Она считала, что там действует ужасная отрава, и против нее надо было использовать не только дезинфекцию, но и магию. Но она опасалась, что ее магии могло не хватить силы. Ей требовалась помощь. «Я пойду в миссию, – говорила она себе. – Я поговорю с Дирири и попрошу научить песне, обладающей достаточной силой, чтобы бороться с тяготеющей над Джоанной песней-отравой».
Внезапно Сара напряглась. Старик снова наблюдал за ней. Она чувствовала его своей спиной. Четыре недели назад на этом месте она говорила ему наперекор, и тот случай не давал ей покоя. Она выросла с привычкой уважать старших, почтительно обращаться к ним: «Старшая Мать», «Старший Отец», и полагаться на их мудрость, доверять их мнению. Но Иезекииль не так понимал Джоанну. Сара хотела относиться к старику со всем почтением, но он ее сердил.
– Вы нарушили запрет, Старший Отец, – сказала она, не оборачиваясь. – Вы наблюдаете за ритуалом женщин. Вы пришли на Место Мечтаний, принадлежащее женщинам.
– Я не нарушал табу, – возразил он, выходя из-за деревьев. В голосе его чувствовался гнев. Он не привык, чтобы ему противоречили молодые девушки.
Сара поднялась и смело посмотрела на него.
– Это заветное место женщин, – твердо сказала она. – Прародительница Кенгуру говорила здесь с Джоанной.
Сомнение промелькнуло в глазах старика.
– Она принесла в «Меринду» болезнь, – сказал он.
– Нет, Старший Отец. Магия аборигенов принесла сюда болезнь. На ней песня-отрава.
Сара видела смесь противоречивых чувств на лице старика.
– Джоанна – хранительница песен, – сказала она.
– Но она белая.
– И все равно, она – хранительница песен.
Иезекииль отвел взгляд и зоркими глазами из-под нависших бровей стал всматриваться в окружающий лес. Он советовался с воздухом и небом, обращался к собственной мудрости и наконец сказал, качая головой:
– Я не понимаю. Думаю, Мечтаниям приходит конец.
– Нет, Старший Отец, – тихо ответила Сара. – Мечтания всегда будут здесь. Джоанна владеет силой, но на ней также тяжесть песни-отравы.
– Ты видишь эту песню? – спросил он.
– Нет, – покачала головой Сара, – она рассказала мне. Песня-отрава была на ее матери и бабушке.
– Это ее слова, – покачал головой старик. – Подождем, увидим, – сказал он напоследок, а затем повернулся и ушел.
Джоанна вышла из домика и остановилась, глядя через двор на пышущие жаром равнины. Она плохо спала по ночам. Ей виделись кошмары, как людей настигает болезнь, и что Хью тоже заболел, а рядом ни души. Ей представлялось, что он добрался до одной из одиноких пастушьих хижин, разбросанных по округе, и лежит там, в горячке, мучаясь от боли. Хью каждый день ездит в Лизмор.
– Полин собрала вокруг себя женщин, – рассказывал он Джоанне. – Они приносят простыни и постельные принадлежности, кипятят воду, разливают ее по бутылкам. А мужчины забирают припасы из Лизмора и развозят по отдаленным фермам.
Она пошла через двор проверять работу своих «сиделок». Температура у больных продолжала подниматься, пульс замедлялся. Один человек поправлялся, двое других прошли этап беспамятства. Джоанна собиралась особенно внимательно следить, чтобы у них не началась пневмония. В лазарете стоял тяжелый дух болезни и дезинфицирующего средства. День был жаркий, и мухи хозяйничали везде. Эвкалиптовые тюфяки быстро пачкались, и их приходилось постоянно менять. Временами у Джоанны опускались руки. Ей вспоминались последние дни леди Эмили, когда она лежала слабая и умирающая, а Джоанна ухаживала за ней. И сейчас, как и тогда, ее грозили захлестнуть разочарование и безнадежность, отчаяние и гнев.
Она зашла проведать Билла Ловелла. С Рождества прошло уже три недели, и, как говорил доктор Рамзи и по записям в дневнике ее матери, течение болезни должно было завершиться. Но когда Джоанна зашла за занавеску, отделявшую Билла от других больных, она ужаснулась.
– Мэтью, – тихо окликнула она конюха, мывшего пол с негашеной известью. – Скорее отправляйся за доктором Рамзи. Передай, пусть приезжает немедленно.
Она вернулась к постели Билла. Подергивание опущенных век указывало на быстрое движение глаз. Его лицо было мертвенно бледным. Джоанна взяла дневник, и он раскрылся на страницах, которые она уже знала наизусть. Но снова, как Библию, она читала знакомые строки, находя в них утешение: «Пошла третья неделя эпидемии. Джасваран неутомим в заботах о наших больных. Ночью умер майор Колдуэлл. Сейчас Петроний у его вдовы. Боюсь, что этот жуткий тиф никогда не пройдет. Беспокоюсь за малышку Джоанну. Может быть, мне не следует ее оставлять здесь, а лучше отослать отсюда?»
