Все, кто сидел за столом, резко поднялись и, топоча и мешая друг другу, покинули комнату. Оставшись один, Никита поднялся и нерешительно шагнул к выходу.
«Что случилось? — подумал он. — Чего они так переполошились? Облава? Но какая может быть облава, если они существуют и трудятся на совершенно законных условиях. А может быть…»
Но второе предположение Никита сформулировать не успел. В комнату быстрым шагом вошел Гмырь. Увидев переминающегося в нерешительности Никиту, он махнул ему рукой:
— Садись, садись…
Никита снова уселся за стол. Гмырь тоже присел, но не рядом с Никитой, а напротив — нервно хихикая и потирая ладони, будто они у него вспотели.
— Ты чего? — спросил Никита, заметив странное поведение своего знакомого.
— Чего?
— Чего дергаешься-то? Как будто кур воровал…
— Ничего, — хихикнул Гмырь, — я-то как раз ничего. А вот ты…
— А что я? — удивился Никита.
— Зачем ты афоню-то лепишь мне? — спросил вдруг Гмырь. — Чего обманываешь?
Нехорошее предчувствие камнем стукнуло Никиту в грудь.
— В смысле? — переспросил он.
— В прямом, — ответил Гмырь и снова потер ладони — одну об другую. Он вдруг утратил свою нервическую веселость и сделался мрачен. — Чего ты мне заливал о том, что ты одиночка, о том, что у тебя разрешение есть от властей на разбой… Ты мне даже насчет идентификационного номера соврал.
Никита посмотрел прямо в глаза Гмырю. Тот отвел взгляд.
— Ну да, — сказал Никита, — соврал. А ты что, заложишь меня?
Гмырь ничего не ответил. Никита вдруг подумал о том, что этот человек в своей жизни и после нее сделал немало гадостей, но вот предавать своих ему еще не приходилось. А сейчас? Что он собирается делать? Выдать Никиту.
«В любом случае, — решил Никита, — юлить мне сейчас невыгодно. Говорить, так уж напрямоту».
— А что мне еще оставалось делать? — хмуро поинтересовался Никита. — После того как тебя уволокли, я с этими… охранниками. С ифритами немного повздорил. — А они меня в Смирилище сунули. Ну, оттуда я свалил… Дальше… Валандался везде, пока ты меня не подобрал. Думал, хоть немного оботрусь у вас, а ты…
— Ты чего?! — заорал вдруг Гмырь, вскакивая со своего места. — Ничего еще не понял? Этот мир… Тут тебе не Земля! Тут можно делать все, что угодно, — грабить, резать, бить, воровать… примусы починять… Но на все нужно разрешение от правительства. Тут система такая! Они думают так — все равно природу не изменишь, люди — а их в этом мире большинство — будут так же воровать и грабить. Кто-то будет их ловить и наказывать. А кто-то только и будет заниматься тем, что примуса починять. Вот они и взяли все под свой контроль. Понял? А ты с самого начала наперекор пошел!
— И что же мне теперь… — начал было Никита, но Гмырь остановил его движением руки и продолжал:
— А ничего! Надо было мне сразу все рассказать — там, в кинотеатре. А теперь, когда Воробей в курсе, я уже ничего сделать не могу! Пойми… — Гмырь перешел на шепот: — Воробей тебя сразу заподозрил, а потом я вспомнил, что ты мне сказал в первый раз один номер, а Витьке — другой. Он связался с властями, проверил… Оказалось, что ни первый, ни второй номера не являются настоящими. У тебя вообще нет номера! Для здешних властей ты — самый главный преступник! Да еще побег из Смирилища… Никто еще из Смирилища не убегал. Ты — первый! И как ты только смог в город пробраться? Тут тебя не ждали — искали в Пригороде…
Никита слушал, не зная, что сказать. Он пытался догадаться, что его ждет впереди, но ни о чем конкретном подумать сейчас не мог — понимал только, что ничего хорошего.
