– Бросил ты Санька, – сказал Иван. – И дрищешь сейчас своим страхом. Ты мертвый солдат. Падаль.
Произнося эти слова, Иван ждал, когда указательный палец правой руки лейтенанта начнет движение, и время остановится.
Это только лейтенанту в его неведении ритма смерти казалось, что он сейчас просто нажмет на курок и застрелит этого вонючего дезертира. И будет дальше ждать свой взвод, предвкушая, как его автоматчики ворвутся в станицу, и будут крошить чеченцев в капусту, мстя за Санька, за его, – лейтенанта, их командира, – страх, за его унижение перед самим собой.
Ивану ничего этого не казалось. Он знал, что ничего этого не будет. Как нет уже взвода, который все еще ждет лейтенантик. Иван словно видел горящий посреди дороги «Урал», трупы солдат, разметанные взрывом вокруг машины, чеченцев, бродящих между ними и собирающих их автоматы, выворачивающих карманы, стягивающих сапоги.
Палец лейтенанта двинулся, но только палец. Курок еще оставался неподвижен.
В это мгновение двинулся и Иван. Его тело, устремившееся к лейтенанту, двигалось со скоростью вдавливания курка в тело пистолета.
Выстрел совпал с ударом его головы в пах лейтенанту.
Это было его первым, единым движением.
Затем Иван перевалился через голову и своим крестцом припечатал голову лейтенанта к каменистой осыпи, на которой они сидели.
Это было второе движение.
Земля стала наковальней, а тело Ивана молотом, и все, что попало бы между ними, превратилось бы в труху. Но лейтенант успел случайным движением слегка отклонить голову и его только контузило ударом иванова бедра. Он был еще жив.
Но этот случай существовало третье движение.
Иван резко дернул локтями назад и с обеих сторон взломал грудную клетку лейтенанта, придавив его сверху спиной и зажав его сердце между обломками ребер.
Минуты две он лежал неподвижно, ощущая спиной последние толки лейтенантова сердца и ожидая, когда оно остановится.
Наконец он убедился, что под ним лежало абсолютно мертвое тело.
Иван сел.
«Я победил в этой войне, – сказал он тому, что лежало у него за спиной и еще недавно было лейтенантом российской армии. – Я никого не беру в плен и не убиваю побежденных.»
Он раздел лейтенанта, забрал его форму, содрав с нее все знаки отличия и принадлежности к роду войск, сунул в карман ПМ и пошел по дороге, ведущей на запад, при первой возможности рассчитывая свернуть направо, к северу.
Он понял, что цель его движения лежала на севере.
На севере была Россия.

Глава IV.

Лещинский уже полчаса жарился на пляже, а Крестного все не было.
«Пижон блатной, – разомлев на немилосердном майском солнце, лениво поругивал он Крестного. – Загнал же, сука, к черту на кулички. Торчи теперь тут, как хрен в жопе.»
Он чувствовал себя идиотом на этом малолюдном пляже. Погода была майская – днем жарило на всю катушку, к вечеру холодало, а ночью, так и вообще задубеть можно было. Вода в Москва-реке еще совершенно не прогрелась, и желающих окунуться не было видно. Хотя кое-какой народ по пляжу бродил. Метрах в двухстах от Лещинского, зайдя в воду по самые яйца, стояли трое рыбаков в болотных сапогах, да пару раз прошли мимо какие-то малолетки, бросавшие на Лещинского колючие, цепкие взгляды.
«Ну, вот, шпана еще тут меня разденет, – подумал Лещинский. – Где же он, сука?»
Его штальмановский костюм смотрелся действительно дико на грязном, неубранным еще после схода снега пляже. Лещинский снял пиджак и держал его в руках, опасаясь положить на песок, а больше было некуда. В белой рубашке и галстуке за тридцать баксов он почувствовал себя совсем плохо. Он снова надел пиджак и терпел, хотя спина сразу же взмокла.
«Вырядился, козел! – ругнул он сам себя. – Правда, переодеться он мне времени не оставил.»
Крестный позвонил ему полтора часа назад и назначил встречу. Здесь, на этом пляже.
Лещинский сначала даже не поверил. Обычно они встречались в ресторанах. В том же театральном на улице Горького. Лещинский, по старой памяти, называл его «ВТО», по имени театральной конторы, которой принадлежало это заведение. Готовили там отлично, хотя выбор напитков был не очень разнообразен, в основном – коньяки. Лещинский любил встречаться там с Крестным, держа в руке и грея пузатенькую, сужающуюся кверху коньячную рюмку с колышащейся на дне маслянистой темно-янтарной жидкостью. Со студенческих, не слишком богатых, лет он полюбил французский «Корвуазье», коньяк не слишком дорогой, но через минуту согревания в руках дающий такой густой и в то же время какой-то прозрачный аромат, что еще не выпив, а только втянув в себя этот запах, Лещинский забывал не только о женщинах, с которыми приходил в ресторан, но даже о своем «банке информации», о котором не забывал практически никогда.
