– Кто это такой? Что тут делает немецкий офицер?
– Селестина! – резко одернула ее Луиза, вмешался и Гийом.
– Моя дочь, видимо, устала. Не понимает, что говорит.
Но никто и ничто не могли остановить Селестину.
– Не могу в это поверить! – вскрикнула она. По ее щекам текли слезы. – Вы поспеваете всюду, правда? Даже здесь, в моем собственном доме! О, не могу вынести это! Боши – даже у меня дома!
В замке впервые прозвучал голос, порицающий немцев. Его отзвук повис в воздухе, как предвестие грядущих событий.
– Селестина, дорогая, входи и садись, – к удивлению всех, Луиза пришла в себя первая: она просто не понимала возможных последствий выходки Селестины. Она поднялась со стула – хрупкая фигура в экстравагантном довоенном наряде из Парижа, – обняла дочь за худенькие плечи и подвела ее к стулу, на котором только что сидела Кэтрин. – Бриджит накроет для тебя. Уверена, ты проголодалась, ведь ты приехала из самого Парижа.
– Нет – я не голодна, – пыталась отговориться Селестина. – Хочу пойти прямо в свою комнату, мама. Принять ванну и поспать.
– Селестина, делай, как тебе говорит мать, и садись! – приказал Гийом. Он редко говорил повелительным тоном, но когда делал это, то ослушаться было невозможно. Селестина бросила на него взгляд из-под своих дугообразно загнутых ресниц и села на краешек стула, все еще прижимая к себе сумку. Кристиан, сидевший рядом, взял у нее сумку и положил на пол. Он подумал, что сумка слишком легка, если Селестина приехала домой на продолжительное время; хотя подобное недомыслие ей свойственно: сестру никогда не занимали особенно вещи.
Когда она села, фон Райнгард поднялся.
– Хочу поблагодарить вас за отличный ужин и откланяться, – произнес он. – Не буду мешать семейному разговору.
– Отто… что вы? – запротестовал Гийом и тоже поднялся. – Пожалуйста, не уходите, хотя бы пока не закончится ужин. Наши кушанья, правда, превращаются в какой-то фарс, я согласен, но…
– Отнюдь нет, – возразил любезно фон Райнгард, пожалуй, даже, слишком любезно, но глаза его оставались очень холодными, и суровыми. – Не хочу навязывать себя и доставлять неудобство молодой даме. Как я уже говорил, саботажники начинают создавать для нас неудобства. Постараюсь, чтобы ничего подобного не случилось в моем округе. Желаю вам всем доброй ночи. – Его глаза слегка сощурились. – Искренне надеюсь, что мадам Кэтрин вскоре почувствует себя лучше.
Гийом проводил его до дверей.
– Очень сожалею… надеюсь, мы вскоре опять увидим вас…
– Я тоже надеюсь.
Когда большая черная штабная машина отъехала, Гийом возвратился в столовую. Его глаза сверкали несвойственным ему гневом.
– Селестина, о чем ты думала, позволь тебя спросить? Ты же знаешь, что не подобает так разговаривать с немецким офицером. Как ты вообще добралась сюда? Сейчас же комендантский час.
– Меня подвез станционный смотритель. Очень добрый человек, – ответила Селестина, удобнее устраиваясь на стуле. – Что же касается моего тона, то да, я не должна поступать так, знаю; но мне надоело пресмыкаться перед бошами. Париж запружен ими – это ужасно. И меня потрясло, что здесь, в своем доме, я увидела одного из них. Как мог он оказаться за нашим обеденным столом?
– Мы должны ладить с ним, – объяснил ей Шарль. – Он командует округом. Одному Господу известно, какого ты наделала вреда, Селестина, разговаривая так с ним.
– Знаю… извините… – Она чуть не плакала. – Мне только непонятно, как вы можете с этим мириться, вы все. – Она огляделась. – Где Кэтрин?
