И вообще я ненавижу деревню...
То ли дело город! Пожив в Сулимове, я составила себе некоторое представление о том, что такое сельский рай.
Рода Свежинские старинного, но у них нет ни связей, ни влиятельных родственников. Что это была бы за жизнь! Барон говорит: нет ничего хуже наших неотесанных провинциалов с их претензией на хороший гон. И по любому поводу готовы лезть на рожон, глотку драть, вторит ему мама.
Заживо похоронить себя в деревне — ни за что на свете!
Дядюшка, наверно, приехал обеспокоенный дошедшими до него слухами о папиных матримониальных планах. Он отозвал меня к окну — по-своему он, видно, любит меня, хотя я этого не заслужила и не отвечаю ему взаимностью — и начал выспрашивать, не поминал ли отец про замужество. Я сделала вид, будто не понимаю, о чем он говорит. Тогда старик наклонился к самому моему уху — я даже ощутила тепло от его дыхания — и горячо зашептал:
— Отца надо чтить, и я не собираюсь восстанавливать тебя против него. Он тебя любит и желает добра, но человек он легкомысленный, и у него превратное представление о жизни. Я слышал, он задумал сосватать тебя за старого сановного богача, который в дедушки тебе годится. Так ты смотри не соглашайся... Ищи защиты у матери...
Не считая нужным пускаться с ним в объяснения, я сухо поблагодарила его. А он как-то чудно, словно бы с жалостью, посмотрел на меня, и на глаза у него навернулись слезы, впрочем, может, мне только так показалось.
— Послушай, Серафина, и постарайся меня понять,— продолжал он,— я хочу, чтобы ты была счастлива. И тружусь ради тебя. То, что ты унаследуешь от меня и от матери, обеспечит тебе независимое положение. Поэтому не зарься на богатство, а ищи хорошего человека. Не торопись выходить замуж. Мой тебе совет: выбирай себе мужа честного, трудолюбивого и скромного, а бедность — не порок. Пускай это останется между нами... Но знай, на меня ты всегда можешь рассчитывать,— прибавил он и ударил себя кулаком в грудь.
Он сказал это с таким чувством, что я растерялась. Признаться, его слова тронули меня, и я невольно, точно малый ребенок, поцеловала его загорелую, шершавую руку (потом мне было стыдно за свой поступок), а он чмокнул меня в щеку.
Дядюшка обернулся и, увидев, что все взоры обращены на нас, встревожился.
— Ах, черт! — вырвалось у него.— Еще подумают невесть что, глядя, как мы нежно целуемся, а я не хочу, чтобы они догадались, о чем мы говорили. Делать нечего, придется раскошелиться.— Сунув руку в карман, он вынул двести гульденов и протянул мне.— Если спросят, скажешь: благодарила, мол, за деньги на поездку в Карлсбад.
И с этими словами он удалился.
Сплошные тайны... И все так неожиданно свалилось на меня. Как скрыть это от мамы?
27 мая
Маме я только про гульдены сказала. Но дядины слова запали мне в голову. Значит, я не бесприданница и не должна жертвовать собой ради состояния и могу сделать партию по своему выбору. Просто невероятно! Дядюшка советует выходить замуж за трудолюбивого, скромного, пусть даже бедного, человека, который любил бы меня и я его взаимно... всю жизнь.
Но по моим наблюдениям и из рассказов я убедилась, что верная любовь бывает только в романах. По словам Пильской, после того гувернера, которого прогнали, мама и сама влюблялась много раз и в нее влюблялись, но кончалось для нее это всегда плачевно. Тетя, по крайней мере, так говорит Пильская, тоже всю жизнь изменяла нелюбимому мужу. А сколько она мне еще разных историй порассказала! Во всей округе нет ни одной супружеской пары, подобной той, о какой толковал дядюшка; то-то он сам остался в холостяках!
Передать маме наш разговор с дядей, если она будет настаивать, чтобы я вышла за Оскара?.. Или нет? Просто ума не приложу, как тут быть.
Агроном ни разу не взглянул на меня...
(Дальше несколько страниц вырвано.)
...Мы остановились в гостинице не то «Под серной», не то «Под козой» на улице Альте Визе. Наши окна выходят на бульвар, по нему с утра до вечера вереницей тянутся мужчины и женщины — больные, здоровые и просто бездельники, которые съехались сюда со всего света, чтобы попить здешней тепленькой водички. Барон поселился через два дома от нас. Мы пока еще не выходим из гостиницы, потому что мамины туалеты не распакованы и не хватает кое-каких необходимых вещей. Из окна не видела ни одного знакомого.
Если мамин утренний туалет к завтрашнему дню будет готов, мы отправимся к доктору Флекелесу и начнем пить воду в заведении Шпруделя. Мне не терпится поскорей выйти на улицу. Тут столько новых, незнакомых лиц... По крайней мере, можно смотреть на кого вздумается, и никто не уследит за мной. Молодых людей тьма, но все бледные какие-то, хилые. Толпы их проходят мимо нашего дома, а по утрам и вечерам они роятся перед кофейнями. Оттуда доносятся звуки музыки. Вид из окна прелестный. Меня тут все привлекает, а особенно неограниченная свобода.
