Признаться, я вообще не люблю работать,— у меня в жизни иное предназначение.
Мама сама говорит: «От работы руки портятся, а их надобно холить».
Благодаря стараниям Пилюси теперь мои руки ничуть не хуже маминых, а у нее они чудо как хороши!..
У тети ручки тоже белые, но не такие маленькие и аристократичные. Я почти не снимаю перчаток и умываюсь как можно реже, потому что от воды портится кожа.
Мама похвалила меня за хороший вкус, умение следить за собой и, поцеловав в голову, растроганно сказала: «Ты моя радость!»
29 апреля
Я побежала к тете, когда она еще лежала в постели, чтобы всласть наговориться с ней. Благо мама по утрам долго спит. С ней не надо скрытничать, она понимает все с полуслова и побуждает к откровенности. Я излила ей душу, при этом не упуская из виду, что разговор наш может стать известен маме. Должно быть — если я, конечно, не ошибаюсь,— мама поручила ей побеседовать со мной и дать мне кое-какие наставления.
Странно, тетя тоже обмолвилась о моем будущем, о замужестве. Я сказала, что еще слишком молода и говорить об этом рано.
— Это верно,— согласилась она,— но по своему развитию ты совсем уже невеста.
Я не стала возражать.
— Поверь мне,— продолжала она,— ты несомненно будешь счастлива, если последуешь советам мамы, которая тебя бесконечно любит. Только не требуй слишком многого от судьбы и не забивай себе голову разпыми глупостями вроде любви, особенно когда речь идет о замужестве.
— Все мы, душечка,— продолжала она,— выходили замуж ради положения в обществе, и тебя ждет то же самое. Главное — не совершить мезальянс и чтобы муж не был тираном. Нам с твоей мамой не повезло, но для тебя мы постараемся найти такого мужа, который будет тебя боготворить и ходить перед тобой на задних лапках...
Не скрывая своей радости, я обняла тетю.
— А сердечко твое не занято? — спросила она.
— Кого же я могла полюбить? — сказала я со смехом.— Да я и не думаю об этом.
— А если полюбишь другого — зашептала она мне на ухо,— тоже можно быть счастливой, если действовать с умом. Мужа и возлюбленного в одном лице не бывает. Кто-то очень верно заметил: ножиком, которым затачивают перья, хлеба не отрежешь — и наоборот. Так вот муж — это ножик для хлеба, а возлюбленный — для чинки перьев.
Она обратила все в шутку, но мне ее слова запомнились.
Не знаю, почему разговор коснулся того, каким должен быть муж. По утверждению тети, самое большое достоинство мужа — глупость. Умный непременно хочет верховодить, а это невыносимо и к тому же несправедливо, ибо женщина создана, чтобы властвовать,— это истина, не нуждающаяся в доказательстве.
Меня интригует, что и папа, и тетя, заговаривая о замужестве, явно имеют в виду что-то определенное. Я чувствую это. Но, позвольте, у меня тоже есть свои условия, от которых я не отступлюсь!
Карета, шестерка лошадей, ливрейный лакей, дом в деревне и в городе. Летом поездка на воды. И никакой экономии на нарядах! Женщина, которая не имеет возможности одеваться, достойна сожаления...
Затем... полная свобода. Я хочу развлекаться и ревности не потерплю, потому что это смешно. Он должен быть богат, знатен... ну и, конечно, не калекой и не уродом, с которым стыдно показаться в обществе. Таковы мои непременные условия.
Но у мамы с тетей точно такой же взгляд на вещи, и я переняла его у них. Они не захотят, чтобы и я была страдалицей.
1 мая
Снова приезжал пан Опалинский. Он, сверх ожидания, всем нравится, но держится по-прежнему скованно, особняком, дичится, не принимает участия в общем разговоре. Несколько раз я поймала на себе его взгляд и стрельнула на него глазами,— выпустила приготовленный заранее заряд меланхолии. Он потупился.
Удивительное дело, он занимает меня больше, чем я его. Он точно запертая шкатулка,— так и подмывает открыть ее и посмотреть, что там внутри. Первой заговорить с ним неприлично, и потом, в гостиной всегда кто-то есть. Он не сказал мне еще ни слова. Несколько раз так получилось, верней, я подстроила, что он должен был приблизиться ко мне, но он с видимым испугом уклонился. Конечно, его можно понять: нас разделяет глубокая пропасть... но все-таки он эгоист и нуда! Ведь не убудет же его, если я позабавлюсь с ним, как дети с майским жуком...
Это сравнение я позаимствовала у Пильской.
Пожелтевшая от старости Пильская неравнодушна к графу. Смотрит на него в щелку, беспрестанно говорит о нем, словом, граф лишил ее душевного покоя. У нас так редко бывают гости, а на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
— Не вздумайте, барышня, кокетничать с ним,— говорит она,— не ровен час сделаете его несчастным. Юноша он красивый и ни знакомых, ни родных у него нет, а у вас глазки разгорятся, начнете метать на него пламенные взоры и сразите наповал.— Мы с ней посмеялись.— Я долго живу на свете,— прибавила она,— и знаю по опыту: девичьи глазки бездействовать не любят.