– Кэтрин нездоровится, – мягко сказала Луиза. – Пожалуйста, объясни, почему ты вернулась, Селестина. Приятно видеть тебя, но для нас это большой сюрприз. Мы считали, что ты в Париже. Как у тебя идут занятия?
– Какое значение имеют теперь мои занятия, мама? – с горечью спросила Селестина. – Какое значение имеет вообще что-либо?
– Не говори так, дорогая, – успокаивала ее Луиза. – Знаю, что ты чувствуешь в данный момент, но перед тобой целая жизнь. Ты не должна сдаваться из-за того, что обстановка изменилась.
– Неужели? – Селестина хохотнула. – Прости меня, мама, но ты не понимаешь, что говоришь. Вы укрылись здесь в замке, как в раковине, и не знаете, что там происходит.
Луиза ощетинилась.
– Ты так считаешь, Селестина? У нас – свои заботы.
– Нет, мама, она права, – поддержал сестру Кристиан и ласково пожал худенькую руку Селестины. – У нас тут родовое гнездо. Боши нас не сильно беспокоят, стараясь быть гуманными тюремщиками. Думаю, что в городах дело обстоит иначе.
– Точно. Если бы вы видели сейчас Париж, то не узнали бы его – всюду свастики, толпы солдат. По некоторым улицам французам не разрешается даже ходить. Отвратительные людишки в фетровых шляпах и плащах следят за каждым вашим движением.
– Фетровые шляпы и плащи? – непонимающе повторила Луиза. – Что ты имеешь в виду?
– Она имеет в виду секретную полицию, – объяснил Кристиан. – Она права, мама. Мы здесь в укрытии.
– На авеню Фиш разместилась штаб-квартира гестапо, – продолжала Селестина. – Те, кого туда забирают, не возвращаются! Ах, как я ненавижу этих палачей! Если бы вы действительно знали, что они представляют собой на самом деле, вы бы ни за что не впустили их на порог своего дома!
– Отто фон Райнгард – солдат, а не гестаповец, – вставил Гийом.
– Все равно, он немец, – страстно выпалила Селестина. – Этим все сказано.
– Понимаю, ты расстроена, Селестина, но должен попросить, чтобы ты взяла себя в руки и не распускалась, – мягко произнес Гийом. Он любил свою дочь, но голос его звучал твердо. – Может быть, тебе это и не нравится, нам это тоже не по душе, но надо как-то гарантировать, что мы останемся в живых и что наше наследие сохранится. Уверен, если ты хорошо подумаешь обо всем этом, то поймешь, что я имею в виду.
– Ты имеешь в виду, что Шато де Савиньи должно достаться моим детям? – огрызнулась Селестина. – Так вот, не мечтай об этом, папа. Если для этого надо брататься с этими свиньями, приглашать их к себе домой, я не хочу этого.
Гийом устало покачал головой.
– Ты молода и полна задора, малышка. Когда у тебя появятся собственные дети, ты запоешь иначе, вот увидишь.
– Ты так думаешь? – Селестина выпрямилась, так крепко сжав подлокотники стула, что суставы ее побелели.
– Да, я знаю это. Придет время…
– Разреши мне сказать, папа. Такое время, может быть, гораздо ближе, чем ты думаешь. Но я все равно буду думать так же. Не хочу, чтобы боши были рядом с моим ребенком – лучше умереть! Вот почему я приехала из Парижа, неужели это непонятно? – Она замолчала. Все смотрели на нее как завороженные. Она улыбнулась. – Простите. Я не хотела говорить вам всего этого. Пока не хотела. Но теперь… никуда не денешься. Да, я беременна. У меня будет ребенок.
* * *
Наступило тягостное молчание, которое нарушил лишь сдержанный возглас Луизы. Она поднесла ко рту салфетку, щеки ее стали почти такими же белыми, как накрахмаленная салфетка. Наконец заговорил Гийом.
