- Они законы нарушили!
- Какие такие законы?
- "О нравственности" и "Об уклонении от налогов", - отчеканил
Апельсин, еще более выпячивая грудь.
- Ты толком говори, что они сделали? - тень встряхнула Апельсина,
отчего тот опять согнулся и наконец испугался, смекнув, что может получить
по личности.
- Он ей кольцо подарил, а она его целовала... - пробормотал
надзиратель, с ужасом обнаруживая, что преступления ни в том, ни в другом
случае не содержится. В совете-то в ихнем любому понятно, что закон
нарушается, а вот этим как объяснить? Подтверждая его догадку, тень
вопросила:
- Ну и что?
Апельсин стал путано объяснять:
- Торговый совет... новый закон... запрещается...
- Ах, Торговый совет? - тень перехватила его рубаху поудобнее. - На,
получай свой совет! - и в левом глазу Апельсина что-то вспыхнуло: это ему
засветили по левой скуле.
- Мама... - прошептал надзиратель за нравами, предпринимая, наконец,
запоздалую попытку вырваться.
- Вот тебе "мама", - тень, еще раз перехватив рубаху, угостила его с
другой стороны по уху.
- Мама... - опять прошептал Апельсин, и вдруг сообразил: не шептать,
не шептать надо, а - кричать! Он и попытался закричать, но вместо крика из
горла вышел какой-то хрип, а тень с омерзением плюнула и выпустила
Апельсина, наградив его напоследок тяжелой пощечиной. Вторая, повыше, тень
так и не сдвинулась с места, и ни слова не произнесла.
- Пошли, - буркнул ей избиватель Апельсина, но передумал, и вновь
обратился к надзирателю за нравами, колотящемуся крупной дрожью:
- Когда их выпустят? Ну, не трясись, тебя спрашивают!
- Не знаю, - помотал пылающей головой Апельсин. - Суд завтра после
обеда...
- Вон оно как... Ну, ладно. - И тени неспешно исчезли в подворотне,
откуда появились, а надзиратель, миновав ужасное место на цыпочках, бегом
побежал домой.

- Слушай, - обратился к злющему Смелу Верен, когда они возвращались
на постоялый двор, - а ведь Учитель-то, отец Цыганочкин, - тоже в совете.
Может, к нему сходить? Дочь как-никак...
- Да им плевать - дочь, не дочь... Что ж ты думаешь, он сам не знает?
Получше тебя знает. Сам, небось, законы эти дурацкие придумывал...
- Да... - вздохнул Верен. И подумал: "Не ушли вот вовремя..."

Когда Учитель вернулся домой, дочери не было. И к лучшему: непременно
пристала бы - что да как, а рассказывать про предстоящий назавтра суд не
хотелось. Поэтому он решил поскорее улечься спать, но твердо решил про
себя, что с него достаточно: сразу же после суда объявит о выходе из
совета. Зачем ему это все нужно? Книгу забросил, Цыганочку три дня уже,
считай, что не видел. Не-ет, хватит с него. Завтра еще дотерпеть - и
конец.
Утром, обнаружив, что Цыганочки снова нет и, судя по всему, и не
было, он рассердился: да уж, нравственность нынче у молодых никуда не
годится. Правильный закон они приняли. И осудить надо будет как решили. С
тем направился Учитель в Торговый совет.
Сметлив вышел из высоких тюремных дверей в сопровождении четырех
стражников, легкомысленно щурясь на яркое солнце. Цыганочка шла рядом,
чуть позади, с утомленным, но гордым лицом. Сметливу очень понравилось,
как вела она себя все это время: не хныкала, сердита была, однако
спокойна. Он же вообще воспринимал все случившееся как глупое
недоразумение и лишь посмеивался, вспоминая дурака Апельсина: "А мы-то за
него бунтовали!" - "Не за него, а за отца", - поправляла Цыганочка.
Но как только вышли они из тюрьмы, как увидели, что делается на
площади - со Сметлива беззаботность слетела. Ряды стражников, длинный
стол, за которым восседали с важными лицами лавочники - недавние бунтари
(и среди них почему-то Учитель), доминат по соседству с ними на кресле с
высокой спинкой, грубая скамья, заранее оцепленная охраной, а главное,
огромная толпа горожан - все говорило, что дело здесь готовится совсем не
смешное, а напротив, серьезное.
Учитель сидел за столом, опустив голову к каким-то бумагам, и
Цыганочка, заметив отца, обрадовалась, подмигнула Сметливу - мол, вот как
удачно все. Но Сметлив радости ее не разделил, потому что как раз в этот
момент Учитель поднял голову от бумаг, дочку увидел - и побледнел
смертельно, и даже привскочил на стуле, но рухнул тут же, будто молнией
пораженный. Уже посадили преступников на скамью, стражей оцепленную, уже
тишина повисла над площадью и начинать надо было суд, а Судья все не мог
вернуться в себя, все сидел, оцепенев от внезапной тоски и ужаса. Первая
мысль пришла ему - послать на китулин рог это сборище. Ан нет: только что
выступал на совете, настаивал на суровом наказании, когда Батон Колбаса
предложил ограничиться взносом. Не знал до последнего, о ком речь - вот в
чем беда...
