В своем волнении он старался угадать причину столь внезапной суровости и не находил никакого вероятного повода для такой строгой меры, принятой относительно его.– Отворите, именем закона! – раздался голос за дверью, и она тотчас подалась под ударами ружейных прикладов.Нижняя планка отскочила, и сквозь это отверстие в комнату полез солдат с привинченным к ружью штыком. За ним последовали второй и третий. Все они прицелились в герцога.Наконец дверь распахнулась настежь, и пораженный Савари увидел входившего к нему генерала Лагори, которого он же сам приказал посадить в тюрьму! Вместо того чтобы сидеть под строгим караулом в стенах Ла-Форс, арестант стоял перед ним в генеральской форме, при шпаге и командовал солдатами, которые, по-видимому, беспрекословно повиновались этому государственному преступнику. Что же такое творилось? Савари был готов подумать, что сделался Жертвой кошмара, а между тем сознавал, что не спит. Но если это не было сном, то, значит, свет перевернулся вверх дном. Заключенные разгуливали на свободе, арестовывая добрых людей. Прямо не верилось глазам.– Черт возьми, – фамильярно, почти весело воскликнул Лагори, – твоя спальня – словно неприступная крепость! Я вижу, старина Савари, что ты удивлен моим приходом, не так ли?Герцог Ровиго мог только пробормотать:– Так это вы, Лагори? Что вы тут Делаете? Как вас выпустили из тюрьмы?– Правительство освободило меня и вручило мне командование вот этими храбрецами! – по-прежнему весело ответил Лагори с довольно добродушным видом.– Какое правительство? Я не понимаю…– Так вот узнайте! Император скончался! Народ назначает свою администрацию.– Ах! Боже мой! Бедный император! – воскликнул Савари и, удрученный горем, потому что он искренне любил Наполеона, упал на постель.Придя в себя, Савари тотчас заподозрил обман, хотя в смерти императора он не сомневался: к сожалению, это ужасное несчастье было вполне возможно. Уже сколько раз в течение продолжительной и тяжелой войны с Россией друзьям Наполеона при отсутствии известий от него приходило на ум страшное предположение, что он убит в сражении или умер от какой-нибудь внезапной болезни. Молчание Наполеона в последние дни делало вероятным предположение о катастрофе под стенами Москвы. Однако Савари понимал, что о таком важном событии ему должен был сообщить кто-нибудь другой, а не Лагори, еще накануне сидевший в тюрьме. Как министр полиции Савари должен был узнать о событиях раньше всех. Освобождение арестованного заговорщика могло быть только результатом какого-нибудь преступления. Неужели императрица и великий канцлер Камбасерес, узнав о смерти императора, вздумали арестовать его, друга и верного слугу Наполеона, который именно ему поручил охранять Римского короля? И кто мог посоветовать им отпустить на свободу такого противника императорской власти, как Лагори? Во всем этом происшествии было что-то таинственное и невероятное, заставившее Савари усомниться и в миссии человека, пришедшего арестовать его, и в законности власти, от имени которой действовал Лагори.Гидаль, сопровождавший Лагори, украдкой наблюдал за внутренней работой в душе Савари, к которому теперь вернулось его обычное хладнокровие. Он нагнулся к уху товарища, советуя ему, вероятно, убить Ровиго, и, обернувшись к солдатам, вызвал сержанта, но никто не отозвался.– Где же маленький Нуаро? – спросил он, мрачными глазами отыскивая вызванного им человека, вероятно, более горячего и преданного, который согласился бы нанести министру первый удар.Один из офицеров по имени Фэссар, имевший, вероятно, повод быть недовольным Савари, указал на него концом шпаги и громко сказал:– Таких протыкают, как лягушек!Савари одним прыжком очутился за стулом. Ему показалось, что на мужественном лице Лагори выразилось негодование.– Лагори, – растроганным голосом начал он, – мы с тобой старые товарищи: мы вместе ели солдатский хлеб, вместе стояли в лагере, вместе дрались с австрияками. Сколько раз мы рядом шли на верную смерть! Ведь ты этого не забыл? Такие минуты не забываются! Ты не дашь меня убить? Я такой же солдат, как и ты; ты не можешь сделаться убийцей, и я сегодня не паду от твоей руки?– Кто говорит об убийстве? – энергично запротестовал Лагори. – Я не убийца, Савари! Где ты видишь здесь убийц?– Твои люди похожи на разбойников. Я не знаю, какие у них замыслы. Но ты-то, Лагори, ведь не можешь забыть, что я сделал для тебя во время процесса Моро. Ведь я тогда спас тебе жизнь!– Это правда! – прошептал тронутый Лагори, невольно поддаваясь чувству товарищества, которое пробудили в нем слова старого сослуживца. И он крепко пожал руку Савари со словами: – Не бойся ничего, старина! Ты в руках великодушных людей! Кончай же одеваться; тебя отвезут в безопасное место!