– Селестина, это что, шутка? Ты говоришь так в отместку за то, что мы пригласили на ужин фона Райнгарда? Разреши в таком случае сказать тебе…
– Поверь, папа, не шутка. Прости меня, но…
– Невероятно! Какой стыд! – шептала Луиза. Казалось, она была на грани обморока. – Кто этот мужчина? Где он находится?
– Мама, ради Бога! – Кристиан поднялся, подошел к Селестине, оберегающе положил ладони на ее плечи. – Селестина, малышка, сейчас ты можешь помолчать, если ничего не хочешь говорить.
– Все в порядке. – Селестина слабо улыбнулась, взглянув на него. – Я расскажу вам. Его звали Жульен Дидье. Тоже студент. Мы полюбили друг друга. Он погиб… во всяком случае, я почти уверена, что его нет в живых. Видите ли, он был евреем. Боши схватили его. Ворвались в нашу квартиру и взяли его. Избили его у меня на глазах… – Ее голос срывался. Кристиан крепче сжал ее плечи. – Они избивали его дулами пистолетов, – продолжала она монотонно, как бы читая молитву. – Превратили лицо в кровавое месиво. Били ногами, пока он не свалился на пол, потом столкнули с лестницы. Я все это видела. Всю квартиру забрызгало его кровью. Потом они пихнули его в одну из своих машин и увезли. Я не смогла выяснить, куда его отвезли, но догадываюсь куда. С тех пор я его не видела. Да это и невозможно. Они закончили то, что начали в квартире. Его убили, я знаю. А вы удивляетесь, почему я ненавижу бошей!
Вдруг ее прорвало, неестественное спокойствие лопнуло, она зарыдала, содрогаясь всем телом.
– Сволочи! – прохрипел Кристиан. Он подошел к буфету, налил немного коньяка в бокал и передал его в дрожащие руки Селестины. – Выпей, малышка. Тебе полегчает.
– О, деточка моя, – возмущенная Луиза временно забыла о проступке Селестины. При виде рыдающей дочери ее материнские инстинкты ожили. – Это ужасно… ужасно!
– Мама, почему бы тебе не отвести Селестину в ее комнату? – Кристиан решил разрядить создавшуюся ситуацию. – Мы поговорим обо всем утром, когда несколько успокоимся.
– Да, да, моя дорогая, тебе надо отдохнуть… Когда Луиза с Селестиной вышли из столовой, Гийом закрыл лицо ладонями. Он сразу как-то постарел, превратился в сломленного старика, его властность смыло, как смывает песчаный домик океанская волна.
– Что же будет дальше? – спросил он вслух скорее всего себя, чем других. – Что еще может свалиться на наши головы?
– Всякое, – отозвался Кристиан. – Может быть, ты наконец сумеешь разглядеть бошей в их истинном виде… как армию палачей.
– Но Париж – это Париж… Здесь, в Савиньи – совсем другое дело…
– Да неужели! Думаешь, долго придется ждать, пока они и здесь не проявят свою дикость? Они помешались на власти, им ее надо все больше и больше. Папа, это очевидно; они не успокоятся до тех пор, пока не смешают нас с грязью.
– Не знаю, Кристиан. Я ничего больше не понимаю. – Гийом выругался.
Шарль промолчал.
– Шарль, что ты имел в виду, когда сказал отцу, что не доволен Полом как воспитателем? – сердито спросила Кэтрин.
Это происходило на следующий день, Шарль переоделся к ужину, когда в комнату ворвалась Кэтрин. Вздрогнув, он посмотрел на нее, все еще придерживая рукой незастегнутую запонку на манжете белой вечерней рубашки.
– Кристиан только что сказал мне об этом, – торопливо продолжала Кэтрин. – Как ты смеешь устраивать такое за моей спиной?
Некоторое время Шарль казался просто пристыженным, потом отправился.
– Это не случилось бы за твоей спиной, если бы ты так неожиданно не ускакала из столовой.