Толпа, разглядев, в чем смак ситуации, приутихла. Батон Колбаса в
несвойственной ему растерянности глядел на Учителя, а Пуд Бочонок, уяснив,
что тому предстоит судить собственную дочь, беспокойно заерзал на стуле.
Председатель Котелок ничего не понял, кроме того, что молчание
затягивается, и тихонько подтолкнул Судью: начинай! Но Учитель позабыл о
подобающих торжественных речах, заранее написанных на бумажке, встал и,
обведя людей на площади затравленным взглядом, с трудом выдавил из себя то
единственное, что вспомнил:
- Слово имеет обвинитель Апельсин, - и сел, слепо уткнувшись в бумаги
перед собой. Представление началось.
Когда Апельсин поднялся на тумбочку для речей, толпа прыснула смехом.
Вид у обвинителя был хорош: одно ухо красное и распухшее, под глазом -
здоровенный синяк. Однако он, нимало не смущаясь, заговорил с важностью,
отчего зрителям стало еще смешней:
- Мы издали законы "О нравственности" и "Об уклонении от налогов". И
вот, вчера вечером, в роще за городом, я и еще пятеро свидетелей застали
подсудимых (тут Апельсин величественным жестом указал на скамью) за
действиями, нарушающими...
Тут в толпе кто-то, не выдержав, захохотал в голос. Апельсин
недовольно умолк и обратился к председателю:
- Я прошу тишины.
Котелок, раздосадованный, что Учитель опустил торжественное
вступление, вскочил и замахал рукой:
- Тихо! Тихо! Здесь вам не балаган! Здесь вам суд!
Народ притих, фыркая в кулаки. Апельсин же, выждав немного,
продолжил:
- Да... Так вот, эти двое злостно нарушали законы: он подарил ей
кольцо, а подарки, согласно новому закону, должны облагаться налогом. Она
же его целовала, не будучи законной женой, что противоречит закону "О
нравственности". Подтвердить это могут платный осведомитель Торгового
совета Собачий Нюх и еще четверо стражников, принимавших участие...
До людей стало доходить, о чем толкует оранжевый надзиратель за
нравами. Его речь перебил удивленный голос:
- Это что же теперь - подарить ничего нельзя?
- Да, нельзя, - самодовольно подтвердил Апельсин, - если налог не
уплачен.
- Порядочки... - выдохнула толпа.
Председатель Котелок, чувствуя, что суд уходит в какую-то не ту
сторону, встал и громко спросил:
- Вопросы к обвинителю есть? - помолчал для виду, и хотел уже
посадить Апельсина на место, чтобы не позорил совет, но раздался голос:
"Есть вопрос!" - и Котелку ничего не оставалось, как сделать приглашающий
жест - мол, пожалуйста. Вперед вышел худой бородатый старик с
бочкообразной грудною клеткой - старшина стеклодувов:
- А какого такого Смута вы налоги вдвое подняли, а?
Такого вопроса Апельсин не ожидал и развел короткими ручками:
- Это решение Торгового совета... Но лично я... - и снова развел.
Старшина же воинственно выставил бороду:
- Торговый совет - это ладно. Сидите там - и сидите, Смут с вами,
решайте себе... А мы при чем?
Котелок метнул тревожный взгляд на Нагаста, который слушал возникшую
перепалку с нескрываемым удовольствием, снова встал и возвысил голос:
- Прошу вопросы по сути дела!
- А налоги - не суть? - возмутился старый стеклодув.
Но тут кто-то из веселящейся в толпе молодежи выкрикнул:
- Эй, Апельсин! Ты лучше расскажи, кто тебе в глаз засветил?
Надзиратель за нравами ответил на этот нескромный вопрос таким
высокомерным образом:
- Ясно кто - преступники. Вот поймаем - тоже на этой скамейке сидеть
будут.
- У-у! - дурашливо загудела толпа.
- Вот вам и "у-у"! - Апельсин все меньше становился похож на грозного
обвинителя. - Увидите, увидите: поймаем и посадим!
- У-у! - снова накатил гул.
Суд неотвратимо скатывался в балаган, и председатель Котелок, по
чести, не видел, как остановить этот срам. На кой Смут доверился он дураку
Апельсину? Да и собратья-бунтовщики вели себя по-предательски: Учитель
сидел, опустив голову, Лыбица веселилась вместе с толпой, а Бочонок так и
ерзал глазками, испытывая, видимо, сильнейшее желание убежать. "Всем
хочется, - злорадно подумал Котелок. - Сиди теперь, толстопузый..." Он
встал и, гулко хлопнув ладонью по столу, крикнул с надрывом:
- Прекратить!!!
Вот тут-то Апельсин его и добил: не разобрав, к кому обращен был сей
выкрик, он гордо повернулся к председателю подбитым глазом и запальчиво
выкрикнул:
- А не прекращу! Ишь, какой... Тебе бы так! Их обязательно надо
найти! - и, шмыгнув от чувств, отвернулся.
