Она откинулась назад, не будучи в силах оторвать пальцы от подоконника.Какой-то человек, узнав которого, она еще больше испугалась – разве на голове его не было маленькой шляпы, и разве не был он одет в мундир полковника стрелкового полка, обычный костюм императора? – пытался вскарабкаться в окошко, не говоря ни слова.Алиса чувствовала, что сейчас упадет в обморок. С ее уст сорвались только два слова, которые прозвучали словно жалоба, словно упрек:– Ваше величество…Но в тот же момент ей стало легче дышать. Ее глаза засверкали, и лицо, искаженное ужасом, озарилось радостью. Она восторженно закричала:– Анрио! Анрио!За этим возгласом последовали глухой крик и странное гортанное восклицание.Алиса увидела, что маленькая шляпа и мундир стрелкового полка исчезают за окном и в ночной темноте скрывается какая-то неясная тень.Перед ней был Анрио с обнаженной саблей в руках. Он стоял совершенно вне себя и сумасшедшими глазами смотрел на открытое окно и то место, где скрылись маленькая шляпа и мундир стрелкового полка.Алиса, все еще не оправившаяся, смотрела на жениха, ничего не понимая.– Анрио, мой Анрио! – нежно сказала она ему.Услышав этот голос, Анрио словно проснулся от сна. Он с бешенством засунул саблю в ножны и, погрозив кулаком в окно, у которого ждала его Алиса, крикнул:– Распутница!Затем, излив в этом незаслуженном оскорблении все свое отчаяние, бешенство и страдание оскорбленной любви, испуганный своим поступком, так как он воображал, что поразил своим ударом императора, Анрио бросился в густую тьму парка. Вскоре его силуэт потерялся в ночной тьме, а Алиса без чувств рухнула на пол у широко распахнутого окна. IX В двадцати метрах от освещенного круга, бросаемого на песок лампой из комнаты Алисы, какой-то субъект дергал себя за руки и ноги и щупал грудь. Тщательно закончив этот осмотр, он облегченно вздохнул.– На этот раз я хорошо отделался! – пробормотал он по-английски. – У меня ровно ничего не испорчено! Я уже думал, что этот проклятый гусар проткнет меня насквозь, когда увидал, как засверкала его сабля над моей головой. Нет, я в самом деле очень хорошо отделался! Этот гусар был взбешен, как дьявол! Да, разыгрывать из себя императора Наполеона не всегда безопасно! Насколько спокойнее было ломаться в веселых кабачках предместий Лондона!И странный субъект, одетый в мундир полковника стрелкового полка, собиравшийся пробраться в комнату Алисы (это был Самуил Баркер, двойник Наполеона, взятый взаймы Мобрейлем у Нейпперга), принялся насвистывать какую-то песенку. Затем, осмотревшись по сторонам и стараясь сориентироваться, он сказал себе:– Сабельные удары должны быть оплачены отдельно – хозяин не говорил мне, что придется получать шрамы. Ну да я их поставлю ему в счет. А пока что надо как-нибудь выбраться отсюда. Черт возьми! Как-никак, а это происшествие здорово распалило мою жажду. Я готов был бы отдать из обещанных хозяином двадцати фунтов целый фунт за грог, за простой грог из виски! Даже больше – как ни трудно, а порой даже и опасно заработать гинею, а я все-таки отдал бы целую гинею за несчастную пинту эля. Но в этой проклятой стране не найдется ни одной таверны, а ночь беспросветнее моего кармана!Самуил Баркер сделал несколько шагов наудачу, но потом снова остановился с легкой дрожью в коленях: ему показалось, будто послышался шум шагов.«Неужели гусар снова возвращается? – подумал он. – Гусар с саблей – это вовсе не входит в наше условие! Самое лучшее будет удрать отсюда как можно скорее!»И он снова попытался сориентироваться в ночном мраке. Он продвигался вперед, ощупывая древесные стволы.– Ага, вот то дерево, где я спрятал свои пожитки, – сказал он, нащупав громадный вяз, у корней которого белел сверток.Он торопливо снял стрелковый мундир и белые брюки и оделся в широкий дорожный плащ с капюшоном.«Ну вот я неузнаваем теперь, надеюсь! – с чувством глубокого удовлетворения продолжал он. – И если бы было возможно разглядеть меня в этом мраке, то никто не признал бы во мне того императора, который только что позорно спасался от гусарской сабли. Ох уж эти мне сабельные удары! После них кажутся такими приятными те безобидные пинки, которыми награждал меня прежний хозяин, достойнейший австрийский джентльмен, мистер Нейпперг. Но теперь я снова превратился в Самуила Баркера, в добродушного Сама, веселого Сама, товарища Сама… С презрением заранее называю лжецом каждого, кто вздумал бы уверять, будто я имею или когда-либо имел хоть что-нибудь общее с субъектом, именуемым Наполеоном. Вот все, что остается от Наполеона, которым я был!»С этими словами Сам презрительно ткнул ногой мундир, брюки и маленькую шляпу, с помощью которых сыграл предписанную ему Мобрейлем роль в сочиненной последним комедии с мрачной развязкой.