Моксель, которого вдруг обуяло чувство гордости за тот мир, в котором он жил, стукнул Никиту рукояткой ятагана по лбу.
— Слушай сюда, придурок, — сказал он. — Ты тут, наверное, новенький и многого не знаешь. Короче, суть в том — в вашем мире автоинспекторы и водители мучают друг друга тем, что препираются — нарушил, не нарушил, платить, не платить. А у нас система строгая: если тебя поймали — плати. Никаких закавык и всякого там другого дерьма. Понял?
— Понял? — повторил Ексель.
Никиту — в том мире, где он был живым, — много раз автоинспекторы штрафовали практически ни за что. Он да и многие другие люди его круга давно привыкли к такому явлению, как наличие на дорогах людей в форме, которым надо платить деньги, поэтому, уважая свое время и достоинство, много не разговаривали — благо требовали автоинспекторы немного.
«А тут, — подумал Никита, — все так же упростили… Понятно…»
— Понял, — сказал Никита, — это — понял. Не понял только одного — я же пешком, а не на машине. Как меня можно…
— Можно! — не дав ему договорить, в один голос взревели Ексель и Моксель. — Откуда мы знаем, может, у тебя машина невидимая. В вашем мире нет невидимого транспорта, а в нашем есть!
На этот раз правдивые вообще из-за полного отсутствия воображения ифриты несколько кривили душой. Невидимый транспорт не существовал и в загробных мирах, а штрафовать пешеходов наравне с водителями придумал все тот же Артур Артурович. Вместе с этой идеей он разработал несколько версий объяснений попавшемуся, если тот вдруг начнет юлить. В случае с Никитой ифриты решили применить простейшее объяснение — тем более что Никита, как Ексель и Моксель уже выяснили, в загробном мире был новичком.
Поглядев на внушительные полосатые ятаганы, Никита спорить не стал.
— У меня нет денег, — сказал он только, — то есть, как их… фишников нет у меня.
Ифриты переглянулись.
— Если фишников нет, — проговорил Ексель, — тогда тебе придется на исправительных работах потрудиться.
— Придется, — кивнул и Моксель. — Скажи свой номер.
— Какой номер? — спросил Никита.
— Во придурок, — хмыкнул Ексель.
— Придурок и есть, — осклабился и Моксель.
— Нет, — довольный тем, что его принимают за придурка, проговорил Никита. — Я и правда не знаю какой номер…
— Идентификационный, — должны были сказать ифриты из ГАИИ, но никакой ифрит ничего подобного сроду не выговорит. Поэтому Ексель, вздохнув и вспомнив Свод Законов, принялся объяснять:
— Слушай сюда, придурок. Не знаю, как где, а в нашем мире каждое существо имеет свой номер. Чтобы легче было это… порядок соблюдать. По прибытии в наш мир тебя должен был опросить Совет, решить, в какую отрасль этой… как ее… общественной жизни тебя направить и выдать тебе личный… номер. Понял теперь, идиот?
Никита открыл было рот, и черт его знает, что наговорил бы он ифритам, как вдруг случилось нечто совершен но неожиданное. Порыв ветра швырнул Екселя и Мокселя в кювет, а Никита, который только что стоял на асфальтовой дороге, просто исчез.
— Безобразие! — завопил Ексель, поднимаясь из придорожной пыли. — Опять эта непонятная хреновина! Теперь в обратную сторону проскочила! И никак ее остановить нельзя!
— Проскочила! — выплюнув из обеих пастей набившийся туда мусор, прохрипел и Моксель. — И задержанного с собой утащила! Сволочь! Гнида!
И оба ифрита из ГАИИ одновременно погрозили кулаками в том направлении, где, окутанный пылью, скрылся странный агрегат, который, как немногим раньше определил бесследно пропавший Никита, был похож на сельскохозяйственный комбайн.
— Пошли, — сказал Ексель Мокселю, — на совещание опаздываем. А опаздывать нельзя. Взгреет нас Артур Артурович.
— Взгреет, — вздохнул Моксель, — пошли.
* * *
Агрегат между тем ни на какой комбайн похож не был. Он был похож… Впрочем, Никита, придя немного в себя, не сразу и вспомнил, что произошло, и о том, где он сейчас находится, не имел никакого понятия. Все, что случилось, случилось так быстро, что Никита не понял, как он оказался внутри того самого агрегата.
Пол ходил ходуном, а на полу лежал Никита. Четыре бревенчатые стены прыгали, как пьяные механизаторы, пляшущие краковяк. В углу подпрыгивала, тяжко ухая, какая-то грузная штуковина, в которой Никита не без удивления признал русскую печку. В печке громыхали чугунки и еще какая-то нехитрая утварь. На длинной лавочке, тянувшейся вдоль одной из стен, сидела, обняв руками колени, довольно внушительных объемов девушка в цветастом сарафане и синеньком скромном платочке. Под массивным задом девушки жалобно стонала подпрыгивающая лавка, а лицо у девушки, наверное, вследствие непонятного, но крайне буйного поведения всего помещения, было совершенно зеленого — ярко-травяного — цвета. Девушка никакого внимания на Никиту не обращала.
