– Вот видите, предостерегает. У нас почти нет военной литературы, а если она появляется с намеками на критику провалившихся военных деятелей, или же высказываются взгляды в защиту самостоятельности мышления офицерского состава, то цензор, уподобляясь коновалу, проводит решительную операцию. Над подобными вещами очень едко и остроумно подтрунивают штатские поэты. Кстати, вот перед нами инженер Величко, спросим его. Константин Иванович, – обратился к Величко Апушкин, – будьте добры, дайте на минутку нам тот стишок, что вы мне во время доклада показывали.
– Только не порвите и верните. Впрочем, Новицкому я сам прочту.
Они нашли укромное место в полуосвещенной комнате, уселись на плюшевом диване.
– Стихотворение называется «Зловредный полковник и спасительный костер», – объявил Величко.
– Позвольте, кто автор? – спросил Новицкий.
– Подписи нет. Но говорят, что сие исходит от вернувшегося из минусинской ссылки Амфитеатрова… По стилю похоже.
– Читайте.
Отложив папиросу в пепельницу, Величко вполголоса начал:
Споем мы на лад петербургской земли:
– Ой, ладо, ой, ладушки-ладо.
В морском министерстве намедни сожгли
Учебник полковника Кладо.
Почто же такой возгорелся костер,
Как призрак былых инквизиций?
Крамольный учебник был слишком остер
В разборе Цусимских позиций.
«Коварною ложью» смущая умы,
Шептал он с кивком на уронцы,
Что в битве тогда победили не мы,
А нас расчесали японцы.
Сплетая для внемлющих юношей сеть,
Шипел он змеиным обманом,
Что надобно думать, сужденья иметь,
Не быть автоматом-болваном.
Но зоркая правда на «хитрую ложь»
Восстала с коробкою спичек,
И вырезал «ложь» из учебника нож,
И вспыхнули пачки страничек.
Безумный полковник! Ты вник ли, когда
Преступное тлело тиснение,
Что паче ерунд всех твоя ерунда –
Отстаивать право на мнение?
Держи, коли велено, руки по швам,
Нам критиков даром не надо…
На лад министерский пропели мы вам:
Ай, Кладо! Ай, Кладушки-Кладо!
– Кладо знает об этом? – спросил Новицкий.
– Да, он переписал даже себе на память.
– И смешно и горько нам, – отозвался Апушкин, – помню, как сейчас, японцы стреляли с дистанции шестидесяти кабельтовых и дырявили наши корабли, а наши не могли отвечать… В начале войны на обращение русских патриотов царь изрек: «Русские люди могут положиться на меня. Я никогда не заключу позорного или недостойного России мира»… А как оправдались эти слова? Легко отделались; если бы не хитроумный Витте, царь пошел бы еще на более позорные уступки победителям. А как выглядим мы, господа офицеры?.. А что будет дальше, если на нас нагрянет еще более подготовленный противник с Запада?
– Надо учиться и переучиваться, а главное, перевооружаться, – ответил Величко.
– А самое главное, – сказал Новицкий, – поднимать в военных силах боевой дух, дабы не было нервозности у офицеров и безразличия у солдат.
– Серьезной боевой подготовки к будущей войне не чувствуется. А война будет. Кто против этого возразит? А чем воодушевлять солдата? Лубочными картинками? Не поверит. Что читать русскому офицеру? Где высказать ему свои деловые соображения и полезные советы? На узких полосках «Русского инвалида» широко не развернешься. Нам нужна познавательная серьезная и большая военная газета, – высказался Апушкин.
– Дожидайтесь, Военное министерство покажет вам кукиш.
– Немыслимо. Не разрешат…
– А если мы найдем издателя-капиталиста? Скажем, Суворина? И с его помощью организуем газету?..
– Да, это туз, но для нас не козырный, – слишком не та фигура, – не согласился с Апушкиным Величко, и пояснил: – Репутация Суворина в общественном мнении подмочена, поговаривают, что его «Новое время» поддерживается не только монархическими кругами, но даже французской военщиной…
– А если Сытина тряхнуть за бороду и увлечь его идеей создания военной газеты?
– Ну, что вы, Владимир Александрович, наивно думать даже о Сытине, – запротестовал Новицкий. – Царские драгуны и казаки разгромили его типографию; Сытин едва оправился после страшного погрома, и, надо полагать, не очень-то лестного мнения он о войсках вообще; да вы его, пожалуй, можете оскорбить таким предложением. К слову сказать, – продолжал Новицкий, – мы знаем, что он решительный, деятельный, может печатать все, что угодно, начиная с Библии и кончая революционными прокламациями. Но военное дело – орешек не по его зубам.
– Ну, это вы бросьте. Сытин человек с кошельком, головой и талантом. Нам от него нужно доверие и деньги. А ему барыш или убыток – это дело будущего. Мы знаем, что для богатого Сытина добрые дела и громкая слава издателя превыше всего. Надо попытаться уговорить, доказать…
– Попытка не пытка, давайте попробуем, – присоединился Величко к мнению Апушкина. – Силы у вас есть более чем достаточные, не только для газеты, могли бы поднять еще и два-три военных журнала.