Я постаралась рассеять ее подозрения, но сема перед собой не стану кривить душой: меня бесит его безразличие. Мама не спускает с меня глаз, словно опасается чего-то. Тогда зачем принимать его? Чтобы усыпить мамину бдительность, я всячески даю ей понять, что он мне не нравится. Я и в самом деле терпеть его не могу, ненавижу!.. Истукан бесчувственный! Вчера, кажется,— точно не помню — я нарочно уронила носовой платок и думала, он его поднимет, а он сделал вид, что не заметил. Мама с тетей тоже не одобряют эту его неотесанность.
Тетя пробудет в Сулимове весь май, и благодаря ей у нас веселей стало.
Не хочется дурно думать о тете, но все-таки это странно: стоит ей приехать к нам, как следом является ротмистр Пухала и торчит у нас до самого ее отъезда. Тетя питает к нему дружеские чувства, а граф, ее супруг, терпеть его не может. Они все время проводят вместе и постоянно шепчутся. Интересно, о чем они по целым дням болтают?
А вчера я видела в окно с веранды, как он целовал тете руку и выпустил ее, только когда я вошла в гостиную. А эти прогулки вдвоем в саду...
Мама сидит с бароном, тетя — с ротмистром, а мне впору снова в куклы играть. С мисс Дженни, кроме «Вен-фильдского священника» да Вальтера Скотта, ни о чем не поговоришь.
3 мая
Я пустилась на авантюру! А дело было так: мама велела мне пойти с мисс Бомберри погулять в дубраву. Какое я получаю удовольствие от этих прогулок, известно лишь одному богу да мне! Но всякий раз, когда они хотят спровадить меня из гостиной, тетя начинает говорить о пользе свежего воздуха. Ничего не поделаешь, кусая от досады ленточку от шляпы, я повиновалась.
Смотрю, около дубравы Морозкович и Опалинский делают промеры. Прежде чем мы поравнялись с ними, наш управляющий исчез куда-то, и мой недруг остался один. Глянет на приборы и записывает. Англичанка моя по-польски не понимает ни слова.
Будь что будет, решила я про себя, пусть мне достанется от мамы, но упускать такой случай нельзя... Когда мы подошли ближе, он поклонился и, видно, собрался дать стрекача.
— Что это вы тут делаете? — спрашиваю я.
— Поле промеряю,— ответил он и замолчал.
— Земле больше внимания уделяете, чем нам,— смело продолжала я.— На мамины приглашения отвечаете отказом...
Он удивленно посмотрел на меня. А я метнула на него взгляд, но какой!..
— Мое место в поле, а не в гостиной,— после паузы ответил он.
— Но нам известно, что вы бывали в обществе и не всегда занимались такой работой.
Он с недоумением взглянул на меня, но я не опустила глаз.
— Это дело прошлое и толковать о нем нечего... Противная англичанка толкнула меня локтем в бок.
Тем временем вернулся Морозкович, и я, свысока кивнув экс-графу, медленно удалилась в сопровождении мисс Дженни. Если я и сегодня не произвела на него впечатления, значит, дела мои плохи.
Не человек, а глыба льда! Хоть бы смутился, побледнел, покраснел... Нет! Лишь удивление отразилось на его лице и ничего больше. Боюсь, как бы я не выглядела в его глазах смешной.
Загадочная личность...
Едва мы отошли, мисс Бомберри, скандализованная моим поступком, не преминула сделать мне замечание: первой заговаривать с молодым человеком, дескать, неприлично. «Он у нас служит,— надменно ответила я.— И к нему это не относится».
И вообще чего она суется не в свое дело?
Пора избавиться от этого чучела. Больше мы не сказали с ней ни слова во время прогулки. Как она смеет разговаривать со мной таким тоном? Я не потерплю нравоучений.
Жаловаться на нее маме, пожалуй, не стоит. Сама разделаюсь с ней.
5 мая
Уехать бы поскорей в Карлсбад, или хоть бы случилось что-нибудь; сама не знаю, что со мной. Тоска томит меня, ожидание, малейший пустяк выводит из себя... все постыло мне, все наскучило...
Это мамины французские романы сбили меня с панталыку — в сравненье с той блестящей жизнью я просто прозябаю в деревне. Время тянется мучительно медленно, скука смертная,— кроме тети с ротмистром да бароном и надоевших игр, в которых даже моя англичанка — эта чурка деревянная — принимает участие, ни общества, ни развлечений.
«Кому нужна моя красота,— думаю я, смотрясь в зеркало.— Никто на меня и не взглянет, я для них ребенок».
Его сиятельство граф-управляющий и тот не удостаивает меня вниманием. Если бы не предстоящая поездка в Карлсбад, прямо умереть впору. Мама говорит, я похудела. Что же тут удивительного! В пансионе меня хотя бы развлекали письма Юзиного гусара. А тут что?.. Мама с бароном, уединившись, шепчутся, ротмистр сидит с тетей и держит ее за руку. Даже Пильская и та любезничает с Морозковичем. Только у меня нет никого... Какая несправедливость! Самой судьбой мне предназначен в жертву граф-управляющий, а к нему не подступишься. Приезжает редко и, как огня, боится меня и моих взглядов, словно его кто предостерег относительно моих коварных замыслов.