Если бы не эта история с мисс Бомберри, которую я так ловко и, главное, вовремя подстроила, английское чучело, как тень, повсюду следовало бы за мной. Шагу не дала бы ступить, слова сказать. Но, к счастью, все устроилось наилучшим образом. Англичанке уплатили жалованье за год вперед, и она уехала в Лондон, заявив, что ноги ее больше не будет в нашем доме. Мне надоело выслушивать ее нотации! Мама оказалась на высоте и встала на мою сторну. Наконец-то обрела я драгоценную свободу!
17 июня
Я уже знаю Карлсбад, будто прожила тут всю жизнь. Мама пьет воду у Шпруделя. Меня тоже хотели заодно заставить пить эту гадость, но я воспротивилась, так как чувствую себя совершенно здоровой.
Только сели мы обедать, вошел барон и что-то шепнул маме. Она побледнела и, с минуту помолчав, обернулась ко мне.
— Приехал твой отец,— ледяным тоном сказала она и, смерив меня взглядом, прибавила: — Я сделала все от меня зависящее...
Атмосфера за обедом была натянутая.
Барон несколько раз наклонялся к маме и что-то говорил вполголоса. По отдельным, долетевшим до меня словам я догадалась, что речь идет об Оскаре.
У нас есть список прибывающих на воды. И от скуки я прочла его несколько раз с начала до конца. Но г и фамилии папы, ни генерала, ни Оскара там не обнаружила. По-видимому, списки печатают с опозданием. Мама, должно быть, опасается, как бы что-нибудь не помешало приезду Оскара.
Я не расслышала, о чем они говорили с бароном. Напрасно они от меня таятся...
18 июня
Мама предпочла бы вовсе не показываться на улице, но ей предписано пить воду... Мне она посоветовала остаться дома, потом раздумала и взяла с собой. Когда кончилась вся эта процедура с питьем и обязательным променадом и мы направились уже к выходу, в галерее вдруг появился папа. Мама побледнела как полотно и прошептала: «Он меня в гроб вгонит! Когда пьешь воду, вредно волноваться!» Отец казался помолодевшим, посвежевшим, на лице его играла приветливая улыбка. Он поцеловал маме руку с таким видом, будто между ними царят мир и согласие.
— Хоть тут довелось увидеться,— понизив голос, сказал он.— Серафина с каждым днем все хорошеет. И неудивительно,— прибавил он,— она похожа на свою мать.
Он вздохнул. Мама смотрела под ноги. Проводив нас немного, папа попрощался.
Напрасно озиралась я по сторонам в надежде увидеть богача генерала: его не было. Как-никак любопытно на него взглянуть... Хотя я наверняка откажу ему, но все-таки...
Вечером мы с мамой были в концерте. Папа, заметив нас издали, подошел поздороваться, но его тотчас же оттеснили знакомые, которых у него тут великое множество. А мама, кроме пани Целестины, не встретила никого из своих прежних приятельниц.
Пани Целестину прозвали Вечным жидом из-за того, что она уже много лет разъезжает по свету. То ли она вдова, то ли в разводе, точно не знаю, говорят, ей не повезло в жизни. Должно быть, в прошлом она была красавицей. Это еще и сейчас видно по ее лицу, на котором застыло безразлично-любезное выражение. Ее ничто не удивляет, ничто не волнует. Всюду она побывала, все повидала. Зиму провела в Неаполе, из Карлсбада направляется на берега Рейна, потом в Остенде, оттуда, кажется, в Ниццу. Ее сопровождает толстяк-иностранец, чье имя никому не известно. Молчаливый, надутый, с моноклем в глазу, он высокомерно оглядывает толпу, вздыхает и цедит сквозь зубы слова.
Пани Целестина его третирует, посылает с поручениями, то гонит от себя прочь, то зовет опять. Наружность у него малопривлекательная. По слухам, он был банкиром, но барон отзывается пренебрежительно о его происхождении.
За неимением другого общества мама проводит время с пани Целестиной. Я хожу со скучающим видом, хотя скучать некогда,— стреляю глазами направо-налево. И притворно зеваю, не то сочтут за провинциалку, которой все в диковинку. Завтра пойдем на фабрику фарфора. Дорога, кажется, очень живописная.
19 июня
Дождь расстроил наши планы, и большую часть дня пришлось провести дома. Пани Целестина пришла к нам одна без своего cavaliere *,— он поджидал ее возле нашего дома, сидя на скамейке под зонтиком. Если дождь зарядит надолго, можно с тоски повеситься...
20 июня
Сегодня, когда мы сидели на скамейке перед домом — тут это принято,— а мимо прохаживались здешние обитатели (многих я уже знаю в лицо, и среди них встречается немало оригиналов), вдруг я увидела издали папу.