Долго об этом беседовали и договорились тут же из Георгиевской думы позвонить представителю сытинского «Русского слова».
Узнали – Сытин завтра будет в Петербурге.
Тем лучше. На другой день Величко и Апушкин, по всем правилам военного искусства, осадили Ивана Дмитриевича в гостинице на Знаменской, и бомбардировали его со всех сторон вескими доказательствами.
– Что же это вы, господа хорошие, япошке-то уступили, как же это так? – первое, что спросил Сытин, познакомившись с военными представителями.
– Дорогой Иван Дмитриевич, иконок и молитвенников Куропаткину не хватило, да и шапок не подвезли, чтобы Японию закидать… – ответил Апушкин.
– Понимаю, понимаю, – горестно усмехнувшись, кивнул Сытин. – Покойный Василий Васильевич Верещагин, перед тем как поехать на Дальний Восток, разговаривал со мной. Он, кажется, предчувствовал свою гибель. Неуравновешен был. Дерзко и о царе говорил… Ну, я вас слушаю, господа, чем могу быть полезен?..
Тогда заговорил Апушкин о причинах слабости русской армии и подошел к выводу: армии нужна газета, а Сытин мог бы стать ее желанным издателем.
– Избави бог! – воскликнул Сытин. – При наших военных и морских министрах никто не сможет и не сумеет сделать хорошую военную газету. Зажмут и скомкают. Нет смысла ковыряться в безнадежном деле. Меня и наше товарищество вполне удовлетворяет «Русское слово». А вот бы что я вам советовал: для солдат издавать специальные библиотечки полезных книжечек. Солдат – деревенский парень или молодой мужичок – часто встречается грамотный, а если неграмотен, то за три-четыре года службы, в свободное от шагистики и ружейных приемов время, может научиться читать. А книжечки им следует дать такие: как надо уметь выгодно крестьянствовать, знать ремесла и промыслы. Это в деревне пригодится. На такое дело я согласен…
Величко и Апушкин молчаливо переглянулись.
– Конечно, и это хорошо и нужно, – согласился с ним Апушкин, – мы понимаем, а вы, Иван Дмитриевич, поймите нас. Какое доброе и полезное государству дело могли бы вы начать. «Русский инвалид» – это не то, что надо для развития и повышения военных знаний нашего офицерства и солдата. Мы отстали от западных стран. Там даже существуют многотомные военные энциклопедии. А мы разве можем думать об этом? Сил достаточно, а средств на такое дело у военного министерства нет, а главное, нет инициативы. А ведь смогли бы и Военную энциклопедию начать…
– Лиха беда начало, смелостью города берут, – сказал Сытин. – Вот и взялись бы вы за энциклопедию для военных…
И опять переглянулись Величко с Апушкиным, на этот раз удивленно и многозначительно. Как быть, что сказать, они о столь серьезном издании не задумывались, а если когда и возникал разговор, то не имел, под собой реальной почвы.
– Вот это было бы дело! – продолжал Сытин. – Тут и я буду не лишний. Пожалуйста, продумайте план, этак томов на пятнадцать-двадцать. Заранее дадим рекламу, найдем подписчиков… Сами знаете, господа военные, для такого дела нужен большой аппарат редакторов-составителей, авторов-специалистов и так далее. Дерзайте. Финансовую сторону дела и производственную я обеспечу полностью…
Иван Дмитриевич на минуту умолк. Молчали в раздумье и Величко с Апушкиным. Сразив их такой неожиданностью, Сытин хитровато посматривал на них, потом побрякал на своих маленьких дорожных счетах и снова продолжал:
– Конечно, вся редакция Военной энциклопедии должна находиться в Петербурге. Под боком Главного штаба и военного министерства. Составление в Питере, печатание в Москве, у меня на Пятницкой. Хотите? Пожалуйста!..
– Иван Дмитриевич! Вы золотой человек! – взволнованно проговорил Апушкин. – Вы загадали нам такую загадку, на которую в два счета не ответить. Я думаю, согласится со мной и полковник Величко, что вы нас очень и очень порадовали такой внезапной идеей. Но ведь это же миллионное дело…
– Да, миллиончика три-четыре, пожалуй, понадобится. – Сытин опять брякнул на счетах. Вздохнув и глядя поверх очков на Апушкина, сказал: – Доход от энциклопедии не оправдает расхода. Но овчинка стоит выделки: благородное и нужное дело. Сотворите ответственную и авторитетную редакцию, работайте над составлением содержания. А калькуляцию нашей конторе составить не трудно.
Договорились о следующей встрече и хотели было расстаться, но Сытин, усмехаясь, сказал:
– Молебен служить рано, однако без шампанского такое дело начинать нельзя, – и, вызвав официанта, распорядился: – Две бутылки шампанского, одну – шустовского коньяка и соответственную закуску.