После этого Сам вздумал было спокойно удалиться, но вдруг остановился в раздумье.– Хозяин настойчиво приказывал мне, – сказал он, – оставить в комнате барышни эту шляпу. Я не успел сделать это, так как сабля гусара помешала мне в этом. Что же делать?Сообщник Мобрейля на мгновение задумался.– К чему нужно было оставлять шляпу в комнате барышни? Не знаю, – сказал он себе, – без сомнения, это просто барская причуда… Кроме того, он приказал мне бросить в воду, которая должна Сыть здесь где-то неподалеку, мундир и белые брюки моей роли. Ну что же, черт возьми! Я возьму да и отправлю на дно все вместе! Черт с ней, со шляпой! Теперь весь вопрос в том, чтобы найти, где здесь вода.Подобрав с земли одежду, дополнявшую его сходство с Наполеоном, Самуил Баркер отправился искать воду, медленно двигаясь под большими деревьями. После блужданий во все стороны он услыхал журчание ручейка, сбегавшего с плотины пруда. Ориентируясь по шуму воды, падавшей в сток, Самуил Баркер пошел вниз по течению ручейка и, взойдя на перекинутый через него мост, бросил в воду пакет, предварительно сунув в него камень, и затем ушел со спокойной совестью слуги, исправно выполнившего данное ему поручение и вполне заслужившего свое жалованье.– Хозяин приказал мне направиться в Бри-Конт-Робер, куда я попаду, идя прямо по дороге; там в гостинице «Золотое солнце» я найду деньги и паспорт. Отлично! Но сначала надо выбраться из этого проклятого парка. Ага! Там я вижу стену, которая довольно низка, словно она нарочно сделана для того, чтобы через нее можно было перебраться. Теперь настал момент, когда я должен припомнить уроки гимнастики, данные мне достопочтенным мошенником Ньюгета, ветераном всех английских тюрем.И все более и более довольный Самуил, не переставая насвистывать свою песенку, начал весело взбираться на стену.Он уже ухватился рукой за выступ и собирался поставить левую ногу так, чтобы правой с одного взмаха можно было стать прямо на верхушку стены, когда на его плечо вдруг опустился тяжелый кулак. Самуил почувствовал, что его прямо-таки отдирают от стены, причем чей-то громкий голос крикнул:– Черт возьми! Что тебе нужно здесь в этот час?Самуил откатился метра на три от стены. Он вскочил на ноги и разразился громким английским ругательством.– А, годдэм! – продолжал тот же голос. – Наверное, английский шпион? Ну-ка покажи свою морду, морской рак!Самуил Баркер быстро оправился. Он питал непреодолимую антипатию к саблям, шпагам, пикам, штыкам, – словом, ко всякому колющему и режущему оружию. Но бой на природном оружии нисколько не пугал его. Он умел боксировать с лондонскими жуликами и отличался особым умением в благородном искусстве измочалить противнику физиономию, взяв его на захват шеи, то есть, иначе говоря, охватив левой рукой за шею и нагнув противнику голову, а правой – нанося быстрые и меткие удары по лицу.Несмотря на темноту, он успел рассмотреть, что у его противника не было в руках сабли; кроме того, он заметил, что тот отличался очень высоким ростом, а это в боксе является большим недостатком. Таким образом ему совершенно нечего было бояться вступить в бой. Самуил сказал себе, что принять бой было вопросом его чести, хотя, в сущности, он никак не мог бы отказаться от него. Человек, который так грубо схватил его и оттащил от стены, перегородил дорогу и шел прямо на него, желая снова схватить его.Самуил начал насвистывать песенку – он вновь обрел утерянный было апломб. Он решительно утвердился на несколько согнутых ногах, округлил локти, сжал кулаки, и в тот момент, когда неизвестный подошел к нему с явной целью взять за шиворот, его руки внезапно вытянулись, словно пружина, которую сразу отпустили, и кулаки градом ловких и метких ударов обрушились на грудь противника, покачнувшегося при этом.Тот разразился проклятием.– Чтобы тебя черт побрал! Ты здорово бьешь, милейший годдэм! Но подожди только, я научу тебя сейчас, что значит национальный французский бокс! Внимание! Береги морду! Ну-ка, отпарируй-ка вот это!Говоря это, противник Баркера ловко перевернулся спиной и, вскинув ногой, изо всей силы шлепнул каблуком и подошвой сапога прямо в нос «годдэму».Кровь так и брызнула, и Самуил Баркер рухнул, оглушенный, на землю.– Вот что мы называем метким ударом, понял теперь? – продолжал гигант, который снова встал в оборонительную позицию. – Возможно, что я ударил немножко слишком сильно, но я предупреждал, чтобы ты берег морду, следовало защититься. А потом – ты-то ведь не щадил кулаков, и хорошо, что у меня грудь как здоровый сундук, а то бы несдобровать и мне! Да ну же, что с тобой… ты не поднимаешься? Уж не притворяешься ли ты? Но ты не движешься? Тысяча бомб! Так это серьезно? – Гигант подошел к Самуилу, который глухо стонал, корчась на земле, потряс его, но без всякой грубости, причем его голос даже смягчился, и продолжал: – Да что с тобой? Ну же, оправься!