Мама сидела лицом к реке и не заметила его, а я так растерялась, что не предупредила ее. Он был не один: рядом с ним шел мужчина высокого роста, и я сразу признала в нем генерала. Увидев нас, они ускорили шаги, словно испугались, как бы мы не убежали. Я окинула взглядом своего противника. Иначе назвать его не могу. Рост и фигура отменные, лицо невыразительное, хотя черты выдают аристократическое происхождение, возраст определить трудно. Молодись не молодись, а годы свое берут. Глаза водянисто-серые, на губах блуждает улыбка, манеры изысканные, одет франтовато.
Все это я отметила в мгновение ока. Меж тем они подошли к нам. Мама от неожиданности вздрогнула.
— Генерал фон Штален,— по-французски представил его папа.
Он сел напротив и уставился на меня. Обменявшись
1 кавалера
для приличия несколькими фразами с мамой, он, не теряя времени, заговорил со мной:
— Карлсбад, пожалуй, не самое веселое место для такой молодой особы, как вы, хотя тут и музыка играет, и потанцевать можно, и окрестности живописные...
— Мне еще трудно судить об этом,— тихо и невозмутимо отвечала я.
Не поднимая глаз, я тоже пристально его рассматривала. Сколько ему лет, трудно сказать, во всяком случае, он мне скорей в отцы годится, чем в мужья. Но вид у него не отталкивающий... Отнюдь... Мама даже взглядом его не удостоила, а когда он пустился со мной в разговор, наклонилась ко мне и шепнула на ухо, чтобы я немедленно шла домой. Не придумав ничего лучшего, я подхватилась, будто мне приспичило в одно место, и убежала. Но перед тем еще успела заметить, как отец многозначительно переглянулся с генералом. Однако они не ушли. Генерал с любезной улыбкой подсел к маме и стал о чем-то оживленно рассказывать, а папа старался поддержать разговор. Я наблюдала за ними из-за занавески.
Сначала мама едва ему отвечала, но постепенно лед был сломлен, нахмуренное чело разгладилось, и она заметно оживилась.
О чем они беседовали, не знаю, но, видимо, генерал постарался произвести на маму выгодное впечатление,— она за хорошие манеры и галантность прощает многое даже тем, кто не пользуется ее расположением.
Так прошло минут двадцать. Мама несколько раз улыбнулась, наверно, в ответ на удачную шутку генерала. Наконец генерал, а за ним и папа встали и откланялись. Мама поднялась наверх с пылающими щеками, сердитая и взволнованная.
Я как ни в чем не бывало сидела над раскрытой книгой и ждала, что она скажет. Она прошлась несколько раз взад и вперед по маленькой гостиной, покусывая стебель розы, которую держала в руке. Потом остановилась и испытующе взглянула на меня.
— Ты не догадываешься ни о чем? — спросила она.
— Нет. А что?
— С какой целью отец представил нам этою старикашку-генерала?..— На слове «стардкашка» она сделала ударение.
— Понятия не имею...
— Он тебе жениха привел, своего протеже.— Она громко рассмеялась.
Мы обменялись с ней взглядами, причем мой не выражал ни малейшего удивления.
— Он чуть ли не старше твоего отца, но? c'est un homme du monde *, следит за своей внешностью и потому выглядит значительно моложе своих лет.
Я промолчала.
— Что же, тебя это не пугает? — спросила она.
— Нет,— отвечала я,— ведь насильно отец не выдаст меня замуж.
-- Не может быть, чтобы он тебе понравился! — воскликнула мама.— Хотя надо отдать ему должное, держится он очень достойно! Но познания его, остроумие, искусство вести беседу — все это не свое, а заемное, заимствованное, наносное.— Она пожала плечами.— Однако женщины на это падки. Но, поверь мне, мишурный блеск не может составить счастья. С неискушенным, добрым человеком скорей обретешь его.
Она продолжала ходить по комнате, скрестив на груди руки и опустив голову.
— Прошу тебя, при встрече с генералом на улице или, если он придет к нам, избегай разговаривать с ним... выходи из комнаты и не позволяй ему приближаться к тебе.
— Как прикажешь, так и сделаю.
— Я не приказываю, а советую... как мать, потому что желаю тебе счастья.— Довольная моим ответом, мама обняла меня.— Найдется для моей доченьки жених получше престарелого генерала, которому отец хочет запродать тебя. Отец — человек легкомысленный, я знаю это по своему горькому опыту.
Неприятный разговор был прерван появлением барона. Мама кинулась ему навстречу, и они стали оживленно перешептываться, а я отошла к окну. Видно, мама с ним советовалась, потому что спустя некоторое время барон прошел к ней в комнату, составил телеграмму и тотчас же отправил ее.
Полагая, что сегодня нежелательная встреча нам больше не грозит, мама отправилась со мной на прогулку в ту живописную долину среди гор, которая ведет к фабрике фарфора. Навстречу попадалось много людей. Вскоре к нам присоединилась пани Целестина со своим экс-банкиром, который шел за ней с зонтиком и накидкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15