Борис содрогнулся и побледнел.
Павел шагнул в комнату. Он почти не изменился – был все такой же высокий, широкоплечий, с черными блестящими волосами, зачесанными назад. Только черты лица его заострились и стали более суровыми, а кожа покрылась медно-красным загаром. На губах его играла еле заметная насмешливая улыбка.
– Ну что? – весело спросил он. – Испугался малость, а?… Но хватало только, чтоб ты и правда испугался… Здравствуй!
– Здравствуй!.. – Голос Бориса звучал хрипло, радость ого была явно притворной. – Мама, коньяку! – обратился он к матери.
– Какой еще коньяк? – прогремел баритон Павла. – Ведь ты обещал не пить!
– Не могу, разволновался… Без коньяка мне сейчас нельзя.
– Вот как? До чего ж ты докатился! – Павел бросил на пего строгий взгляд. – Мама, так и быть, давай коньяк! Чокнемся все трое.
Мать сидела, не в силах сдвинуться с места, и молча смотрела па встретившихся братьев. Очнувшись, она встала и принесла бутылку коньяку. Павел налил. Все чокнулись и выпили.
– Так! – Борис наконец пришел в себя. – Ну и дела! Вот так комедия!..
Он хлопнул Павла по плечу и, окончательно развеселившись, громко и пронзительно рассмеялся.
– Слушай, братец! – Павел вдруг стал серьезным. – Если кто-нибудь сюда придет, я сразу же исчезаю. А ты забудь, что видел меня. Понял?… Иначе будет плохо.
– Что значит «плохо»? – Борис снова побледнел.
– Неприятности будут у матери… и так далее.
– Ах, да! – догадался Борис. – Ты приехал как нельзя кстати.
– Почему кстати?
– Разве ты не видишь, какое теперь положение? Завтра мы все будем рассчитывать на тебя.
Павел усмехнулся.
Мать с напряженным вниманием следила за разговором сыновей. Ее опасения оказались напрасными. Братья встретились дружелюбно, быстро поборов вспыхнувшую было вражду, а значит, можно было надеяться на их примирение. Но в глубине души она оставалась неспокойной. А что, если они только притворяются? Ведь они с детства привыкли сдерживать себя и не ссориться в ее присутствии.
– Ты давно в Болгарии? – спросил Борис.
– Несколько месяцев.
– Откуда приехал?
Павел не ответил.
– Ладно, не важно, если это секрет! – Борис махнул рукой. – А что ты делал все эти десять лет? Рассказывай!
– Скитался но Аргентине и Бразилии… Потом уехал добровольцем в Испанию… Мама, наверное, тебе рассказывала.
– И теперь выбился в верхи?
– Нет, я рядовой.
– Ну да! – Борис опрокинул вторую рюмку коньяку и оживился еще больше. – Вот выскочишь в министры Отечественного фронта, тогда попробуй тронь нас!
– Мы боремся не за министерские кресла.
– Все так уверяют, пока не дорвутся до пирога.
Павел чуть заметно нахмурился.
– Ну а у тебя как идут дела? – спросил он немного погодя.
– Так себе! – скромно ответил Борис. – Торгуем тихо, мирно… Стараюсь перехитрить немцев, иначе несдобровать… Все от них стонут.
– Вы сами их призвали.
– Кто мог думать, что они окажутся такими разбойниками? Вот англичане – те совсем другое дело, с ними можно договориться. Знают люди, как подойти к делу. Умный народ!
Павел снова нахмурился, но мать этого не заметила. Она бегала из кухни в столовую и обратно, радостная и счастливая. Братья непринужденно шутили и подтрунивали друг над другом, как в детстве, как в те годы, когда ничто их не разделяло. С какой тоской она мечтала о том мгновении, когда увидит в своем доме помирившихся сыновей!.. Борис выждал, когда она опять ушла на кухню, и спросил скороговоркой:
– Знаешь, что со мной случилось?
– Знаю! Не повезло с женитьбой?
– Как бы не так! С женитьбой мне повезло дальше некуда! – Борис презрительно махнул рукой. – Так вот, третьего дня чуть было не укокошили меня ваши «лесовики»… Ну, называют их так… А может, они и не хотели меня убивать… Я знаю, они за народ… Я матери ничего не сказал, чтобы ее не волновать.
– Об этом поговорим потом!
Павел сделал ему знак замолчать. В столовую вошла мать с бутылкой белого вина в руках. Братья перевели разговор на безобидные темы и снова стали перебрасываться шутками и беззлобно высмеивать чудачества отца. Весь ужин они рассказывали анекдоты о нем и делились семейными воспоминаниями. Время от времени перед ними мелькала тень Стефана. Кто-нибудь называл его имя – и наступала томительная пауза, во время которой все трое думали о покойном. В одну из таких пауз мать расплакалась.
– Во всем виноват Костов! – сказал Борис – Две недели этот франт мариновал письмо и ничего мне не говорил.
– Ты сам должен был позаботиться о брате, не дожидаясь Костова! – с укоризной заметил Павел.
– Я же просил министра! – Борис вздохнул и сделал скорбное лицо. – Подержим его, говорит, месяца два, в воспитательных целях… Почем я знал, что так получится?!