– Пощады! Пощады! – сквозь стоны взмолился Самуил.– Тебе совсем не к чему просить у меня пощады, можешь быть совершенно спокоен: ла Виолетт, тамбурмажор, гренадер гвардии в отставке, никогда не позволял себе бить лежачего врага, слышишь ли ты? Да ну же, годдэм, вставай! – И ла Виолетт – так как это был действительно сам управляющий замком Лефевра, из осторожности обходивший дозором парк, – снова склонился к англичанину, которому в благодарность за урок английского бокса он преподал такой блестящий пример французского, и заворчал: – Да ну же! Ну вот, ты не можешь встать! Ведь не переломал же я тебе лапы? Ну, что же, раз я так отделал тебя, попробую как-нибудь помочь тебе оправиться. Ты не бойся, это ничего! Удары по морде в счет не идут! Я их получил штук восемь или девять; при Эйлау мне попало копьем, в Ваграме меня хлопнуло осколком снаряда, а в Таррагоне влетел удар кинжала… и даже следов почти не осталось! Ну же, пошевелись, я тебя как-нибудь перетащу. Ты не бойся, мне приходилось таскать товарищей, которым бывало гораздо хуже, чем тебе! Ты только уцепись как можно крепче за шею!С этими словами ла Виолетт обхватил бесчувственного Самуила Баркера и дотащил до своего помещения. Там швейцар и его жена, вызванные громкими криками ла Виолетта, принялись ухаживать за англичанином; они вымыли ему лицо, обильно залитое кровью благодаря сильному кровотечению из носа, и наложили компресс на распухшие щеки.Ла Виолетт наблюдал за наложением перевязок. Он подробно осмотрел повреждение и с удовольствием констатировал, что оно не серьезно. Вся авария, которую потерпел Самуил Баркер, заключалась в распухшем носе и отекшем глазе.– Ну, знаешь ли, не скоро узнает тебя та красавица, на свидание с которой ты, без сомнения, направлялся, – смеясь, сказал ла Виолетт, когда Самуил стал приходить в себя и попытался открыть глаза.Самуил очень плохо говорил по-французски, но достаточно хорошо понимал этот язык. Придя в себя, успокоенный сердечным обхождением, он принялся раздумывать над тем, как объяснить свое пребывание в парке в такой поздний час, если ла Виолетт спросит его. Сейчас с ним обходятся как с больным, но раз он выздоровеет, то в их глазах будет уже пленником. Для того, чтобы выйти из этого дома, чтобы спокойно и беззаботно добраться до гостиницы «Золотое солнце» в Бри-Конт-Робер, где его ждали двадцать пять фунтов стерлингов, предназначенные для него, следовало дать правдоподобное объяснение ночной прогулке в парке Комбо. Фраза, сказанная в шутку ла Вио-леттом, запала ему в ум. Ведь объяснить все это любовным приключением было самым мирным, самым правдоподобным исходом. Раз люди поверят, что он спасается от преследований проснувшегося мужа, то он будет вне всяких подозрений и ему дадут возможность скрыться. Ведь французы охотно верят в романтические приключения и с большим снисхождением относятся к попавшим в беду любовникам!Поэтому он попытался улыбнуться под повязками, вдоль и поперек покрывавшими его лицо, и залепетал, прикладывая палец к вздувшимся губам:– Не говорить! Молчать! Муж! Там!Ла Виолетт чистосердечно расхохотался.– Ну, уж и говоришь ты, словно арап, прости Господи! Будь спокоен, милейший годдэм, я не выдам тебя! Так вот как, парень, ты явился в замок, чтобы наставлять честным французам рога? Так ты покорил сердце одной из горничных герцогини? Кто же эта тв оя дама сердца? Толстая Огюстина или крошка Мелания?В ответ Сам только участил свои предостерегающие жесты, повторяя:– Не говорить! Молчать! Муж!– Да спи себе, отдохни, набирайся сил! – добродушно успокаивал его ла Виолетт. – Я уже сказал тебе, что тебе нечего бояться. Оставь при себе свою тайну и постарайся вылечить поскорее нос, так как в таком виде тебе нечего рассчитывать на победы, милейший годдэм! Ты ранен, ты сложил оружие, значит, для меня ты теперь все равно что родной брат! Можешь оставаться здесь сколько тебе будет угодно. Пока твой нос будет напоминать спелую грушу, за тобой будут ухаживать как следует. Хоть про вас, англичан, и говорят, что вы не очень-то щадите нашего брата, попавшего к вам в лапы.Самуил Баркер сделал жест полнейшего отчаяния, как бы желая показать, что он совершенно ни при чем в жестокостях своих соотечественников.Ла Виолетт еще раз обнадежил его и, застегнув свой редингот, вышел, чтобы продолжать прерванный обход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33