Он встал, снял пиджак и бросил его на диван рядом с собой, потом опять сел.
– Может быть, нет. Но почему вы так уверены, что ваш способ психотерапии для меня подходит? Откуда вы знаете, что мне от этого не станет хуже?
Он был испуган. Мне следовало сразу это разглядеть, но я была слишком поглощена своими личными делами.
– Я не могу предсказать результата, – сказала я. – Он зависит от того, сможете ли вы мне доверять, и смогу ли я вас понять. Я не могу гарантировать, что вам не будет хуже, хотя и считаю, что понимать самого себя – это только на пользу. Это часть моей так называемой непробиваемой системы.
Я мило улыбнулась, чтобы показать, что я на самом деле желаю ему только добра.
Его плечи опустились, он опустил руки.
– Я для вас только случай из практики?
– Разве что-то позволило вам сделать такой вывод? Он выглядел как подросток, которого мать застала за чтением порнографической литературы.
– Я видел текст ваших лекций в Калифорнийском университете. «Расстройства пищеварительного тракта как следствие «нарциссизма». Там описывались случаи из практики.
О Боже! У пациентов бывают превратные представления о некоторых вещах. Почему он в самом начале не сказал мне об этом?
– Вы это увидели и сделали вывод, что я вижу в своих пациентах только случаи из практики, а не реальных людей, о которых забочусь?
– Да.
– Еще что-нибудь в моем поведении вызвало у вас такие чувства?
– Иногда я вижу, как предыдущий пациент уходит, и лампочка на стене сигнализирует, что вы ждете следующего. Это все равно, что быть на ленте конвейера.
– Вы имеете в виду, что ничем не выделяетесь среди остальных?
– Верно.
– Вы и в семье ведь ничем не выделялись. Такое у вас было ощущение?
– Да.
– Поэтому вы и сделали вывод, что ничего не представляете для меня?
Вот в чем состоит комплекс страдающего нарциссизмом: ощущение своей собственной никчемности, а отсюда постоянный поиск специального лечения, направленного на преодоление этих чувств.
– Вероятно… Он замолчал.
Я надеялась, что он увидел, насколько сильно прошлое определяло его теперешние реакции. Мой страх и разочарование сменились сочувствием.
Через несколько минут, которые мы провели в молчании, я спросила, было ли желание выделиться главным вопросом в его жизни? Медленно и неохотно он стал приводить примеры: он требовал, чтобы женщины встречались только с ним, он уволил служащего, который наводил справки в другой фирме, он ненавидел стоять в очереди, в театре он занимал только лучшие места.
Я была довольна, что получила так много материала в подтверждение своих предположений. Сеанс был довольно неприятным, но в конце концов оказался продуктивным, а это главное.
Глубоко вздохнув и расслабившись, я пригласила следующую пациентку. Это была Лунесс. Она села на диван, плечи у нее были круглые, грудь впалая.
– Вчера все было хорошо, – сказала она. – Я съела тарелку томатного супа и три кренделька.
Мир ее был очень узок. Она сводила всю свою жизнь только к одному: что было съедено, и как выглядит ее тело.
– Сколько раз за эту неделю у вас была рвота?
– Наверное, раз десять. Не волнуйтесь так. Если у меня что-то и получается хорошо, так это рвота.
У людей, страдающих повышенным аппетитом, рвота довольно часто создает ощущение господства над своим телом. Но она высказала это слишком уж открыто.
– Если бы проводили соревнования среди тех, кто умеет блевать в любом месте и в любое время, то я бы приняла в них участие.
– Почему бы не поговорить о том, что еще вам нравится делать? Может быть, мы бы расширили вашу программу?
Лунесс захихикала.
– Я начала встречаться с новым мужчиной. Очень красивый. Толковый. Но слишком быстро водит машину.
Она замолчала, продолжая покачивать ногой.
– А что не в порядке? Она прикрыла глаза.
– Боюсь вам говорить об этом.
– А что может случиться, если вы мне скажете? Чего вы боитесь?
– Вы сойдете с ума или скажете, чтобы я с ним не встречалась.
– Почему я сойду с ума? Последовало напряженное молчание.
– Потому что он – ваш пациент.
Я сразу поняла, что это Ник. По описанию. Из-за того, что его сеансы были как раз перед ее сеансами. И только полчаса назад он сказал, что обращает внимание на других пациентов.
Я спросила:
– Как это случилось?
– Обычно после сеансов с вами я хожу в туалет, а когда я приношу ключ в приемную, он уже ждет там. Мы просто разговорились.
Я могла бы поспорить, что разговорились они о психотерапии, сравнивали свои ощущения.
– Вы рассердились?
– Нет, но вы должны понимать, что я не могу давать вам информацию о нем, так же, как и ему – о вас.
– Он мне очень нравится. Он просто великолепен, правда?
