Сытин не сочувствовал Суворину, державшему ставку на Корнилова, и не радовался постигшему его горю. И удивляться не приходится – время такое: ничто и никого не удивит.
Однако надо заботливо следить за событиями и не забывать оглядываться вокруг себя.
Обратился Иван Дмитриевич к своему недавно приобретенному журналу «Нива».
С падением денежного курса оказались не блестящи материальные дела издательства «Нива». Подписка по ранее установленным ценам прошла в убыток. Припрашивать дотацию от каждого подписчика – более чем неудобно. Но пришлось стать и на этот путь.
Сытин собрал работников «Нивы» – А. Руманова, Ф. Бирюкова, М. Рахманова, Г. Панина, Н. Маркова – и сказал:
– Вот что, друзья, мы хотя и не нищие, а вынуждены обратиться к нашим читателям за милостыней. Полтора миллиона убытка раскиньте на двести пятьдесят тысяч подписчиков и потребуйте по шесть рублей с каждого…
Составили такое обращение к подписчикам:
«Тяжелое финансовое положение „Нивы“, вызванное несоответствием подписной цены на журнал со стоимостью его издания в нынешнем году (положение, от которого избавлены другие печатные издания, расходящиеся не по подписке и повысившие розничную цену каждого нумера в четыре-пять раз), побуждает нас просить наших подписчиков разделить обрушившееся на издательство бремя расходов и принять на себя каждому в отдельности часть разницы расходов, падающих на каждый годовой экземпляр журнала: – дослать нам к годовой подписной цене еще 6 рублей. Сумма эта определяется из деления цифры убытков во втором полугодии – 1 500 000 рублей на число наших подписчиков в 1917 г. – 250 000».
– Если же эта мера не даст нам никаких результатов, ищите выход в удешевленных, сдвоенных и даже счетверенных номерах журнала, – подсказал Иван Дмитриевич. – И еще: заполняйте отныне журнал длинным классическим произведением, не требующим ни высокого гонорара, ни иллюстраций. Читатель поймет, что в создавшейся обстановке нам иначе поступить нельзя. В начале нынешнего года, когда вы горячо поздравляли меня, вы написали красивые слова, будто бы я застал ваш корабль, то есть «Ниву», у тихой пристани на крепком якоре, нагруженным добытыми благами в прошлые годы, и что я, новый кормчий, сниму «Ниву» с якоря и поведу в море русской жизни к новым завоеваниям… Хорошо сказано! Но видите ли вы, господа и товарищи, члены товарищества, какой шторм на море! И нашему ли кораблику с бумажными парусами рисковать? Давайте будем соблюдать порядок на корабле, не врываться в опасные гребни волн. Прошу не особенно увлекаться эсерами. Не многовато ли печаталось у нас Савинковых-Ропшиных, Амфитеатровых и прочих? Пересмотрите политические обозрения профессора Соколова, чтобы там не было дерзости против социал-демократов. Я хотя и не политик, но предвижу – большинство политических акций окажется у них в руках…
Присутствующие согласились с Иваном Дмитриевичем. Но обращение к подписчикам «о шести рублях» не имело ни малейшего успеха. Денежный курс скатывался. Да и до того ли подписчикам было в бушующей, доведенной до разрухи стране.
Над Москвой нависла угроза голода. А пока это называлось: «хлебные затруднения». У продовольственных лавок длинные зигзагообразные очереди. На всех вокзалах и по всем железным дорогам сплошь мешочники, и даже не спекулянты, а просто обыватели, вынужденные ехать куда угодно, променивать какие угодно вещи на хлеб, на соль, на то, без чего жить нельзя. В очередях зловещий ропот. Всюду беспорядки: хулиганство, грабежи, стрельба, никакого просвета, никакой надежды на временную власть.
Охрипший Керенский во время своих выступлений уже не слышит криков «браво», а доносятся до его ушей реплики:
– Хватит речей!..
– Дайте харчей!..
В эти самые тяжкие дни, накануне голодовки, Ивану Дмитриевичу Сытину и пришла в голову мысль – спасать Москву от голода любыми способами, любыми средствами, а там, глядишь, и Петроград последует примеру Москвы. Голодная масса опасна. Действия ее могут быть ужасны и неотвратимы. И конечно, на жертвеннике событий может оказаться буржуазия. Народ истерзан войной и голодом, а буржуазия может быть растерзана в течение двух-трех дней…
С этими думами Сытин пришел к одному из самых видных московских буржуев, к Николаю Александровичу Второву, и за чашкой чая завел с ним разговор по наболевшему и неотложному делу.
– Так вот, дорогой Николай Александрович, дела наши невеселые. Москва без хлеба, без продовольствия. А это страшно: голодному желудку рассудок подчиняется. Временному правительству приближается конец. А дальше бог знает во что дело обернется. Если мы, миллионеры, будем сидеть, ничего против надвинувшегося голода не предпринимая, то наши головы могут первыми оказаться на плахе. Как вы думаете?