7 мая
Я это от скуки сделала,— честное слово! — а мама задала мне головомойку, отругала почем зря.
Два дня назад, когда мне совсем невмоготу стало, я впервые обратила внимание на ротмистра Пухалу, который как бы случайно приезжает к нам всякий раз, когда у нас гостит тетя.
Он, оказывается, совсем нестарый и, что называется, интересный мужчина. Высокий, с бравой осанкой и красиво посаженной головой. Держится джентльменом, щегольски одет, весельчак, шутник, а глаза выдают обладателя любвеобильного сердца. Я не без любопытства стала приглядываться к нему и раз-другой так просто, без особого выражения, посмотрела на него. А он, должно быть, вообразил невесть что и, когда тетя вышла из комнаты, кружил, кружил по комнате и наконец приблизился ко мне. Слово за слово, и между нами завязался разговор. Искусству вести беседу я научилась у мамы,— глаза наши поминутно встречались, и он бросал на меня такие выразительные взгляды, что мне становилось не по себе. Казалось, на уме у него какие-то непристойности. Эта игра продолжалась целый день. Ротмистр вел себя очень осторожно и приближался ко мне только в отсутствие тети, а стоило ей войти в комнату, его как ветром сдувало. Я тоже делала вид, будто усердно вышиваю.
Назавтра между нами установились приятельские отношения. Он подстерегал меня и один раз даже обнял...
А тете предлагал то отдохнуть, то под благовидным предлогом высылал из гостиной.
Оставшись наедине со мной, он смотрел на меня маслеными глазами. Я подтрунивала над ним, шутила, бросала на него томные, исполненные нежности взгляды, в то время как губы кривила насмешливая улыбка, чем и покорила его окончательно.
Так прошел день. Под вечер, гляжу, тетя сидит в углу и дуется на ротмистра. Я подошла к ней, она пронзила меня взглядом и отвернулась.
Я прикинулась невинной овечкой и сделала вид, будто ничего не понимаю. Вечером атмосфера в гостиной была натянутая; тетушка жаловалась на головную боль и вскоре ушла к себе. Ротмистр тоже исчез.
Мама, барон и я разошлись по своим комнатам в обычное время. Только расплела я косы и собиралась снять платье, как входит Пильская.
— Панна Серафина, пожалуйте к барыне.
— Сейчас? Что-нибудь случилось? Пильская погрозила мне пальцем.
— Что это вы, барышня, вытворяете?
— Я?! Вам, верно, помстилось.
— Ну, ну, недаром барыня гневается.
— Я знать ничего не знаю.
— Ступайте, ступайте,— скороговоркой сказала она и шепнула на ухо.— И смотрите, ни в чем не признавайтесь, хотя я убеждена, что вы виноваты.
Напевая, вошла я к маме. Посреди комнаты стояла тетя и, завидя меня, воскликнула:
— Слушай, Серафина, ты не по летам коварна и хитра! Что же дальше-то будет?.. Как ты смеешь кокетничать с ротмистром?..
— С ротмистром? — все так же непринужденно-весело вырвалось у меня.— Право, тетя, это просто смешно.
— Ах, тебе смешно! — возмутилась она.— Я нарочно подговорила Пухалу прикинуться, будто он волочится за тобой. А сама за дверью стояла и подглядывала, какая замечательная актерка моя племянница... Ты en toute perfection 1 вошла в роль.
Голос у нее был сердитый.
— Но тетечка...— перебила я ее,— тебе показалось...
— Восемнадцать лет и уже такая кокетка...» Мама строго посмотрела на меня.
в совершенстве (фр.).
— Мама, неужели ты веришь этому?
— Я думаю, виной всему твоя неопытность и наивность,— сказала мама.— Не сомневаюсь: ничего дурного не было на уме, но, дитя мое, ты раз и навсегда должна запомнить: женский взгляд — опасное оружие и пользоваться им надо осторожно.
— Она совершеннейший бесенок! — воскликнула тетя.— Ее надо поскорей выдать замуж, иначе... посмотришь, что будет...
— Тетечка, миленькая, дорогая! — встав на колени и обнимая ее, говорила я.— Ведь ротмистр немножко... лысый... Как же может он мне нравиться? А ты говоришь, я с ним заигрывала...
— То-то лысый! — сердито оборвала меня тетя.— Однако шушукаться с ним и глазки строить тебе это не помешало.
Я поклялась ей никогда больше даже не смотреть в его сторону, и она меня простила.
Положение было довольно щекотливое, но забавное, и я почувствовала уверенность в своих силах. Мама закусила губы, я видела, что она не сердится.
Пожелав маме с тетей спокойной ночи, я удалилась.
Тетя осталась у мамы.
В смежную с маминой спальней гардеробную ведет дверь — совсем тонкая,— и Пильская, когда ей нужно, подслушивает оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15