Никита лег и снова закрыл глаза. Так пролежал он довольно долго, но лежать было скучно и главное — очень неудобно, так как пол все время выскальзывал из-под спины, а стены грохотали, словно грозились обвалиться.
«И вообще, невежливо валяться, когда девушка рядом сидит, — подумал еще Никита, — пусть хоть и с зеленым лицом…»
Он открыл глаза. Девушка все так же сидела у стены, безучастно глядя в сторону.
— Привет, — сказал Никита, попытавшись приподняться.
Очередной толчок швырнул его едва ли не под потолок — и Никита приземлился прямо на задницу. Толчки, последовавшие сразу за этим, были не так сильны — по крайней мере Никита мог хоть как-то усидеть на той самой части своего тела, на которую шлепнулся после полета под потолок.
— Привет, — басом поздоровалась девушка, даже не взглянув на Никиту, — тебя тута не хватало…
— А я и не виноват, — проговорил Никита, уже успев сообразить, что хоть он и оказался черт знает как и черт знает где, но от ифритов спасся, — я сам не хотел сюда попадать. Кстати, где я нахожусь-то?
— Дурак, че ли? — все так же, не глядя на Никиту, презрительно скривила зеленое лицо девушка. — Не видишь, че ли? В избе ты находишься. Давно уже валяешься здесь…
Никита снова огляделся. Изба-то она изба, но почему так трясется? Ужасно трясется — если поднимешься с пола, наверняка не устоишь на ногах дольше пары секунд… Странная изба — чувствуешь себя здесь, как в нутре стиральной машины.
— Изба обнаковенная, — сказала девушка своим неподражаемым басом и потрогала за уголки повязанного на голове платочка, — на куриных ногах. Не видел никогда, че ли?
— Не видел, — признался Никита.
Вздрагивая и морщась от толчков, он подполз к стене, на которой под самым потолком виднелось маленькое окошко, рывком поднялся на ноги и, рискованно балансируя, ухватился руками за подоконник.
— Ой-йо… — только и выговорил Никита.
За окном, как на кадрах ускоренной киносъемки, мелькали клочья тумана, молниеносно менялся вид местности — короче говоря, было понятно, что скорость, с какой передвигалась избушка на куриных ногах, Михаэлю Шумахеру могла только присниться.
— Б-быстро, — пробормотал Никита, сползая по стене на корточки.
— Быстро, — подтвердила массивная девушка. Она повернулась к Никите — кажется, в первый раз за то время, что он здесь находился, — и осмотрела его с ног до головы. — А ты кто сам такой будешь?
— Никита я… — Никита пожал плечами и больше ничего определенного сказать не смог. — А ты кто? — быстро спросил он.
— Нюрка, — так же исчерпывающе ответила девушка.
— Очень приятно, — проговорил Никита, потому что ему и на самом деле было приятно общаться с девушкой, пусть громадных размеров, зеленолицей и неразговорчивой, чем болтаться в лапах у ифритов, — ну что, — закончил он дежурной фразой, — будем знакомы, давай дружить?
Девушка Нюрка, однако, фразу поняла буквально.
— Ой ли? — выпятив губы и прищурив глаза, отозвалась она. — И буду я с тобой дружить? Больно уж тощенький… маленький… задохленький ты какой-то…
— Я маленький? — удивился Никита. Он хотел было даже возмутиться, но промолчал. Маленьким он, конечно, не был, но по сравнению с этой девушкой, чей могучий торс выглядел таким же внушительным, как Царь-пушка, действительно казался мелковатым — и хоть Никита в университетах не обучался и Пажеский корпус не кончал, он прекрасно знал о том, что указывать даме на ее размеры и объемы — даже если замечания соответствуют действительности — последнее дело.
— Ладно… — сказал только Никита и, выдержав новый толчок, из-за которого он крепко приложился затылком о стену, продолжил: — Позволь тогда спросить… как тебя, говоришь?
— Нюрка, — фыркнула девушка.
— Дорогая Нюра, позволь тебя спросить, как я сюда попал?
— Как попал? — снова фыркнула Нюрка. — Так и попал… Склюнула она тебя…
— Что? — не понял Никита.
Девушка вздохнула и с тем видом, с которым не особенно интеллектуально развитые люди объясняют непреложные истины детям и пьяным, начала говорить:
— У ей надысь гон начался — у избы моей. А когда гон у ей — она бешеная становится. Носится где попало и клюет всякую дрянь.
— А что такое — гон? — спросил не искушенный в подобной терминологии Никита.
Девушка Нюрка смешно хрюкнула, дернув себя за уголки платочка.
— От чумной, — сказала она. — Не знает, что такое гон. Ты сам-то откуда взялся?
— Оттуда, — махнул рукой Никита в неопределенном направлении и снова уставился на девушку, ожидая дальнейших объяснений.
Нюрка снова хрюкнула, теперь, как понял Никита, от смущения — и, потупившись, произнесла:
— Это когда она хочет, чтоб на нее петушок влез…
— Зачем? — глупо спросил Никита.