— Если бы ты мне сразу все рассказал, — шепотом про говорил снова Гмырь, — мы бы что-нибудь придумали. А Витька Воробей… Он хороший, ты не думай, о пацанах заботится и вообще, но… ты ему выбора не оставил. Тут — или ты или он — так вопрос стоит.
— Так вы что же? — сказал, вставая со стула, Никита. — Накатили уже на меня. Ах ты… с-сука!
Он размахнулся. Гмыръ, загремев стулом, шарахнулся в сторону, но от удара уйти не успел. Никита, перегнувшись через стол, от души засветил ему прямо в челюсть, и Гмырь полетел с ног. Никита снова прыгнул к нему, занося кулак.
— Придурок… — прохрипел Гмырь, пытаясь подняться, — там… по коридору есть решетка… в конце коридора. Маленькое окно закрывает. Решетка на соплях, ее выдернуть можно… И лаз там. Не знаю, куда ведет. Но это единственный выход. Через пару минут тут с полсотни ифритов будет. Воробей и остальные охраняют все выходы, чтобы ты не убег. Ту решетку никто не охраняет. Беги, может, успеешь.
— Поверил я тебе… — тяжело дыша, проговорил Никита, но занесенный кулак тем не менее опустил, — ты же меня предал…
— Я спасаю тебя, дурака, — ответил Гмырь, — мне-то хрен знает еще что за это будет… Не надо было врать мне с самого начала… Черт, ты мне челюсть, кажется, сломал…
Никита выпрямился, кинулся было к двери, но тут же остановился в нерешительности, хотя в подвальном воздухе стал уже слышен гудящий топот множества ног.
— Это… — пробормотал он, поворачиваясь к лежащему на полу Гмырю, — извини, братан… Криво у нас с тобой все вышло, но, если в следующий раз встретимся, наверное, все по-другому будет…
— Вали быстрее! — приподнимаясь и морщась, крикнул Гмырь.
И Никита побежал.
* * *
В коридор, вдоль которого, как бесчисленные слепые глаза, тянулись провалы комнат, уже выскочили ифриты. Больше десятка — краем глаза успел заметить Никита. Его заметили — он прыгнул, целя сразу обоими кулаками ближайшему ифриту в грудь. Тот не удержался на ногах — и они покатились вместе, сцепившись — ифрит и Никита, по пути сбив еще двоих. За несколько сантиметров от неудержимо надвигающейся стенки Никите удалось отделиться от своего противника и вскочить на ноги. Он пробежал несколько шагов и в конце тупика коридора увидел ржавую решетку, прикрывающую небольшое черное отверстие.
Увернувшись от свистнувшего у него над головой кулака, Никита бросился туда. В несколько прыжков достигнув своей цели, он схватил решетку и без особого труда вырвал ее из осыпающегося кирпича. На мгновение обернулся — только для того, чтобы швырнуть решетку в катящийся на него многоголовый, многорукий ком. Удовлетворенно отметив чей-то пронзительный вопль, Никита прыгнул в черный лаз, как в воду.
И полез вперед, обдирая рубашку на плечах.
Ифриты подбежали уже к дыре, но ни один из них, конечно, не смог бы туда протиснуться, а Никита уполз уже слишком далеко, чтобы его можно было бы достать ятаганом — он слышал, как тяжелые лезвия клацают о кирпич.
«А если этот лаз тупиком кончается?» — мелькнула вдруг мысль, но Никита тут же отогнал ее.
Впереди ничего не было видно. Где-то далеко позади страшно закричал кто-то — кажется, Гмырь.
Мучительно простонав сквозь зубы матерное ругательство, Никита стал двигаться быстрее, стараясь не думать ни о чем. Он прополз еще несколько метров, порядком устал, когда вдруг руки его оборвались в пустоту, а потом и все тело отчаянно заскользило куда-то вниз по наклонной плоскости — а потом и плоскости никакой не стало.