Я изо всех сил старалась обсуждать Ника с Лунесс так, как будто он был мне совершенно незнакомым человеком, но это было трудно. Он неосознанно вовлек ее в какой-то процесс, но все это было предназначено для меня, и я боялась, что он причинит ей боль.
И все же я не могла вмешиваться. Прошло то время, когда психотерапевт мог что-то разрешать или запрещать пациенту. Мне придется сидеть в сторонке и вытирать слезы.
Когда Лунесс ушла, я поняла, что мне надо проконсультироваться с кем-то по поводу Ника. Он с ней встречался, и что-то в этом было такое, что я почувствовала тошноту.

ЧАСТЬ II
13
Вэл последовала моему совету и разорвала свои отношения с психиатром, но теперь ей приходилось проводить все субботние вечера в одиночестве, посасывая леденцы и просматривая старые фильмы.
– А почему бы нам не устроить вечеринку? – предложила я. – Пригласим всех неженатых знакомых.
Мне очень хотелось сделать что-то для нее, да и сама я в последний раз была на вечеринке уж не помню когда.
Идея ей понравилась.
– Вот славно! Давай через неделю. Ты не возражаешь, если это будет пикник?
Мы порылись в записных книжках и составили список приглашенных. Умберто предложил свои услуги, но ничего особенного нам не требовалось, и я просто попросила его не опаздывать.
Мы разослали письменные приглашения и, судя по ответам, прийти должно было около сорока человек. Я испытала большое облегчение, узнав, что Морри не придет: все-таки с Умберто я познакомилась через него.
Я заказала салаты из капусты и картофеля, печеные бобы, маисовые лепешки, а Вэл решила приготовить свое фирменное блюдо – жареную индейку.
День начался с морковки. Не успела я втащить на кухню тяжеленные сумки, как Франк с лаем набросился на них, по-видимому подозревая, что все они набиты его любимым лакомством – морковкой. Получив свою долю, он церемонно прошествовал в угол.
К тому времени, как стали собираться гости, Франк расправился с пятью морковками и лично приветствовал каждого прибывающего лаем. Было солнечно, безветренно, около двадцати градусов тепла.
Пришли четверо молодых врачей, которых я курировала в больнице штата. Одна явилась с мужем – кругленьким маленьким человечком, без конца рассуждавшим о Европейском Экономическом Сообществе. Другой притащил с собой девушку, не перестававшую чихать и подкрашивать губы.
Совершенно счастливый Франк бросался от одного гостя к другому, любезно принимая подношения и обнюхивая все дамские сумочки. Мы включили музыку, и началось веселье.
Кевин Атли пришел с женой, которую я видела впервые. Он был коренастым блондином с выпученными карими глазами и огромными усами, формой своей напоминавшими руль велосипеда, а она – крошечной, темноволосой, с правильными мелкими чертами лица. «Морж и птичка», – подумала я, улыбаясь. Я сказала ей, что в затруднительных случаях всегда советуюсь с Кевином и очень ценю его мнение.
Умберто выполнял обязанности бармена, буквально очаровывая всех простотой и непосредственностью. Одна из дам вывалила себе на колени целую тарелку бобов и милостиво позволила Умберто съесть их. За свои старания он был вознагражден взрывом хохота.
Жареная индейка произвела фурор, а Вэл, после нескольких порций водки с тоником, была полностью поглощена разговором с очередным женатым психиатром. Я предостерегающе взглянула на нее, после чего она перешла к одинокому кудрявому администратору больницы – одному из тех, кто, по нашему мнению, мог бы ей подойти.
К восьми часам вечера все уже разошлись, остались только Вэл и Умберто, они возились на кухне. Вэл напевала: на следующий вечер у нее уже было назначено свидание с администратором.
Убирая в комнате, я наткнулась на Франка, пожиравшего из мусорной корзины объедки индейки.
– Не смей! – закричала я, вырвав у него остатки.
Живот у него уже подозрительно раздулся. А к тому времени, когда Вэл с Умберто навели на кухне порядок, Франк уже не мог найти себе места, с трудом переползая из комнаты в комнату.
– Может, ветеринара вызвать? – испугалась я.
– Он вылакал по меньшей мере две бутылки пива, – сказала Вэл. – Возможно, он пьян, и ему нужно просто отоспаться.
Я и не подозревала о его подвигах.
Я помогла Вэл погрузиться в машину, распрощалась с ней, и мы с Умберто устроились на диване перед телевизором.
Разбудило нас примерно через час поскуливание Франка. Встревожившись, я встала и пошла на эти звуки в столовую, где и нашла его, неподвижно растянувшегося под столом и тяжело дышащего. Когда я наклонилась, чтобы погладить его, он едва смог пошевелить хвостом, что так не вязалось с его обычными бурными проявлениями привязанности. Я растолкала спящего Умберто.