Савари оделся дрожа, Лагори приказал генералу Гидалю отвезти министра в тюрьму Ла-Форс, так же как и начальника высшей полиции Дэмарэ, которого только что арестовал Бутре. Это распоряжение было большой ошибкой со стороны Лагори: если не решались убить министра полиции, то следовало по крайней мере оставить его в его собственном доме под охраной в качестве заложника и не лишаться Гидаля и его солдат.Савари посадили в кабриолет и повезли в тюрьму Ла-Форс. На набережной Орлож он хотел выскочить из экипажа, но упал на мостовую. Уличные зеваки, с любопытством глазевшие на кортеж, узнали непопулярного министра, схватили его и не только не помогли ему скрыться, но возвратили сопровождавшей его страже.Тюремный привратник был поражен, узнав, что надо посадить в тюрьму самого министра, но повиновался приказу, исходившему, как он думал, от законного правительства.– Друг мой, – сказал ему Савари, – я не знаю, что происходит вокруг нас. Все странно, все непонятно! Кто знает, чем это кончится! Отведи меня в какую-нибудь отдаленную камеру, дай мне съестных припасов и брось ключ в колодец!Пока происходил арест Савари, Бутре овладел полицейским управлением и арестовал Дэмарэ и префекта, барона Паскье. Преемником его был назначен корсиканец Боккьямпи, освобожденный арестант, которого заговорщики с самого утра таскали за собой; хотя он ничего не понимал в том, что происходит вокруг, но с увлечением шел за Гидалем и Мале к таинственной цели, которой впоследствии оказалась для этого несчастного роковая Гренельская равнина.Паскье, трусливый и недалекий человек, покорно отдался в руки заговорщиков. Он также не понимал, что случилось; но ему и в голову не пришло сопротивляться, позвать на помощь своих агентов и вывести на свежую воду обманщика, который, конечно, должен был возбудить в нем сомнение.Казалось, все благоприятствовало замыслу Мале. Полиция с министерством общественной безопасности, парижская гвардия, национальные гвардейцы 10-й когорты, наконец весь состав служащих городской ратуши и Сенекой префектуры, – все повиновалось заговорщикам.По приказу Мале полковник Сулье занял префектуру; префекта налицо не оказалось: граф Фрошо имел привычку каждый вечер отправляться на дачу в Ножан-Марне, и оттуда он еще не возвратился. Собрав служащих, Сулье прочел им постановление сената; никто не протестовал. Все нашли известие вполне вероятным; о судьбе Марии Луизы и ее сына не спрашивали. С падением императора рушилось все, что его окружало.Один из начальников бюро префектуры, очевидно, человек весьма ученый, желая объясниться с начальством на языке, недоступном простым смертным, поспешил отправить к префекту нарочного с лаконической запиской, в которой стояли всего два латинских слова: «Император жил». В таких выражениях в Риме объявляли, что один из цезарей сделался богом. В Сент-Антуанском предместье нарочный встретил самого Фрошо, возвращавшегося верхом из Ножана; он рассеянно прочел записку, но не понял ее слов. Он поспешил в префектуру, где Сулье принял его с почетом; солдаты, выстроенные на Грэвской площади, отдали графу воинскую честь.Тут неожиданно произошла комическая сцена.Слепо исполняя наставления Мале, Сулье сообщил Фрошо о кончине императора, решении сената, низвержении императорской династии, назначении генерала Мале парижским главнокомандующим и об образовании временного правительства, которому предстояло в девять часов собраться в ратуше; при этом он передал префекту приказ приготовить один из залов ратуши для заседания правительственной комиссии, членов которой он тут же назвал.В прежние времена Фрошо был членом учредительного собрания, душой и исполнителем заветов Мирабо. Узнав о кончине императора и о возникшей от этого неурядице, он мысленно перенесся, по-видимому, к дням зарождения свободы: в нем, вероятно, заговорил тот дух предательства и жажды сохранить хорошие отношения с новой властью, которым впоследствии так постыдно, так низко увлеклись все окружавшие Наполеона, начиная с самых раболепных чиновников и кончая его боевыми товарищами, более всех осыпанными его милостями.Не в меру доверчивый префект не только без возражений принял переданные ему приказания, но даже немедленно приступил к их исполнению. Он поспешил послать за обойщиками и декораторами и всех торопил с убранством одного из залов ратуши, чтобы временное правительство могло уже в девять часов открыть в нем заседание.