Когда Никита понял, что летит черт знает куда, он закричал, но крика своего почему-то не услышал только ощутил тяжкий удар о камень.
* * *
Сыщик Билл Контрр топтался вокруг громадного куриного яйца. Рядом лопотала встревоженная изба на куриных ногах. Из маленького оконца под самой стрехой пару раз высовывалась какая-то зеленая физиономия в платочке, но после того, как Билл показал физиономии свое удостоверение, оконце тут же опустело. А Билл все так же шагал вокруг яйца, будто нес караул.
Ему давно уже сообщили о том, что преступник обнаружил себя в городе — гораздо быстрее, чем Билл успел воспользоваться преимуществом своей информации. И теперь какой-то ифрит — бывший участковый, только что произведенный в капитаны и получивший новый участок в черте города, — какой-то паршивый выходец из паршивого арабского мира, сломя голову кинулся на задержание и, конечно, упустил Вознесенского.
«Обстоятельства, — злобно размышлял Билл Контрр, — вот так всегда — работаешь, работаешь, идешь впереди всех — и вдруг эти проклятые обстоятельства складываются таким образом, что ты остаешься в дураках. Ну конечно, и этому ифриту досталось на орехи — теперь его взгреют за неудачную операцию, но как получилось, что я — мастер шпионажа и гений сыска Билл Контрр — опоздал? Слишком прыткий этот самый Вознесенский. Слишком прыткий… Надо опять все начинать сначала. А как? Идти на место задержания? Да там никаких следов не осталось — все следы затоптали эти бестолковые ифриты. Что делать?»
И Билл снова топтался на месте, с отвращением поглядывая на ненавистное ему яйцо.
Конечно, дело было не только в том, что на месте задержания следы затоптаны ифритами, просто профессиональная гордость сыщика не позволяла ему являться последним туда, куда он должен был прийти первым.
— Ладно, — в конце концов вслух проговорил Билл, посмотрим еще кто кого. Пойду на место задержания… Нет, нет, нет! Попробую пробраться в камеры и узнать результаты допроса того, кто помог Вознесенскому бежать. Этот чертов ифрит ведь не поделится со мной информацией! Сам хочет поймать преступника и очередное повышение получить… Ладно, так и сделаю… А о гордости буду думать тогда, когда Вознесенского скручу. Черт, я был ведь так близко!
И Билл, пнув напоследок покачнувшееся яйцо, решительно направился вдоль по улице.
* * *
Эдуард Гаврилыч присел на стульчик напротив прикованного наручниками к батарее арестованного и задумался сразу двумя головами. В камере было полутемно, свет едва проникал через зарешеченное окошко и колыхался бледными облачками на мокром лице полусидевшего на сыром каменном полу человека.
Эдуард Гаврилыч вздохнул, поднялся со стула, громыхнул железной кружкой в железном ведре и, зачерпнув воду, выплеснул ее в лицо арестованного. Тот пошевелился, фыркнул и поднял голову.
— И-их… — проговорил арестованный, — ить-ить-ить-ить…
— Что-что? — тут же заинтересовалась голова Эдуард — это были первые более или менее связные слова, которые он услышал от человека за все время допроса.
— Ить-ить-ить, — снова сказал арестованный, — ить-ить… твою мать…
— Записывать? — раздался из угла тонкий голос паучка-секретаря, которому доверили вести протокол допроса.
— Нет! — раздраженно гаркнул Гаврилыч. — Выписывать! Чего спрашиваешь? Кто секретарь — ты или мы?
— Я, — пискнул паучок и быстро-быстро застрочил пером по бумаге.
— Йо-о-оп… — протянул еще арестованный и смолк, уронив голову на скованные наручниками руки.
Гаврилыч сплюнул. Эдуард погрузился в тягостное молчание.
