые шелковым бельем. Мягкие, девственные бугорки. Не такие как у Кандиды. И тут он вспомнил свои ощущения, когда касался тяжелых, теплых и пышных грудей Кандиды. В горле перехватило от этих неожиданных воспоминаний.
Сандз стояла уже на одном колене, как-то по-детски сосредоточенно собирая маленькие цветочки, что росли меж серых камней. Ее тело уже не казалось девичьим, а груди выглядели твердыми и высокими, и когда она двигалась, то Дэвид мог различить розовые соски в шелковых складках.
Неожиданно она посмотрела вверх и перехватила его взгляд.
– О, простите, – и тут же поправила платье. – Небольшое развлечение, да?
Затем она как ни в чем не бывало встала с маленьким букетом в руке. Дэвид был окончательно заинтригован. Что за странное создание! Странное и колдовское. И вдруг он захотел обнять девушку, прижаться к этим твердым тонким губкам.
– Все временно, конечно, – сказал он неожиданно.
– Что именно?
– Правительство лейбористов. Сомневаюсь, что они продержатся четыре года: они приведут страну к полному упадку. На следующих выборах консерваторы победят, и с триумфом. Эттли с его командой выбросят, и Уинстон вновь станет премьер-министром.
– В 1949 году Уинстону исполнится 75 лет, – заметила она глубокомысленно, – но, может быть, вы и правы.
– Конечно, прав, – ответил он с уверенностью.
– Вас интересует политика?
– Очень, – сказал он. И вздохнув, добавил: – Я подумываю о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в парламент в 1949 году.
Она даже не шевельнулась, но выражение лица изменилось, будто девушка смотрела теперь на Дэвида по-новому, впервые отнесясь к нему серьезно.
– Это правда? – несколько манерно спросила Сандз.
– Да. Я действительно хочу стать членом парламента. Но больше всего я хочу стать членом правительства.
– Понимаю.
– У меня немало преимуществ. Я из этих мест. Герой войны и все прочее, – с этими словам он коснулся орденской планки на груди. – А зачем же еще это нужно. Впрочем, у меня есть и слабые стороны.
– Какие же, например?
– Безденежье, отсутствие всякого политического опыта, никаких связей, – ответил он, прямо глядя в ее холодные серые глаза. Затем спокойно добавил: – А также у меня нет жены.
Наступило довольно продолжительное молчание. На террасе был слышен гул голосов, доносившихся из дома.
Сандз по-прежнему продолжала смотреть на него, не говоря ни слова и сжав плотно губы. «Ее серые глаза так и светятся умом и пониманием», – вдруг пришло на ум Дэвиду. Он почувствовал, что она обдумывает и как бы взвешивает его слова.
Не слишком ли далеко он зашел, да еще так быстро? Возвращаясь к последним минутам разговора, он осознал вдруг, что не имел даже времени для размышлений. Она будто загипнотизировала Дэвида взглядом своих серых глаз, и незаметно для себя он раскрыл перед ней всю душу. Наверное, это была ошибка. Причем ужасная.
И теперь настала его очередь покраснеть.
– Знаете, – начал Дэвид и почувствовал вдруг себя школьником, каким он был лет десять назад, – пожалуй, это все прозвучало уж слишком странно? Вы могли подумать, что я делаю вам предложение.
– А разве нет? – спросила она совершенно спокойно.
От неожиданности ему показалось, что он ослышался.
– Что?
– Я сказала, что вы делаете мне предложение. Разве я не права?
Сердце его учащенно забилось. О Господи! Конечно, он хотел такой развязки, но не так быстро! Кто же тогда охотник, а кто добыча? Дэвид вспомнил Кандиду, ее мягкость, уступчивость. Да, эта женщина даже отдаленно ничем не напоминала Кандиду. В горле у него пересохло.
– Мило, – сказал Дэвид серьезно и игриво одновременно. – Но мы едва знаем друг друга.
– Это легко поправить. – И она впервые улыбнулась Дэвиду. Эта улыбка преобразила Сандз: она вдруг стала красавицей. Голова его закружилась. Эвелин взяла Дэвида под руку, и ее пальцы крепко обвились вокруг бицепсов.
– Пройдемся. Вы расскажете мне о своих политических планах.
Идя рядом с Сандз, он почувствовал: это победа! Но кто же победитель и кто побежден? Дэвид так и не мог бы сказать.
ЛАТВИЯ
Он постепенно приходил в себя, когда в камеру вошел второй офицер и положил руку на плечо допрашивающего.
– Успокойтесь, Михал Михалыч. Может быть, он сейчас скажет нам всю правду.
– Этот подонок? Да его рот полон такого дерьма, что ему просто не произнести ни слова.
Тот, кто допрашивал, приподнялся и вынул парабеллум из кобуры. Затем щелкнул затвор, и ствол уперся прямо в лоб Джозефу.
– Мы и так потеряли немало времени. Я собираюсь размозжить ему мозги прямо здесь, сейчас.