Первый общий тост – за Военную энциклопедию, второй – за здоровье и успехи издателя, третий – за те незримые авторские силы, которые вложат душу в задуманное дело.
Апушкин между разговорами, проходившими в намеках на дальнейший ход событий, заносил какие-то мысли карандашиком в записную книжку.
Величко, розовый и размякший от трех выпитых бокалов, смотрел на Сытина влюбленными глазами и говорил:
– Смотрю я на вас, Иван Дмитриевич, и думаю, с кем из покойных или ныне здравствующих издателей поставить вас в один ряд? Размах у вас шире суворинского; в благородстве души, в полезности всего содеянного вы превзошли Смирдина и Павленкова; вашей смелости и решительности мог бы позавидовать малоизвестный деятель, однако доброй и светлой славы, Серно-Соловьевич…
– Спасибо, спасибо, – смутился Сытин, – хорошие слова скажем потом, когда дело будет сделано. В нашей коммерции раз на раз не приходится. Бывает, бежишь-бежишь, да и споткнешься. Глядишь, и шишка на лбу, поднимешься, потрешь больное место, да и дальше бегом, но с оглядкой. Заранее предвижу – эта затея с Военной энциклопедией не полюбится графу Льву Николаевичу. Ну, да как-нибудь переживем и это.
Договорились по-деловому, с планами и расчетами в руках встретиться в ближайшее время и дружелюбно расстались.
Приехав в Москву, Иван Дмитриевич рассказал обо всем Благову.
– Мало тебе, неугомонному. Сорвешься рано или поздно, – заметил Благов.
– Если и падать, так с вороного, а не с какой-нибудь клячи. Люблю дела с большим размахом. Кстати, скажи-ка, кто такой Серно-Соловьевич? Из каких, что он значит? – спросил зятя Сытин.
– Смутно представляю, а тебе зачем он?
– Так, между прочим. Разве у Гиляровского попытать?
– Попытай. Дядя Гиляй всех знает…
В редакции «Русского слова», где происходил этот разговор, Сытин велел разыскать Гиляровского.
– Скажи мне, вездесущий Владимир Алексеевич, что ты знаешь о каком-то Серно-Соловьевиче? Кто он?
– С каких это рыжиков вам, Иван Дмитриевич, о нем знать захотелось? – спросил Гиляровский, удивляясь вопросу.
– Да в одном разговоре нечаянно я услышал это имя, а что к чему – не понял.
– Извольте знать, Иван Дмитриевич, Серно-Соловьевич, Это не какой-то, как вы сказали, а личность довольно примечательная, но имя его затерто. Прежде всего, это был революционер-народник. Издатель главным образом книг познавательных и политических. Их было два брата, – речь, конечно, идет о Николае, более активном в издательском деле. Он был и с Герценом в близких отношениях. В книжной лавке и в читальне Серно-Соловьевича студенты могли найти издания Вольной лондонской типографии. Это был энергичный борец за свободу, идейный издатель, честнейшей души человек. В нашей редакционной библиотеке есть «Всемирная история» Шлоссера, она вышла в издании Серно-Соловьевича под редакцией Чернышевского. Удосужьтесь, Иван Дмитриевич, перелистайте Шлоссера – превосходная вещь…
– Да, надо как-то, надо, Владимир Алексеевич, все некогда, хоть разорвись… А что же с ним дальше, с этим человеком?
– А дальше попал он вместе с Чернышевским в Петропавловку, затем в Сибирь, и дошли слухи, что он там скончался.
– Когда же это было?
– Примерно тогда, когда вы только начинали свою удачливую деятельность. А не могли вы его знать и потому, что сей славный муж подвизался в Петербурге, быстро вспыхнул и скоро сгорел…
– Так, так. Спасибо, Гиляй. Как ты смотришь? Наше сытинское товарищество намеревается издавать Военную энциклопедию. Военные специалисты предлагают нам свои услуги.
– У большого корабля дальнее плавание, – ответил Гиляровский. – Я человек не слишком военный. Думаю, что такая энциклопедия, конечно, вещь не лишняя, однако нашей побитой военщине это все равно что телеграфному столбу прививка от оспы…
Когда Гиляровский вышел от Сытина, Иван Дмитриевич вслед ему проворчал:
– Ну и размахай вологодский. Вот и пойми его. А ведь башковит, черт!..
«Не худо думает обо мне Величко. И Апушкин его не перебивал. Энциклопедия – дело народное, – подумал Иван Дмитриевич. – Люди военные понимают это. А Гиляй что? Размахай… Хотя и был на турецкой войне и писал оттуда в „Россию“ корреспонденции. Нет в нем военной косточки. Другое дело Немирович-Данченко. Да и тому писать о войне трудновато приходится».
Не так давно ему писал Дорошевич из Парижа по поводу своего отношения к новому, еще не законченному роману Василия Ивановича «Далекие могилы».
Сытин нашел в ящике стола это письмо и, поскольку он всегда внимательно прислушивался к подсказам «короля фельетонистов», уважал его и побаивался, стал вдумчиво перечитывать это дружеское послание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46