«Да, — думал он, — главная наша ошибка — кроме, конечно, того, что мы упустили-таки Вознесенского, — это то, что не уследили за тем, кто помог ему бежать. Ифриты в лаз не пролезли, да теперь и поздно туда лезть — Вознесенский наверняка ушел. Если арестованный посоветовал ему бежать именно этим путем, значит, лаз не оканчивается тупиком, а куда-то выходит… Пока ковырялись у лаза, этот тип успел опорожнить две большие бутыли „бухла“. Как теперь его допрашивать? От такого количества он еще долго не очухается. Интересно, он помнит, как его зовут? Имя-то у него дикое какое-то — Гмырь…»
Гаврилыч тем временем размышлял примерно на ту же тему:
«Как он умудрился за пять-шесть сглотов выпить две бутыли? Этого даже я не смогу. Или смогу? Надо как-нибудь попробовать. А допрашивать его стремно как-то… Что поделаешь с таким исполином, который выжрал две бутыли подряд без остановки? Эх, нам бы с ним в другой обстановке встретиться бы… Устроить бы соревнование, кто кого перепьет. Правда, Эдька развоняется, ну да хрен с ним. Подумаешь, тошнит его от „бухла“!
— А-ы-ы-ы… — проговорил арестованный Гмырь. — М-м-м…
— Заговорил, — констатировал Гаврилыч. — Начнем?
— Вообще-то связной речью этот бред назвать нельзя, — задумчиво произнес Эдуард, — но, может быть, это и к лучшему. Может быть, на поверхность сознания у арестованного всплывут сведения, которые он попытается скрыть от нас, когда придет в себя. Итак, начнем.
— Ваше имя? — строго спросил Эдуард.
— А-а-ахх-х-х… — захрипел Гмырь, поднимая голову и бессмысленно улыбаясь. — Бу-бу-бу…
Паучок с готовностью заскрипел пером.
— Это и есть твои секретные сведения? — ухмыльнулся Гаврилыч. — Смотри, как надо…
Гаврилыч поджал губы и вдруг оглушительно рявкнул:
— Смирно! Молчать! Как стоишь, черт?! Сидеть! Лежать?! Откуда знаешь Никиту Вознесенского?! Почему, твою мать так, помог ему бежать?! Отвечай, паскуда, пока я тебе все зубы не выбил!!! Смирно! Молчать! Запираться?! Ты у меня попляшешь, сволочь! Ты у меня еще не так запоешь!!!
Видимо, из всего шквала вопросов и восклицаний Гмырь понял только последнюю фразу — поэтому он поднял голову, некоторое время удивленно смотрел на двухголовое страшилище перед собой — и вдруг завыл дурным голосом:
— Скака-а-ал казак чере-е-ез долины-ы-ы… Через широ-о-окия-а-а поля-а-а-а!…
— Когда вступил в преступный сговор с преступником?! — продолжал рычать Гаврилыч. — Почему направил против общества и правительства противообщественные и противоправительственные действия?! Сесть! Встать!!! Молчать! Отвечать, когда с тобой разговаривают!
Гмырь икнул, почесал затылок о батарею и снова запел:
— Зайка моя, я твой тазик… ручка моя, я твой глазик…
— Молчать!!! Отвечать!!! Щас как дам больно!
— Больно… Мне больно! Не унять эту злую-у бо-о-оль!
— Ага! Значит, все-таки решил запираться?! Все-таки решил пойти по кривой дорожке антиобщественной деятельности?!
— На Муромской дорожке-е-е стояли-и-и три сосны-ы-ы…
— Напился, сволочь такая!
— Пей пиво-о-о! Ешь мясо-о!!!
— Прекратить! Чтобы я этого не слышал больше!
— Не слышны-ы в саду-у даже шо-ро-охи-и…
— У-ф-ф… — выдохнули одновременно Эдуард и Гаврилыч, вытирая пол со лбов.
— Хэ, нэ, чэ… шэ, щэ… э, ю, я… — немедленно продолжил Гмырь, — м-мягкий знак, — подумав, добавил он и снова уронил голову на руки.
Эдуард Гаврилыч вскочил со стула и прошелся по комнате, заложив руки за спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44