Но не успел еще Котелок прийти в себя от столь неожиданного в своей
нелепости демарша, как прозвучал над площадью молодой гортанный голос:
- А чего меня искать? Вот он я!
Все обернулись на звук и увидели незнакомого (для всех, кроме
Сметлива, разумеется) человека лет тридцати с кучерявой черной бородкой,
нос горбинкой... Словом, понятно. Смел стоял, сложив руки на груди, и
глядя на Апельсина в упор, продолжал:
- Хочешь, еще добавлю?
Апельсин, вытянув шею, несколько мгновений разглядывал незнакомца,
сравнивая его с ночною тенью, и - узнал. Он вытянул короткую ручку с
указующим перстом, захлебнулся визгом:
- Вот он! Хватайте его! Это он!
Сметлив хотел уже вскочить на ноги, но был удержан на месте железною
хваткой охраны. Остальные стражники, сомневаясь, поглядывали друг на
друга, на домината и на Котелка, но с места двинуться не решались. Точнее,
вроде бы двинулись, но ровно настолько, чтобы создать видимость движения.
Котелок в это время лихорадочно соображал, что делать, и наконец решился:
любым путем надо остановить комедию. Он повторил жест Апельсина и грозным
голосом приказал солдатам:
- Взять его!
Но и тут дворцовые стражники не стали спешить. Зато ринулся
арестовывать Смела Собачий Нюх, до смерти преданный Торговому совету,
оценившему его усилия. Он врезался в толпу так, что, казалось, рассечет ее
пополам и вылетит на другом краю, но как-то неожиданно завял, потом его
длинная фигура сложилась пополам и исчезла из глаз, а еще мгновение спустя
толпа вытолкнула его назад в лежачем виде и изрядно помятым. На этот раз
уже и стражники заволновались: очевидно, надо было срочно что-то делать.
Однако доминат, откинувшись на высокую спинку кресла, любовался
происходящим со странной улыбкой - он и думать не думал вмешиваться.
Стражники вновь остыли.
Тогда Апельсин, видя, что его обидчика никто не хватает и не тащит в
тюрьму, а Нюх на карачках отползает в сторону, совсем одурел: он спрыгнул
с тумбочки для речей и кинулся в толпу, по стопам платного осведомителя. С
надзирателем обошлись еще хуже: его приняли на руки, и отшвырнули - так,
что он покатился по булыжникам. Но теперь людская стена качнулась вслед за
своей жертвой, равновесие нарушилось и Котелок вдруг подумал: пора бежать.
Но первым побежал Пуд Бочонок. Он вскочил, опрокинув стул, и со
скоростью, невероятной для его тучной фигуры, устремился через площадь в
боковой переулок. За ним - Котелок, потом Лыбица, Наперсток, Батон Колбаса
и даже успевший каким-то чудом вскочить на ноги Апельсин. Народ, улюлюкая,
кинулся за ними.
Только один остался сидеть на месте - толпа опрокинула прямо на него
стол, за которым восседали лавочники, хлынула, прошлась сотнями ног по
крышке - никто и не услышал стонов Учителя.

Уложив Учителя на кровать, Сметлив утомленно присел на табурет. Перед
ним все качалось, в голове гудело - сказывалась ночь в тюрьме и кошмар
последних мгновений на площади: мечущаяся в толпе Цыганочка, безжизненно
распростертое на камнях тело, розовая пена на губах... А потом он нес
Учителя на руках домой, как ребенка, а Цыганочка все твердила:
"Осторожнее..."
Сейчас она, захлебываясь слезами, то принималась обтирать ссадины на
лице отца мокрым полотенцем, то надолго припадала к его плечу. Передохнув,
Сметлив бережно поднял Цыганочку с колен и приложил ухо к груди Учителя:
дыхание было хриплое и неровное, сердце билось слабо. Но снаружи особых
повреждений не наблюдалось, ребра оказались как будто целы.
- Ничего, - сумрачно выговорил Сметлив, - отойдет.
Он не испытывал к Учителю особой жалости, считал - сам виноват: не
следовало с лавочниками связываться. А вот Цыганочку жалко было до дрожи в
пальцах, до комка в горле. Она снова склонилась над отцом, а Сметлив, не
зная, как успокоить, прошелся туда-сюда по комнате. Потом заговорил
утешительно:
- Это еще что... Вот у нас в Рыбаках на одного двадцативедерная бочка
с брагой наехала - и ничего, только ногу сломало... А другого и вовсе
завалило в Береговой Крепости. Тот, правда... - Сметлив спохватился, что
говорит не к месту, и бодро продолжил: - Так что, ерунда это. Вот
увидишь...
Но тут Цыганочка подняла заплаканное лицо, и он увидел в ее глазах
знакомый блеск:
- Ерунда, да? А тебе не ерунда, когда в лепешку?
- Да нет, что ты, - испугался Сметлив. - Жалко, конечно... - и не
удержался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36