— Чтобы это… яичко отложить… А из яичка другая кура-изба появится.
Никита почесал в затылке.
— Это как же, — сказал он, — на такую большую избу петушок взгромоздится?
— Чумной, — снова сказала Нюрка. — Необразованный дурак. Не просто петушок, а такая же изба на куриных ногах. Такая же, как и у меня, только у нее есть… у нее есть…
— Понятно, — сказал Никита, пожалев вконец смутившуюся девушку. — У меня тоже такое есть…
— Охальник, — пробормотала девушка и отвернулась, — дружить еще предлагал. Я тебе подружу сейчас… сковородником по башке…
Никита засмеялся.
— Ну ладно, ладно, — сказал он, — я ничего неприличного и не предлагал. Только вот… Попроси свою курочку остановиться.
— Как же я ее попрошу, — фыркнула Нюрка, — если у нее гон? Ее теперь никто не остановит. Только когда петушка найдет, тогда и остановится. А петушков мало в округе — два или три есть всего… Порода-то наша новая, недавно только вывели…
— Вот так мир, — вздохнул Никита, — людям размножаться не полагается, они уже целенькими приходят с того… то есть с этого… ну, да, с того света… А избушки на курьих ножках бегают по асфальтовым дорогам в соображении — с кем бы это самое… А мне говорили…
— Мало ли что тебе говорили! — вскричала Нюрка, очевидно, обидевшись за свою куру-избу. — Кто не размножается, а кто и размножается. В этом чертовом месте, кажись, только моя курочка по-человечески и размножается. Вот послал Бог мне наказание. Старики говорили, что если колдовством заниматься, то на том свете в ад попадешь. Я не верила, дура, а так оно и случилось. Ну как не ад? Страшилищ полно, заправляют какие-то поганые с крыльями и рожками — командуют и двухголовыми мужиками управляют… Чистый ад.
— Вот и я говорю! — радостно произнес Никита, обрадовавшись единомышленнику. — Все они этот мир так уж любят, а на самом деле… тьфу! — Он символически сплюнул на пол избы.
— Тьфу! — подтвердила Нюрка, посмотрев на Никиту уже более внимательнее и как-то… более мягко, что ли. — А ты давно здесь? — спросила она.
— Недавно, — сказал Никита, — но уже местной жизни по самую глотку нажрался. А ты?
— А я давно, — вздохнула зеленолицая девушка Нюрка и пригладила платочек на голове. — Уж и не помню, сколько я здесь. Когда меня мужички сельские в болоте утопили за то, что я на коров их наговоры насылала, царь Иоанн на Руси правил.
— Это какой Иоанн? — наморщился Никита.
— Иоанн Васильевич, царь-батюшка, — величественно проговорила Нюрка.
Никита попытался кое-что припомнить. Царь Иоанн Васильевич… управдом Бунша… режиссер Якин… обокраденный Шпак… Иоанн… Иван Васильевич… меняет профессию!
— Грозный! — вспомнил Никита. — Царь Грозный.
— И вовсе он не грозный был, — строго сказал Нюрка, — а что боярам спуску не давал, так это так и надо было.
— Не знаю, — признался в своей несостоятельности как историк Никита, — а зачем ты колдовством занималась?
— Как же мне не заниматься? — спросила в свою очередь Нюрка. — Когда моя бабка занималась и мамка тоже… Папка так вообще известный колдун был. Мельник. К нему многие опричники и бояре ходили.
— А на коров зачем порчу навела? — поинтересовался Никита.
— Не наводила я! — воскликнула Нюрка. — Это все Архип! Он меня хотел в невесты взять, а потом — когда я не согласилась — просил, чтобы я в полюбовницы его пошла. Но я девушка хоть и красивая считалась, но и честная тоже была… А на мою красоту со всей Руси посмотреть стекались люди…
«Ничего себе были времена, — подумал Никита, разглядывая необъятную Нюрку. — А еще тысячу лет назад кто эталоном красоты считался? Мамонт?»
— Чтобы колдовством заниматься, — продолжала рассказывать Нюрка, — надо было девицей быть невинной. А то ничего не получалось. Только потом, как всему научишься, можно было это самое…
— Семью заводить… — подсказал Никита.
— Точно — семью заводить. А я-то и не успела. Как раз в нашем селе коровы мреть начали, Архип мужиков и подговорил, что это я. И заступиться некому было — ни мамки у меня тогда не было, и бабка с отцом давно померли… А меня в мешок и в болото.
— Да-а… — вздохнул Никита, — ну и нравы у вас… были… Целым селом на одну невинную девицу. Справились!
— Справились, — вздохнула Нюрка и смущенно добавила: — Вообще-то, когда пришли за мной, я Архипу-то голову коромыслом проломила да еще двоих в колодец скинула. Меня одолели, когда только все сразу навалились. Бесчестить хотели, но я крик подняла, толпа еще пуще сбежалась, а там и бабы были, бабы бесчестить не дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44