– Да, живем в опасное время, – согласился Второв, – но что же делать? Как быть?
Сытин изложил свои соображения:
– Вы, Николай Александрович, самый славный в среде московского купечества. Как, бывало, Кузьма Минин, поднимитесь над нами и кликните клич: «Москва в опасности, спасем ее от голода!» И первым делом мы сами отдадим наши денежные капиталы на закупку хлеба в стране. Пошлем в сытые губернии дельных закупщиков человек сто, и Москва будет с хлебом; народ пообмякнет, и жизнь войдет помаленьку в свое русло… А хлеб народу продавать по своей цене или даже дешевле…
– Сколько же надо средств на такое дело? – спросил Второв.
– Да я полагаю, со всего московского купечества собрать миллионов триста и начать закупку хлеба немедленно.
– Вы сколько дадите?
– У меня есть шесть миллионов. Отдаю все. А вы, думаю, сможете и пятнадцать выделить?..
– Могу. Дам пятнадцать миллионов.
– Вот и хорошо, да подберем еще кое-кого…
Договорились, согласились. И даже оба перекрестились перед иконой, попросили всевышнего стать на их сторону, дабы избавить Москву от голода. Решили в ближайшее время собраться и обсудить первые результаты предварительной договоренности с московскими капиталистами.
Сытин пошел к мануфактурщице Варваре Морозовой, у нее на фабриках сорок тысяч рабочих. Морозова выслушала и согласилась выдать на закупку хлеба пятнадцать миллионов рублей.
– Назначьте время и место, деньги будут доставлены…
– Вот и спасибо, Варвара Алексеевна, я этого от вас и ожидал!..
Пришел Сытин к директору торгового банка с таким же предложением. Тот сказал:
– Это глупости. Вот если соберется Городская дума, да подумает, да решит, тогда другое дело…
– Господин банкир, думать уже некогда. Понимаете ли вы, что происходит вокруг? Какой же еще гром должен грянуть над вашей банкирской головой, чтобы вы почувствовали нависшую беду?..
Так и ушел Иван Дмитриевич от банкира ни с чем.
Пришел Сытин еще к одному фабриканту, суконщику. Тот сказал:
– Понимаю, но надо посоветоваться с женой. Тогда я авось сумму определю… – И уклонился от дальнейшего разговора.
Первое собрание отложили из-за гриппа у Второва. Сытин возмутился:
– Грипп? Мелочь, что значит какой-то грипп? А голод?.. Время не терпит, надо решать и действовать.
Собрались через несколько дней московские тузы: купцы, фабриканты, известные профессора, бывший князь Трубецкой, бывший министр Кривошеин и многие богатые люди из разной среды.
Пришли, поболтали, одни отговаривались, – надо передать такое дело думе, другие просто не хотели принимать никакого участия. Зачем? Голод их не касается, а народ Москвы как-нибудь перебьется на крохах и на мешочниках.
Сытин сообщил, что он собрал подписи на закупку хлеба более чем на тридцать миллионов.
Второв подтвердил, что он отпускает пятнадцать миллионов…
И все это начатое Сытиным дело оборвалось.
На другой день в семье фабриканта Второва случилось загадочное происшествие.
Был у Второва внебрачный сын. Выдавал ему Второв на пропитание десять рублей в день. Потребовал якобы этот внебрачный сразу двадцать тысяч рублей. Второв будто бы отказал… В кабинете раздались выстрелы: убит сам фабрикант Второв, и застрелился его внебрачный сын… Не пятнадцать ли миллионов послужили поводом к трагической кончине отца и внебрачного сына?..
Дело темное – так и понял Сытин. И на этом происшествии закончилась его инициатива борьбы с голодом.
Опечаленный убийством Второва, одного из самых интеллигентных, европейски образованных фабрикантов Москвы, и тем, что начатое дело сорвалось в угоду жадным тяжелодумам, сидящим на мешках николаевских кредиток, Сытин поехал в Петроград узнать, как там раскошеливается буржуазия на закупку продовольствия. Буржуазия, способная наживаться на народном голоде, на призыв со стороны «временного» министра внутренних дел Протопопова ответила:
– Ни копейки…
Буржуазия двух столиц рассчитывала костлявой рукой голода задушить надвигавшуюся пролетарскую революцию. Сытин рассуждал иначе. Ему было противно слушать раздраженные речи крупнейших в России собственников. Он махнул рукой и только мог вымолвить:
– Поистине так и получается, кого господь бог захочет покарать, того он лишает разума…
Но «лишенные разума» пока еще имели слабую надежду на восстановление монархии, на помощь извне и на то, что отсталая Россия пропадет без буржуазного правительства, ибо никакая партия не может управлять страной.