Мы отнесли Франка в машину и отправились в Западную ветеринарную лечебницу Лос-Анджелеса. Слава Богу, она работала круглосуточно, но все-таки было удивительно встретить в приемной в такой час столько народу.
– Так всегда бывает в конце недели, – заметила дежурная в приемном покое. – Ожоги, проглоченные салфетки, пластиковая посуда в самых неподходящих местах, застрявшие в горле кости и, конечно же, дорожные происшествия. А хуже всего в праздники. Вы и представить себе не можете, у скольких собак в желудках оказываются рождественские украшения.
– А что вы делаете в таких случаях? – спросила я, про себя решив, что в этом году ни за что не буду украшать елку.
– Хирургическое вмешательство. Только так можно все это вынуть. А вы пока посидите. К врачу я вас позову минут через пятнадцать.
Вокруг сильно пахло хлоркой. В целях безопасности были установлены видеокамеры, на стенках висели фотографии животных; уборщица моментально подтирала лужи и убирала клочья шерсти. Когда я увидела список персонала, где были такие специалисты, как собачьи онкологи и птичьи терапевты, то сказала Умберто, что испытываю комплекс вины, потому что здешние животные получают лучшее медицинское обслуживание, чем многие американцы, не говоря уж о детях в странах третьего мира.
Недалеко от нас сидела крупная женщина в красном спортивном костюме, поглаживая дрожащую чихуахуа. Две девушки-азиатки перешептывались и пытались через прутья клетки дотронуться до игуаны. Женщина средних лет, в вечернем платье прижимала к себе персидского кота, а рядом полицейский держал за поводок раненую немецкую овчарку. В комнате мяукали, лаяли, скулили.
Мы с Франком прошли к свободным стульям, а Умберто, прежде чем присоединиться к нам, побродил немного, рассматривая плакаты и доску объявлений.
Франк как будто нарочно выждал, когда вернется Умберто, чтобы завыть. Умберто посмотрел на него, съежившегося на полу.
– Надеюсь, что у него нет ничего серьезного, – он наклонился, чтобы погладить несчастную собаку.
Не успел Умберто выпрямиться, как Франк вдруг вскочил на ноги. Весь он как бы окостенел, и Умберто испуганно отдернул руку.
Собака стояла не двигаясь, упираясь в пол негнущимися ногами и глядя на нас остекленевшими глазами. Хвост его стал медленно подниматься, пока не застыл под прямым углом. Из глубины его живота стал нарастать булькающий звук, который заставил нас с Умберто оцепенеть.
Полная леди в красном взяла свою чихуахуа на руки и крепко прижала к груди. Залаяло сразу несколько собак.
Бульканье перешло в низкий прерывистый звук вырвавшегося из кишечника газа, усиливавшийся по мере того, как Франк от него освобождался. Эта газовая атака сначала вызвала у нас изумление, но через пятнадцать минут, когда она закончилась, мы дружно расхохотались.
Однако удушающая вонь, исходившая от Франка, заставила всех отойти подальше. Впрочем, собаке это явно принесло огромное облегчение.
– Простите нас, – обратился Умберто к присутствующим. – Больше уж мы никогда не дадим ему эти собачьи бисквиты с черносливом!
Оставшись в одиночестве, Франк разразился еще несколькими короткими шумными очередями, и к тому моменту, когда появился врач, чтобы отвести его на рентген, выглядел почти веселым.
Вернувшись, врач объяснил, что никаких инородных предметов Франк не глотал, а то, что случилось, было просто реакцией на необычный подбор пищевых продуктов. К тому времени к Франку вернулись его жизнелюбие и обаяние.
Я обняла Умберто, поблагодарила за помощь, и мы еще долго смеялись над этой историей. Я гордилась и тем, как он вел себя на вечеринке, и тем, что он сделал для Франка.
14
В течение последующих недель из моей приемной опять пропадали вещи. То это была книжка с деловыми визитками, то ключи от мужского туалета. Но особенно забавным показалось мне исчезновение игрушек.
Поскольку многие пациенты, которым не с кем было оставить детей, приводили их с собой, я установила в приемной полку, на которой хранились конструкторы, куклы, головоломки, цветные карандаши и альбомы.
Однажды пропал домик из конструктора. Спустя неделю – две куклы, и мне пришлось срочно бежать в магазин, чтобы купить других. Вернувшись, я заметила, что цветные карандаши выглядят как-то странно, и, приглядевшись, поняла, что на месте не осталось ни одного красного карандаша.
Пропадали самые обычные вещи: пакет бумажных носовых платков, старый номер журнала «Тайм», лампочка. Любой, проходящий мимо, мог открыть дверь моей приемной и взять что-то, но я была почти уверена, что это дело рук Ника.
Эти кражи как-то неприятно действовали на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46