Пару раз встречались в «Метрополе», который Лещинский любил, но не любил встречаться там с Крестным, слишком много вокруг было «своих», знакомых лиц.
Свои контакты с Крестным и тем миром, который он представлял, Лещинский афишировать не стремился. Он предпочитал держаться в тени, роль «серого кардинала» казалась ему очень выигрышной и гораздо более безопасной, чем имидж крутого, но в силу того и очень уязвимого человека. «Закулисность» была у него в крови, а бенефисы просто раздражали, поэтому сейчас, чувствуя себя на пляже белой вороной, он злился на Крестного, поставившего его в идиотскую ситуацию.
– Приедешь в Серебряный бор. Через час.
Лещинский решил проверить свой рейтинг, поиграть в занятость.
– Извини, через час не смогу, – уверенно врал он, зная, что проверять Крестный не будет, – совещание. Давай часа через три.
Крестный не ответил.
Лещинский почувствовал себя неуютно.
– Ладно, через час. – сказал он. – Проведут без меня. Далеко только. Поближе нельзя?
– Можно. Тебе где больше нравится – на Ваганьковском или на Калитниковском?
Лещинский заставил себя рассмеяться и ответить на шутку, словно речь шла не об угрозе.
– У Кремлевской стены.
– Заслужи сначала. В ту компанию ты пока не вхож.
Лещинскому очень не нравился тон Крестного. Обычно он был не то, чтобы повежливее, но как-то поспокойнее.
– Ну, раз поближе к Кремлю нельзя, давай в Серебряном. Надеюсь, в первом?
– В третьем, – отрезал Крестный. – И не забудь то, о чем не должен забыть.
«Деньги», – понял Лещинский.
– Не забуду, – буркнул Лещинский в пустой уже эфир, поскольку Крестного на связи уже не было.
Он достал из сейфа бутылку коньяка, плеснул себе в стакан. Руки дрожали.
«Шпана поганая, – думал Лещинский. – Гоняет, как мальчика.»
Коньяк его немного успокоил.
Конечно, если рассуждать здраво, без обиды, никакая Крестный не шпана. Ни по своему положению в криминальном мире, ни по своему развитию. В этом Лещинский давно уже убедился. Шпане явно не под силу то, что может Крестный. Он многое может. И ссориться с ним было бы очень глупо. И обида Лещинского прошла как-то сама собой. Ну что ж, что как мальчика. Ведь он по сравнению с Крестным и есть мальчик, ничего в этом нет обидного. Кто он? Фактически – дебютант. А Крестный? Как ни смотри – гроссмейстер.
По фене Крестный не ботает. По крайней мере, разговаривая с ним, Лещинский ни разу не поймал его не то что на жаргонной грубости, но даже на неправильном словоупотреблении. Какая уж тут шпана, Лещинского всегда не покидало ощущение, что он разговаривает с человеком не менее образованным, чем он сам.
В этом была какая-то загадка Крестного, которая Лещинского интересовала, как любая загадка, но особенно сильно не волновала, поскольку никак не затрагивала их общих с Крестным дел.
Но вот разговаривал он сегодня явно необычно. И место назначает странное. Что-то там у него случилось.
Лещинский перебрал все свои разговоры за последнее время, все важные контакты – все чисто. Он ни в чем перед Крестным не виноват.
Но ехать в Сосновый бор, да еще в третий! Там же пустырь сейчас, в мае. Да и добираться туда – о Боже!..
«Черт! Еще на вокзал надо успеть заскочить, – Лещинский сразу засуетился. – Какого ж хрена я сижу? Не успею...»
Успеть-то он почти успел. Ну, опоздал на четыре минуты. На Белорусском долго провозился, у камер хранения.
Четыре минуты – херня. Тем более, что Лещинский предчувствовал, что сегодня в любом случае, ждать придется ему. Может быть из-за того, что кобенился в разговоре с Крестным по телефону. Тому ведь тоже имидж надо поддерживать.
Поэтому, жарясь на солнце в пиджаке, Лещинский хоть и поругивал Крестного, особенно-то не усердствовал. Запала не было.
«Куда, на хер, денется? Придет. Деньги-то его, – лениво думал Лещинский, бродя по пляжу и ковыряя носами ботинок слежавшийся за зиму под снегом песок.
Минут через сорок своего ожидания он услышал шум моторки и сразу понял, что это за ним, поскольку направлялась она именно к тому месту, где он одиноко торчал на пляже.
Это ему совсем уже не понравилось.
«Ну – пижон! – подумал он о Крестном. – Это уж вообще херня какая-то...»
В моторке был, однако, не Крестный. Здоровый такой верзила в борцовской майке, предплечья у которого были толще, чем ляжки у Лещинского, а шеи не было вообще, так что золотая цепь, на которой висел крест граммов на двести, лежала у него на плечах, выпрыгнул из лодки и встал на берегу, молча и нагло уставясь на Лещинского.