В дни Октябрьского вооруженного восстания Сытин отсиживался у себя на Тверской, а когда узнал, что снаряды рвутся на кровлях кремлевских зданий, зажег перед иконой лампаду и, проливая слезы, твердил:
– Господи, упаси древние храмы Кремля…
Отгремели залпы Октября. Несколько дней прошло без особых тревог. Газеты выходили. Продолжало существовать и «Русское слово».
Редакция газеты не учла предупреждений Сытина. Благов пропустил мимо ушей сказанное Иваном Дмитриевичем о том, чтобы непроверенные материалы не печатались в газете. И вот клевета проскользнула после Октябрьской революции в сытинском «Русском слове». Десятого декабря в газете появилась заметка о том, что ставка Верховного командования была занята большевиком-прапорщиком Крыленко по указанию германского штаба. Постановлением Моссовета «Русское слово» закрыли, типографию и бумагу передали для рабочих газет…
Так Октябрьская революция коснулась одного из крупнейших издателей. И это не было для Сытина неожиданностью. Ленин не раз в своих устных и печатных выступлениях упоминал о «Русском слове». Сытин, если сам не примечал, то ему докладывали об этом сотрудники редакции. Незадолго до Октябрьской революции в одном из сентябрьских номеров (№ 11) большевистской газеты «Рабочий путь» Ленин писал, что свобода печати буржуазного общества состоит в свободе богатых систематически неуклонно, ежедневно в миллионах экземпляров, обманывать, развращать, одурачивать эксплуатируемые и угнетенные массы народа, бедноту…
«Посмотрите на „Русское слово“, „Новое время“, „Биржевку“, „Речь“ и т. п. – вы увидите массу частных объявлений, которые дают громадный, и даже главный доход капиталистам, издающим эти газеты. Так хозяйничают, так обогащаются, так торгуют ядом для народа все буржуазные газеты во всем мире».
Через десять дней после Октябрьской революции на заседании ВЦИК Ленин настоятельно выдвигает вопрос о прекращении лжи в буржуазной печати, о передаче всех буржуазных газет и типографий в полное распоряжение советской власти…
Сытин едет в Петроград, в Смольный, к Ленину.
С тревогой думает, как его примет Ленин. Что Владимир Ильич ему скажет? Пригоден ли будет он, Сытин, при новой власти?.. Ленин родился на Волге; Горький, Шаляпин тоже волгари. Но тех Сытин знает близко, встречается с ними. А тут Ленин – организатор новой власти, вождь…
В длинном коридоре Смольного, на втором этаже, Иван Дмитриевич спросил, как пройти к Ленину. Показали дверь кабинета. Его встретил кто-то из сотрудников. Сытин, по старому обычаю, соблюдая должный, как казалось ему, этикет, подал свою визитную карточку. Через несколько минут вышел к Сытину молодой человек.
– Батюшки! Да это же моего старого друга, директора печаткинской фабрики Петра Михайловича Горбунова сын… Николай Петрович, вы как здесь?
– Служу при Ленине, секретарствую. Вы что, хотите видеть Владимира Ильича?
– Да.
– Он просит вас, заходите…
Заходят вдвоем с Горбуновым. Ленин за письменным столом. «Узкий кабинет, не по ленинскому размаху!» – подумал Сытин.
– Здравствуйте, Владимир Ильич!..
– Здравствуйте, прошу садиться…
– А вы-то, Владимир Ильич, крепко ли сидите? – добродушно улыбаясь, спросил Сытин.
– Да, кажется, крепко! – Владимир Ильич рассмеялся.
– Ну, тогда и я к вам присяду. И позвольте вас занять на две-три минуты. У меня в Москве национализировали «Русское слово».
– Знаю, гражданин Сытин, знаю. Да и другие ваши учреждения подлежат национализации…
– Я понимаю, Владимир Ильич, власть советская, народная, возражать тут не приходится. Не препятствую, больше того, сам с удовольствием помогу, чтобы все в руки народа переходило в полном порядке, без сучка, без задоринки. Но вот моя просьба к вам, Владимир Ильич, – тяжело вздохнул Сытин и слегка ударил себя в грудь. – С этим «продуктом», то есть со мной, как поступите? Подлежу ли я национализации?..
Владимир Ильич усмехнулся и в тон Сытину сказал:
– А этот «продукт» мы национализировать не будем, предоставим его самому себе, оставим его в покое. Если он не против нас, то и мы не против него.
– Спасибо, Владимир Ильич, поверьте, от души русское вам спасибо. Все, что добыто от народа, ему и принадлежит, дайте только и мне какую-либо работу, я еще могу…
– Очень хорошо, что вы не отказываетесь работать с нами. Хорошо. Учтем…
– Еще, кстати, Владимир Ильич, у меня семья четырнадцать душ. Прошу, как бы меня большевики и насчет жилья не обидели.
– Не беспокойтесь, обижены не будете…
Иван Дмитриевич уходил взволнованный и воодушевленный.
– С народом жить, с народом и для него работать. Что еще нужно для честного русского человека!..
Евдокия Ивановна с нетерпением ждала мужа из этой поездки в Питер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46