– Нет тебе никакого оправдания! – воскликнула мать сквозь слезы.
– Довольно об этом! – сурово проговорил Павел. – Мама, ложись спать! Мы с Борисом еще немного поболтаем… Иди, иди, ведь ты обещала!
После ухода матери тон разговора резко изменился. Борис снова налил себе коньяку, и Павла это вывело из терпения.
– Хватит наливаться! – гневно бросил он. – Что это за безобразие! С пьяным я разговаривать не буду.
– С пьяным?… – Борис злобно смотрел на брата. – Кто тебе сказал, что я пьян? Это тебе только кажется, потому что ты босяк и ни черта не понимаешь в хорошем коньяке.
– А тебя в нем научило разбираться твое богатство?
– В нем и во многом другом, чего ты еще не видел… А когда увидишь, будешь более высокого мнения о богатстве.
Борис снисходительно похлопал брата по плечу и закурил сигарету.
– Так, значит, ты стал нелегальным, а? – ухмыляясь, проговорил он, развалившись на стуле. – И наверное, числишься в главарях так называемого Отечественного фронта? Интересно, что это за шайка? У вас всегда какая-то туманная терминология.
– Поймешь ее, когда придется отвечать перед судом народа.
– Но очень возможно, что всех вас перевешают раньше, чем вы учредите этот суд.
– Поздно уже, братец! – На лице Павла заиграла суровая усмешка. – Весь народ поднялся против вас, а Германия стремительно катится к пропасти. Тебе ясно положение? Не прикидывайся спокойным.
Борис опять содрогнулся от холодного ужаса.
– Я не прикидываюсь! – сказал он примирительно. – Я просто хотел посмотреть, до чего дошел твой фанатизм.
– Значит, ты хочешь испытать мое терпение? Но это опасно.
– Что?… Застрелишь меня, что ли? – усмехнулся Борис.
– Нет, но могу потерять всякое желание спасать твою шкуру. А это было бы тяжелым ударом для матери. Я прав?
– Прав, прав! Смотри, до чего мы дожили! Но в сущности, зачем ты попросил маму устроить нам эту встречу?
– Ты можешь оказать нам одну услугу?
– Какую? – с тревогой спросил Борис.
– Один наш товарищ сидит в тюрьме и приговорен к смерти.
– Ну и?…
– Надо отменить приговор или хотя бы отложить казнь.
– Дело нехитрое! Как его зовут?
– Блаже Николов.
– Знаю его… Во время большой стачки он семь потов с меня согнал.
– Ты об этом не вспоминай.
– Да, конечно, не буду.
– Если спасешь его от виселицы, можешь быть спокоен за себя… Тебе это зачтется.
– Договорились. Завтра же начну действовать.
– Как можно скорее!.. Теперь другое: я хочу посмотреть твою виллу в Чамкории.
– Зачем?
– Мне она кажется очень удобной для переговоров, которые мы собираемся начать с некоторыми проанглийскими кругами.
– С проанглийскими кругами?…
– Они, видимо, решили прощупать почву.
– То есть как «они»?
Борис помрачнел.
– Хотят обменяться мнениями, – объяснил Павел. – Если согласятся с нашей программой, то добро пожаловать и Отечественный фронт!
– А я почему об этом ничего не знаю? – В голосе Бориса звучал гнев.
– Наверное, скрывают от тебя. Считают тебя германофилом.
– Вот как?… Ты знаешь, что я член Коронного совета?… Знаешь, что его величество держит меня как глубокий резерв на случай переговоров с англичанами? Знаешь ли ты, что я…
– Знаю! – Павел с досадой махнул рукой. – Но его величество думает, что еще рано закидывать к нам удочку, чтобы спасать династию и свою шкуру. Кроме того, ни у кого нет к тебе доверия. Рабочие и крестьяне тебя ненавидят, англичане знают, что ты ведешь двойную игру, да и немцы о тебе не лучшего мнения…
Борис не ответил. Нижняя челюсть у него отвисла и рот перекосился.
– Слушай! – Голос Павла стал еще более жестким. – Имей в виду и другое! Не думай, что ты выслужишься перед немцами или союзниками, если выдашь меня властям… Но если ты все-таки па это пойдешь – знай, что жить тебе останется лишь несколько часов. И мать будет презирать тебя всю жизнь… Это тебе тоже ясно?
Борис все еще сидел с перекошенным ртом. На лице его застыло беспомощное идиотское выражение. «Совсем пропащий человек…» – не без грусти подумал Павел.
– Погоди, братец!.. – Борис пытался взять себя в руки, но в голосе его звучал страх. – Конечно, я тебя не выдам! Разве можно?… Глупости это… Ведь… немцы… проигрывают…
– Конечно, проигрывают! – рассмеялся Павел. – Пошли их ко всем чертям.
– Постой!.. – запинаясь, продолжал Борис. – Мне надо… выпить коньяку… Я так взволнован…
– Выпей!.. Жизнь твоя действительно висит на волоске.
– Но я все сделаю… Вы не ликвидируете меня, правда?