Джозефа трясло, голова ударилась о деревянную спинку стула. Он почувствовал влажность в паху и решил, что обмочился.
– Постой, Михаил. Мы же не нацисты и не убиваем пленных.
– А я убиваю, – заметил первый и сжал зубы. Его лицо потеряло человеческий облик и напоминало теперь маску ненависти. Уже в течение двух часов этот офицер орал на Джозефа не переставая.
– С меня хватит вранья. Отойди, если не хочешь, чтобы мозги этого ублюдка запачкали форму.
Второй человек только вздохнул в ответ и мягко взял за руку другого.
– Ты устал. Пойди отдохни. А я продолжу пока.
Но ствол парабеллума по-прежнему твердо упирался в лоб Джозефа. Теперь Джозеф ждал только смерти, и веки его вздрагивали от напряжения.
Прошла, кажется, целая вечность, пока тот, кого звали Михаилом, не опустил все-таки оружие:
– Ладно. Пойду покурю. Но я предупреждаю тебя, Алексей, что я приду и пущу ему пулю в лоб. – С этими словами палач достал патрон из магазина и сунул ею прямо в лицо Джозефу. – Вот эту самую пулю, подонок. На ней твое имя. Надеюсь, ты понял меня.
Затем мучитель демонстративно вставил патрон в магазин, а магазин послал в рукоять парабеллума. Даже несмотря на ужас, охвативший его, Джозеф не мот не отмстить ловкость, с которой был проделан весь несложный маневр. А затем он обмяк от бессилия, пока палач по имени Вольский выходил из камеры, и стук его сапог еще долго был слышен в коридоре.
Вновь вошедший глубоко вздохнул и сел на стул напротив Джозефа. Он был намного меньше Вольского, чиновничьего вида, с добрым взглядом глаз, спрятанных за стеклами очков в стальной оправе. Новый мучитель взял сигарету из пачки «Лаки» и предложил ее Джозефу.
– Не курю, – прошептал тот.
– Я майор, и меня зовут Алексей Федоров, – произнес чиновник. – Мне стыдно за поведение Вольского. Но ты сам видишь, что это за человек. – С этими словами майор немного наклонился вперед, слегка понизив голос. – Мне кажется, что Вольский немного свихнулся. Между нами говоря, он действительно убил одного пленного на прошлой неделе. Забил его до смерти. – Майор закурил сигарету, выпустил клуб дыма. – Но, к сожалению, он – мой начальник.
Руки Джозефа были в наручниках и запястья лежали прямо на коленях. Он взглянул на свои ладони, пытаясь перевести дыхание. От него разило, но стало ясно, что он не обмочился. Однако в следующий раз этого все равно не избежать.
– Отдохни пока. Вздохни поглубже и успокойся. Я знаю, что это такое. – Федоров еще раз молча затянулся и погрузился в размышления. Наконец он откинулся на спинку стула и произнес: – Вот что я хочу тебе сказать. Давай еще раз пройдемся по всем вопросам. Ты туго соображаешь, дружище. Дай мне хоть что-нибудь, что можно показать Вольскому. Ну хоть что-нибудь. И мне неважно, будет ли это правда или ложь. Понятно? Что-то такое, что может успокоить его, а тебя избавить от смерти, – с этими словами Федоров положил руку на грудь и добавил: – Лично мне все равно. Но Вольскому – нет. Ты слышишь меня?
– Слышу.
– Тогда Вольский закроет дело. И это все, что он хочет. Закрыть дело. А потом мы отпустим тебя. Назад – на родину. Ясно?
Добрый следователь, злой следователь – игра была такой откровенной и такой явной. И хотя Джозефу действительно захотелось уткнуться в плечо этому человеку и разрыдаться как ребенку, но он не мог забыть, что оба они – офицеры НКВД.
– Да, – обессиленно прошептал Джозеф.
– Вот и хороню. Тогда начнем. Как попали к тебе эти документы?
– Они мои, – вновь прошептал Джозеф.
– Погромче, сынок. Я не расслышал.
– Они принадлежат мне.
– Ну-ну, – скептически заметил следователь. – Это самая откровенная фальшивка.
– Нет, – из последних сил выкрикнул Джозеф. – Это не фальшивка. Черт побери! Разве вы не видите, что они подлинные. Покажите их кому-нибудь из Красного Креста. Покажите их британским властям, наконец. Все бумаги подлинные!
Федоров слушал его с напряжением.
– Но Красновский – это русская фамилия. Да и по-русски ты говоришь отлично.
– Моя семья эмигрировала из Латвии. Я же рассказывал.
– Нет. Ты говорил, что ты – американец. Но воевал в английской армии.
– Я доброволец. И повторяю уже это Бог знает какой раз.
– Доброволец. Хорошо. Но, сынок, Варга – это не лагерь для военнопленных. Это концентрационный лагерь. Если ты тот, за кого выдаешь себя, то как же ты смог очутиться в Варге?