Но временное правительство в ратушу не явилось; главный инициатор был арестован. «Разве такой великий человек мог умереть!» – воскликнул Фрошо, узнав наконец, что был обманут и что император не думал умирать. Впоследствии он подвергся опале, которую, конечно, вполне заслужил.Гидаль, в свою очередь, напрасно потерял много времени на водворение Савари в тюрьму, так как это дело можно было поручить простому сержанту. После этого он должен был отправиться в военное министерство и арестовать Кларка, герцога Фельтрского; но Кларк, узнав об аресте Ровиго, покинул министерство, чтобы в более безопасном месте переждать события. Прежде всего он отправился к великому канцлеру Камбасересу, но перед отъездом из министерства догадался подписать приказ воспитанникам Сен-Сирской школы о немедленном выступлении в Сен-Клу для охраны императрицы и Римского короля.Полагая, что Камбасерес, не имевший в своем распоряжении военных сил, не может оказать ни помощи, ни сопротивления, Мале оставил без внимания этого важного человека, являвшегося в отсутствие Наполеона почти регентом. При непостоянном характере канцлера можно было даже ожидать, что в случае успеха заговорщиков он не станет протестовать против совершившегося факта и перейдет на сторону нового правительства.О действиях заговорщиков Камбасерес узнал от графа Реаля, который при первых известиях о волнениях в Париже отправился за сведениями к своему другу, генералу д'Юллену, к которому только что явились солдаты Мале. Они преградили пришедшему дорогу.– Я граф Реаль! – надменно сказал он.– Графов больше нет! – ответил ему Лефевр, младший лейтенант 10-й когорты.Пораженный Реаль без дальнейших расспросов быстро спустился с лестницы и поспешил к Камбасересу сообщить, что началась новая революция, отменяющая титулы, пожалованные императором.Канцлер был человек изворотливый, хитрый, очень умный и большой скептик, но совершенно лишенный даже гражданского мужества. Услыхав принесенные Реалем новости, он сильно побледнел и не мог удержать судорожную дрожь. Слова лейтенанта Лефевра о титулах навели его на мысль, что страна во власти якобинцев.– Опять террор! – прошептал он.Прибежали испуганные чиновники. Вооружившись всей возможной для него энергией, Камбасерес постарался успокоить этих трусов.– Сходи за моим брадобреем! – приказал он камердинеру, – пусть живо выбреет меня! Если к вечеру моя голова слетит с плеч, что делать! По крайней мере она окажется в приличном виде.И пока ему помогали одеваться, он собирал приходившие со всех сторон вести, стараясь в этой массе противоречивых сведений отделить истину от преувеличений.Гидаль нисколько не интересовался судьбой герцога Фельтрского и, с удовольствием заняв освободившееся кресло военного министра, тотчас принялся отдавать незначительные приказания, теряя время на приемы дежурных начальников и обмениваясь с ними пустыми любезностями, очень опасными в такой момент. Он чувствовал себя настоящим министром, с полным правом занявшим место Кларка.Ту же ошибку сделал и Лагори: он также разыгрывал роль настоящего министра полиции. Посвятив Добрый час приему подчиненных, он спокойно, как будто уже давно занимал этот пост, прочел донесения и роздал несколько маловажных приказаний, после чего послал за портным и велел снять с себя мерку для парадного костюма. Кроме того, он заказал приглашения на парадный обед, который собрался дать в скором времени. Затем, не находя более никаких срочных дел, он велел заложить карету, находившуюся в распоряжении министра, и поехал с официальным визитом к префекту Сены. По возвращении в министерство он занялся редактированием циркуляров, извещавших подчиненные ему учреждения о назначении его министром полиции.Такое ребяческое отношение к делу окончательно испортило успех заговора. Сам Мале не нашел необходимой поддержки, а его приверженцы только ускорили неизбежное падение его кратковременной власти.Пока Сулье занимал ратушу, а Лагори и Гидаль были поглощены арестом Савари, Мале повел свой маленький отряд на Вандомскую площадь, к дому, где жил генерал д'Юллен, комендант Парижа. Остановив свой отряд на улице Сент-Онорэ, он обратился к виноторговцу, стоявшему у дверей своей лавки:– Не здесь ли живет башмачник по имени Ладрэ?– Да, Ладрэ действительно живет здесь. Только его нет дома. Он, должно быть, скоро вернется. А на что он вам? – спросил виноторговец, немного удивленный тем, что генерал в полной форме, во главе военного отряда, остановился у его лавки, чтобы осведомиться о каком-то сапожнике.Мале приказал солдатам двигаться дальше и резко крикнул виноторговцу:– Скажите Ладрэ, чтобы он пришел ко мне на Вандомскую площадь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33