– Если будешь молчать и спасешь Блаже. Кроме того, не забудь о вилле. Оставь ключ маме.
– Все… все…
Павел взглянул на часы и поспешно встал. Пора было идти. Привычным движением он нащупал револьвер в заднем кармане брюк и протянул руку Борису.
– Ну, прощай!.. Я ухожу.
– А вы… меня не ликвидируете?… Нет?
– Если не будешь делать подлостей.
– Это правда?… Правда?
Павел снова почувствовал, как его угнетает состояние Бориса.
– Успокойся наконец, черт побери! – воскликнул он. – Ну и трус же ты!.. Глядеть на тебя противно.
И Павел быстро вышел из комнаты.
Борис остался один. Он принялся пить коньяк рюмку за рюмкой, пока сознание у него не помутилось, пока страх и гнев не растворились в мрачном оцепенении хмеля. Потом его одолела дремота, и он заснул, сидя на стуле. Когда проснулся, был пятый час утра. Его знобило, болела голова. Охваченный чувством безнадежности и пустоты, он вдруг вспомнил о том, что надо немедленно исполнить просьбу брата. И он снова ощутил, что мир «Никотианы» опасно накренился и грозит падением, а к нему, Борису, фортуна повернулась спиной.
Он медленно встал и, не надев шляпы, не простившись с матерью, пошатываясь вышел из дому. Было прохладно и тихо. На небе еще блестели звезды, по на востоке уже проступила белесая полоска рассвета. Из соседнего двора доносился тоскливый крик совы. В маленьком бассейне посреди сада квакали лягушки.
Он подошел к машине, ожидавшей его на улице. Шофер спал. Борис грубо растолкал его.
– Гони! – приказал он, бросившись на сиденье.
Он опустил стекло, проглотил капсулу с порошком кофеина, которую ему дала Ирина, и закурил. Прохладный ночной воздух и кофеин немного взбодрили его. Мысли его стали проясняться. «На волоске! Гм, посмотрим!..» Только бы успеть обработать и вывезти табак, закупленный в Беломорье!..
Он наклонился вперед и рявкнул:
– Быстрей!
Шофер погнал машину быстрее.
Некогда всесильный, господин генеральный директор «Никотианы» улыбнулся так же самодовольно, как в дни расцвета своего торгового могущества. Он не сознавал, что сейчас спешит в город лишь для того, чтобы спасать – против своей воли – осужденного на смерть коммуниста. Он не сознавал, что потом придется ехать в Гамбург, чтобы пресмыкаться перед акционерами Германского папиросного концерна и распускать мелкие сплетни о гнусных похождениях и взяточничестве Лихтенфельда, который берет комиссионные с конкурентов «Никотианы».
IV
Мария медленно умирала.
Зимой ее держали в Софии, а летом – в Чамкории, под наблюдением медицинской сестры, которая ходила за больной уже девять лет. Борис хотел поместить жену в отдельную квартиру, но Ирина воспротивилась этому. Она считала, что подло выгонять Марию из ее собственного дома.
Однажды летним вечером в Чамкории сиделка поняла, что больная при смерти. Уже несколько дней страшно исхудавшая Мария лежала без движения и упорно отказывалась от пищи. По ее лицу блуждала бессмысленная улыбка, пустые, невидящие глаза тупо смотрели в потолок, изо рта текла слюна.
К этому времени сиделка успела прочесть множество книг по медицине и давно ждала конца. Однообразная и тоскливая жизнь в обществе больной стала ее тяготить, несмотря на солидное жалованье, которое она целиком откладывала. Сиделка уже скопила себе небольшое состояние. Но молодость свою упустила.
Она вызвала по телефону врача, который лечил Марию. Врач в тот же день приехал из Софии на своем автомобиле, несмотря на жару и далекое расстояние, – он всегда был готов жертвовать собой ради богатых пациентов.
– Кончается, – сказал он, всматриваясь в лицо больной. – Последняя стадия болезни.
Это был молодой врач, способный и преуспевающий, очень начитанный и с хорошими манерами, что помогало ему привлекать пациентов. Лоб у него был высокий, из-за очков в роговой оправе глядели холодные умные глаза. Иногда в глазах этих появлялось и сострадание. Но даже в такие минуты с его лица не сходило выражение расчетливости, словно у торгаша, который знает цену своему мастерству. Однако сейчас лицо врача никакого сострадания не обнаруживало. Больная надоела и ему.
– Господи!.. Неужели умрет? – с притворным испугом пробормотала сестра.
А глаза ее молчаливо спрашивали: «Когда же наконец?»
– Завтра, самое позднее послезавтра, – ответил врач, поняв ее вопрос.
– Бедненькая!.. – вздохнула сестра.
И тут ее действительно взволновала мысль о перемене, которая со смертью Марии произойдет в ее жизни. Наконец-то и она заживет, как другие поблекшие, но еще не потерявшие привлекательности перезрелые девушки. Она собиралась купить себе квартирку из двух комнат и завести близкого друга – какого-нибудь скромного, чистенького служащего, с которым можно будет по вечерам ходить в кино, а по воскресеньям совершать прогулки на Витошу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131