– Я уже рассказывал.
– Что ж, расскажи еще раз.
– Меня взяли в плен в Северной Африке. Затем меня отправили в лагерь для военнопленных в Италии. Итальянцы освободили нас во время перемирия. Мы присоединились к итальянским партизанам и боролись с ними против фашистов. Тогда немцы вновь нас схватили. И в наказание отправили в концлагерь.
Федоров с усердием записывал в блокнот каждое слово Джозефа, повторяя вполголоса услышанное. Затем он прочитал написанное. И рассмеялся с неподдельной веселостью.
– Хорошая история, черт возьми!
– Но это правда! – закричал Джозеф. – Я тот, за кого выдаю себя. И вы не можете держать меня здесь. Я требую, чтобы меня показали представителям Красного Креста! Я хочу видеть представителя британской армии!
Он не мог больше сдерживать слез, они потекли по щекам, и слова потонули в них.
Федоров только вздохнул. Затем демонстративно закрыл свой блокнот.
– Жаль. Я думал, что мы все-таки сможем договориться.
– С ним – никогда. Он профессионал. Крепкий орешек. – Это Вольский вновь появился в дверях, с сигаретой в зубах. – Аргументы должны быть поубедительнее.
Федоров снял очки и протер стекла.
– Думаю, что ты прав, – сказал он с выражением напускного страдания. – Извини, сынок. Я предупреждал тебя.
Вольский сделал знак головой.
В камеру ворвались двое здоровых рослых солдат с резиновыми дубинками.
Адреналин разлился по всему телу Джозефа и растопил остатки усталости. Он попытался встать, но ноги были привязаны к ножкам стула, и поэтому он вновь рухнул на место, дыхание перехватило.
Солдаты с дубинками выступили вперед, Федоров встал, собираясь покинуть камеру. Он прихватил с собой и стул, на котором сидел, чтобы освободить больше места для палачей.
– Хорошо, – вздохнул он с таким видом, что можно было подумать об искреннем сожалении. – Я предоставляю тебя твоей судьбе.
Вольский начал заворачивать рукава, глаза блестели сквозь сигаретный дым.
– Не важно, крепкий ты орешек или нет, – сказал он совершенно спокойно, будто не собираясь тратить силы на крик. – Сейчас мы сломаем тебя.
ИТАЛИЯ
Тео стоял и смотрел на младенца в колыбели, который кричал, не переставая сжимать и разжимать кулачки. Непонятно было, как может исходить такой душераздирающий крик из столь тщедушного тельца.
– Придет день, – шептал Тео девочке, – и ты поблагодаришь меня. Ты настоящий воин, малышка. Ты выжила. А, Катарина?
Он протянул свой указательный палец и коснулся им маленькой ручки. Малышка с такой силой схватилась за протянутый палец, что это даже удивило Тео. Он невольно улыбнулся, ощутив еще раз эту неистребимую жажду жизни.
Малышка замолчала, на мгновение открыв глаза. Они были голубые и с поволокой, хотя кто бы мог сказать, какого цвета они станут потом? Тео заметил, что у девочки длинные черные ресницы. Она очень напоминала Кандиду. Казалось, девочка тоже смотрит на Тео, и, хотя вряд ли она сейчас что-нибудь видела, он как будто почувствовал этот взгляд.
Затем веки слегка задрожали, малышка заснула, ручка разжалась, и он смог освободить наконец свой палец.
Тео поцеловал ребенка в бровь и пошел хоронить свою сестру, Кандиду Киприани.
I
ЗОЛОТОЙ ГОРОД
1992
1
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, РОССИЯ
Генерал возвышался как скала над письменным столом с металлическим покрытием.
Казалось, его лицо высечено из того же гранита, что украшал здание, где находился кабинет (впрочем, многие государственные здания в России были отделаны гранитом). Глаза генерала – карие с желтым ободком в центре – как будто хранили животную страсть бурого медведя. Эти глаза смотрели на Кейт с какой-то напряженной неподвижностью, пока переводчица передавала фразу за фразой тщательно продуманное обращение Кейт.
Несмотря на массивную фигуру, форма на генерале сидела как влитая, без единой складки. Кейт знала, что этому человеку около шестидесяти пяти лет, а разноцветная орденская планка с левой стороны кителя напоминала о страшной сталинградской осени 1942 года, когда молодому герою не было еще и двадцати.
Знала также Кейт, что этот человек пошел служить в НКВД перед самым концом войны, и остальные яркие планки были уже наградами, полученными на службе в органах государственной безопасности, начиная с Берлина и кончая Кабулом.
Кейт, можно сказать, тоже была при параде, не хуже генерала в форме с погонами. Надо заметить, что генерал и его жена с дочерьми до перестройки уже успели вкусить сладости западной жизни, которых были лишены так называемые рядовые коммунисты. Поэтому ее костюм от Донны Каран не требовал комментариев, а духи Тиффани должны были поразить обоняние генерала даже через широкий письменный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12