Джоанна закрыла глаза и задумалась об Адаме. Когда она укладывала его по вечерам спать, он казался ей таким слабым и хрупким. А Сара пусть крепкая и сильная, но у нее может не быть врожденной сопротивляемости к болезням белых людей. Джоанна задавала себе те же вопросы, что и леди Эмили когда-то, и каждую ночь молила Бога надоумить ее, как поступить. Она продолжила чтение и вычитала такое же заключение, к которому пришла сама: «Но куда мне отправить Джоанну? Кто сможет заботиться о ней лучше меня?»
Закрыв дневник, она сидела, держа его в руках, и вдруг почувствовала близость к матери, словно леди Эмили находилась рядом с ней. И ей пришли на память слова Сары: «Дневник – это песенная линия вашей матери».
Вошел доктор Рамзи. Рыжие с золотистым отливом волосы его слиплись от пота, на щеках проступила щетина. Беглого осмотра для него оказалось достаточно, чтобы сделать неутешительный вывод:
– К моему величайшему сожалению, Джоанна, должен сказать, что это перитонит.
– Что мы можем сделать?
Дэвиду хотелось крикнуть, что Билла, может быть, удалось бы спасти, если бы у него хватило смелости применить экспериментальный метод лечения. Но об этом он умолчал, а только сказал устало:
– Помочь ему нечем. Держите его в полусидячем положении. Кроме нескольких глотков воды ничего не давайте. Все закончится быстро.
– Дэвид, вы не могли бы остаться ненадолго?
Он видел печаль в ее глазах. Ему хотелось обнять ее и уехать вместе с ней из Западного района как можно дальше от этой болезни, смерти и безнадежности.
– Извините, – сказал он, – меня ждут в других местах.
– Да, конечно.
Она нашла Мэтью за стригальней. Он слышал ее разговор с доктором и плакал.
– Поищи Хью, – она тихонько тронула его за плечо. – Ему надо побыть с Биллом.
Немного погодя во двор въехал Хью. усталый и разбитый. Все, что ему пришлось повидать, отразилось в его затравленном взгляде. Он находил семьи, поголовно сраженные тифом: и матери, и дети, и отцы. Они лежали в лихорадке и беспамятстве, и некому было ухаживать за ними и затем хоронить их. В одном месте он видел, как десятилетний мальчик, страдая от жара и жажды, пытался обтирать лица другим.
Всякий раз, возвращаясь из поездок по району, Хью боялся, что увидит заболевшую Джоанну или Адама. Ему хотелось остаться с ними, защитить их. Но его помощи ждали в других местах, да и что он мог сделать, если бы остался? Временами его доводили почти до оцепенения ярость, беспомощность и воспоминания, как в пятнадцать лет хоронил отца под единственным деревом на мили кругом. Не было ни священника, ни родственников, даже фоба не было, а только старое синее одеяло, под которым Уэстбрук-старший провел много ночей под усыпанным звездами небом.
Хью поспешил в лазарет и прошел за занавеску, где лежал его друг.
– Мэтью сказал вам… – поднялась ему навстречу Джоанна.
– Да, – он сел, не отрывая глаз от Билла. Он видел печать смерти на прокаленном солнцем лице.
– Здравствуй, Билл, – сказал он.
– Привет, Хью, – Билл смотрел на него отсутствующим взглядом. – Мы уже дошли до Курейна?
– Почти что на месте, Билл.
– Хорошо, – сказал он. – Я отгонял свое, Хью. Хочу обосноваться. Может быть, заведу небольшую ферму, немного овец…
Он некоторое время несвязно вспоминал прошлое, людей, давно ушедших в мир иной, и города, давным-давно опустевшие. К полуночи взгляд его стал осмысленным, и он заговорил почти нормальным голосом:
– Продолжай писать баллады, Хью. Не дай аборигенам забыть свое прошлое.
Он умер среди ночи.
– Он был мне как отец, – сказал Хью и заплакал, а Джоанна утешала его.
Полин вынула термометр из-под мышки Элси и посмотрела показания. Это был термометр старой конструкции, не такой, каким пользовался доктор Рамзи. Температура им измерялась под мышкой, и это занимало двадцать минут. Но измерения получались тем не менее точные. В этот душный январский день Полин видела, что температура у ее горничной поднялась еще на один градус. Полин достала из ведра с холодной водой полотенце, отжала его и обтерла лицо Элси.
– Мисс Даунз, вам не следует этого делать, – прошептала молодая женщина.
– Ты заботилась обо мне, теперь я поухаживаю за тобой, – мягко ответила Полин.
– А как мой Том? – спросила Элси о молодом человеке, которого любила. В свое время Полин завидовала их любви. Том умер накануне.
– У него все хорошо, – ответила Полин.
– А почему он не приходит меня проведать?
– Он помогает мистеру Даунзу развозить по району припасы. Лежи спокойно, Элси. Все будет хорошо.
Полин положила полотенце в ведро и достала оттуда другое. Отжав его, она обернула им разгоряченные плечи Элси. Глядя в ее лицо, уже отмеченное печатью близкой смерти, Полин подумала: «Как легко и просто отнять у нас жизнь». И в который уже раз ее поразила пугающая непредсказуемость судьбы, и вновь ей вспомнилась Флора Макмайклз. Тридцать лет назад она не думала – не гадала, что овдовеет, не успев вступить в брак.