Тому пришлось подойти.
– Лещ? – спросил верзила.
Лещинский открыл было рот, но снова его захлопнул и только кивнул.
– В лодку, – крест на груди колыхнулся, потому что гора мускулов показала головой на лодку, а из-за отсутствия шеи вслед за головой повернулось и все тело.
Лещинский понял, что из степеней свободы у него осталась только одна – свобода подчинения, та самая осознанная необходимость, смысла которой он никогда не понимал. Только теперь до него дошло.
Он молча прыгнул в лодку.
Верзила направил лодку в сторону четвертого Бора и Лещинский поначалу недоумевал – к чему весь этот цирк? Но когда они свернули в узкий проход, ведущий во внутренний борский залив, он не на шутку испугался. Зачем они едут в эту московскую глухомань? Ведь оттуда можно и не вернуться.
Моторка обогнула какой-то остров, свернула направо, затем налево, и Лещинский совсем перестал понимать, где они находятся и что происходит.
Он пытался мыслить логически, но страх, который расплескивался по его телу всякий раз, когда он оборачивался и видел сидящую на руле гориллу, которой ничего не стоило задушить его одной рукой, путал мысли и сбивал его на одно и то же – где Крестный? С тем, по крайней мере, можно разговаривать по-человечески. Объясниться можно. А что объяснишь этому питекантропу?
Лещинский передернул плечами. Верзила в борцовке всю дорогу молчал и смотрел ему в затылок.
У Лещинского просто с души отлегло, когда он увидел, что лодка направляется к пологому берегу, свободному от кустов. Метрах в десяти повыше, у нескольких чахлых березок, стоял «Форд» с открытыми дверцами.
Когда лодка ткнулась носом в берег, из «Форда» вылез Крестный и направился к воде.
Лещинский торопливо спрыгнул на песок. Он был рад Крестному, как родному, хотя и понимал, что весь этот театр затеян по его приказу.
Крестный махнул верзиле рукой, и моторка, развернувшись, стала быстро удаляться.
– Ну и что же все это значит? – спросил Лещинский.
Крестный стоял чуть выше Лещинского по склону, смотрел на него сверху, и Лещинскому приходилось слегка задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Когда же он держал голову нормально, взгляд его упирался Крестному в грудь. Лещинского это разозлило, хотя он и понимал, что мизансцена не случайна, а продумана Крестным.
– Я жду объяснений, – высоким и каким-то фальшивым голосом резко произнес Лещинский. И тут же расстроился. Потому, что вышло совсем не похоже на оскорбленное достоинство, которое он хотел изобразить перед Крестным.
Крестный по-прежнему смотрел на него сверху и молчал.
Пауза затянулась, и Лещинский растерялся. Он не знал, как выйти из ситуации, в которой он ничего не понимал, но, судя по всему, был одним из главных действующих лиц.
«Что же происходит? – никак не мог он сообразить. – Крестный просто так не станет портить отношения.»
– Деньги где? – спросил, наконец, Крестный. Голос у него был необычно глухой и какой-то темный.
– На вокзале. Как обычно, – ответил Лещинский. И торопливо добавил, сообразив, что ничего, собственно, не сказал по существу. – На Белорусском. Ячейка 243, код 899150.
– Я предупреждал тебя, чтобы ты брал случайные цифры? Самодеятельность разводишь? Это ж только идиот может вместо кода набрать месяц и год в обратном порядке. Если сейчас на Белорусском ничего не окажется, заплатишь второй раз.
– Я... – хотел было что-то объяснить Лещинский, но Крестный не дал.
– Рот прикрой, пулю проглотишь. Ты, Лещинский, против меня играть стал? Руку, тебя кормящую, укусить хочешь? За домом Кроносова кто следил? Кто пас моих людей?
– Я... не знаю.
В глазах Лещинского было искреннее недоумение, но Крестного оно не убеждало. Ивана пытались убить, и если этот хлыщ даже ничего не знает, пусть узнаёт.
С вокзалом Крестный, конечно, пошутил. Дипломат с долларами лежал уже в «Форде». Без труда сообразив, на какой из вокзалов повезет деньги Лещинский, поскольку времени у того было в обрез и даже на Киевский он бы уже не успевал, Крестный послал человека встречать Лещинского у камер и тот без труда выяснил номер ячейки. А уж открыть ее опытному медвежатнику труда не составило. Но Лещинскому не обязательно было знать, что с деньгами все в порядке.
– Тот, кто работал с Кроносовым, мне любого золота дороже. Дошло до тебя, рыба солитерная? Моли своего еврейского бога, чтобы с ним ничего не случилось.
– Да я-то тут при чем? – Лещинский чуть не плакал. Ему не верили, хотя он был абсолютно чист перед этим человеком. Так хорошо начавшаяся, его правительственно-криминальная карьера грозила оборваться из-за непонятного недоразумения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24