– Я плохо почувствовала себя, – выпалила Кэтрин. – Сочувствия от тебя я, понятно, не жду. Да это и не относится к делу. Если тебя не устраивает Пол как воспитатель Ги, то ты должен, прежде всего, обсудить это со мной, а не со своим отцом и другими членами семьи, не говоря уже про фон Райнгарда.
– У тебя по этому вопросу предвзятое мнение. Он произнес это очень хладнокровно, и Кэтрин почувствовала холодок тревоги.
– Что ты этим хочешь сказать? Шарль хихикнул.
– Ты действительно думаешь, что я не знаю про ваши делишки? Ты божилась, Кэтрин, что не стала его любовницей, но солгала. Я не круглый идиот, за кого, похоже, ты меня принимаешь. Я знаю, что ты ходила к нему среди ночи накануне его отъезда, и не намерен дальше мириться с этим.
На Кэтрин это подействовало так, что некоторое время она не могла подыскать слов, чтобы ответить ему, а Шарль продолжал:
– Мне надо было выкинуть его отсюда тогда, сразу же, но я не захотел закатывать сцену. Поэтому решил не горячиться и сделать все осмотрительно.
– Ты мерзкий лицемер! – прошипела Кэтрин. – Тебе наплевать, что думают обо мне другие. Заботишься только о себе. Ты не хочешь выглядеть идиотом в глазах своего отца, вот и все. Пол хорош для Ги, и ты знаешь это. Ты не смеешь говорить неправду о его профессиональной несостоятельности.
Шарль скривил губы.
– Из того, как к моим словам отнеслись другие, видно, что они согласны с тобой. Пока что я не принял окончательного решения, но о своем намерении уже объявил. Если твой мосье Пол вернется – чего ему не стоило бы делать, если он в здравом уме, – и если ты возобновишь свои ночные хождения в его комнату, то уверяю тебя, что не постесняюсь положить этому конец. Я прикажу выкинуть его отсюда, на этот счет можешь не заблуждаться. Достаточно ясно я говорю?
Кэтрин вызывающе встретила его злой взгляд, но боевое настроение ее оставило, она почувствовала себя попавшей в ловушку и беззащитной, и пришел час все выложить Шарлю, сказать ему, что они с Полом полюбили друг друга и что, когда закончится война, она уйдет от Шарля. Но она не решилась. Слишком многое зависело от присутствия Пола в замке, и это касалось не только ее, не было связано только с удовольствием видеть его. Замок превратился в базу для Пола, в надежное место, откуда он вел свою подрывную работу, так же, как и в постоянное прикрытие для борющихся в рядах Сопротивления. Она не должна делать ничего, что поставило бы это важное дело под угрозу.
Кэтрин смотрела на Шарля, видела в нем мужчину, которого она когда-то любила, а теперь презирала, и поняла, что в данный момент верх взял он.
– Ты выражаешься очень ясно, Шарль, – спокойно ответила она.
В последующие долгие дни и недели именно Селестина вносила разнообразие в жизнь Кэтрин, как-то скрашивала ее унылое существование в замке. Молодые женщины стали хорошими друзьями. В разговорах с Селестиной, пытаясь помочь ей пережить случившееся, Кэтрин сама забывала на некоторое время свои страхи за Пола и беспокойство о его судьбе.
Настроение Селестины резко менялось – от яростной воинственности до мрачного отчаяния. Она страдала от потрясения и горя, а также и от обычных эмоциональных взлетов и падений, которые сопутствуют беременности, и поэтому постоянно переходила от апатии к вспышкам раздражения.
– Не могу понять, как они могут мириться с бошами, – беспрестанно повторяла она, – Боши – чудовища! Мама и папа… Думаю, мама видит только то, что хочет увидеть, а для отца кроме сохранения Шато де Савиньи ничто ничего не значит. Но Шарль, но Кристиан… Никогда не думала, что они поднимут лапки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62