Оставив Элси на попечение другой горничной, Полин вернулась на лужайку: женщины упаковывали там корзины с едой, разбирали и складывали простыни. Все это развозилось по семьям, где свирепствовала болезнь.
– А где Уинифред? – оглядевшись, поинтересовалась Полин.
– Она уехала домой. Заболел малыш Тимми, – объяснила Луиза, морщась и держась за поясницу. Она была на пятом месяце беременности.
Полин обвела взглядом лужайку, где трудились женщины. Ряды их редели с каждым днем. Одних настигала болезнь, другие оставались дома ухаживать за близкими. Полин думала о Хью; где он, не заболел ли? Нервы у нее были натянуты, как струны. Ей казалось, что даже кровь в жилах стала течь с напряжением. Том, кавалер Элси, здоровый и крепкий, как лошади, за которыми он ухаживал, стал жертвой тифа за каких-нибудь десять дней. А было ему всего двадцать шесть лет.
Перед ней на столе выстроились ряды бутылок, переливавшихся на солнце разными цветами: бутылки молочные, пивные, флаконы от лекарств. Их собирали и свозили в Лизмор, где мыли и кипятили. И вот теперь, чистые, они ждали, когда их заполнят стерилизованной питьевой водой. Полин засучила рукава и, несмотря на жару и усталость, принялась разливать по бутылкам воду. Луиза подняла голову и увидела какую-то женщину которая неуверенно топталась на краю лужайки.
– Пойду узнаю, кто это, – вызвалась Луиза.
– Вы что-то хотите? – спросила она у незнакомки.
– Вы мисс Даунз?
– Я миссис Гамильтон. Мисс Даунз вон там. А кто вы?
– Меня зовут Айви Дирборн. Я бы хотела помочь.
Луиза оглядела ее, отметила строгий фасон платья, ярко-рыжие волосы, убранные под скромную шляпку. Луиза знала, кто перед ней. Она слышала, как муж говорил о новой официантке у Финнегана.
– Сожалею, но у нас достаточно помощников.
Айви посмотрела на горы провизии и простыней, и нескончаемые ряды бутылок на столах. Она видела, что на лужайке не было и половины людей, чтобы справиться со всей этой массой. Она взглянула на Полин, высокую и красивую, совсем не похожую на Фрэнка. Она представила себе человека, занимавшего ее мысли все эти месяцы, с того самого вечера, как она нарисовала его. Ей вспомнилось, как ждала она прихода Фрэнка в паб, как ей хотелось принять его приглашения, но она остерегалась из-за того, что случилось с ней в прошлом. Потом последовало приглашение в церковь, и Айви позволила мечтам парить, но яркий свет реальности не оставил от них и следа.
– Я понимаю, – сказала она и ушла.
– Кто это такая? – спросила Полин у вернувшейся к столу Луизы.
– Так, никто. Простая официантка. Она предлагала помощь.
– И ты ее выпроводила?
– Помощники такого сорта нам здесь не нужны.
– Луиза, это мой дом, и я решаю, кого в нем принимать, а кого – нет.
Полин опустила рукава, собираясь отправиться вдогонку за женщиной. Но не успела она сойти с места, как на лужайке появился человек, в котором Полин узнала лакея из Килмарнока.
– Мистер Макгрегор просит вас приехать к ним сейчас же.
Полин распорядилась подать экипаж и поспешила в Килмарнок, где нашла Колина у постели жены. Кристина бредила и горела огнем. В углу бледный от страха стоял маленький Джадд.
– Я нигде не могу отыскать Рамзи, – жаловался Колин. – А сегодня утром слегла женщина, ухаживавшая за Кристиной. Вы не могли бы посидеть с ней? Я хочу съездить в «Меринду» за мисс Друри.
Полин смотрела на него и не узнавала. Куда делся его здоровый, всегда безупречный вид. Перед ней был невероятно бледный и худой человек, совсем не похожий на кичливого наследника родового замка в Шотландии.
– Нет, Колин, лучше вы оставайтесь, а за мисс Друри съезжу я.
Хью въехал в тихий и пустынный двор «Меринды». Соскочив с седла, он вошел в лазарет в тот момент, когда Джоанна накрывала простыней лицо одного из рабочих. Она посмотрела на него, и он увидел темные круги у нее под глазами. Платье висело на ней, как будто было с чужого плеча.
– Хью, – сказала она и повалилась на пол. Он отнес ее в домик и уложил на постель.
– Джоанна, – позвал он, касаясь ее лица. Ее веки затрепетали. Она глубоко дышала во сне.
Он сидел рядом и не сводил с нее глаз. Она была красивая, но такая хрупкая. Лицо похудело, и кожа слишком туго обтягивала скулы.
На пороге стояла Полин. С минуту она наблюдала за ними, видела, как озабоченно склонился Хью над Джоанной.
– Она больна?
– Полин? – удивился он, поднимая голову. – Она не больна, а только устала до крайности. Ей обязательно нужно поспать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72