https://wodolei.ru/catalog/unitazy/uglovye/
Нельзя объяснять их поведение только привычкой к рабству. Напротив — власть ни для кого не бывает так соблазнительна, как для тех, кто ее лишен. Возьмите любую нацию! В каждой из них попеременно были поработители и порабощенные, угнетатели и угнетенные. И тем не менее люди по-прежнему агрессивны в своем стремлении к главенствующей роли в обществе. Уходя со сцены, каждый надеется вернуться и отомстить за свое поражение.
— Но не в Сивахе?
— Да, только не в Сивахе. Здесь вечно длится поражение, так как его приветствуют. И все же, по-моему, сивахцы просто временно отступили, ожидая возвращения им status quo, — так же, как мяч, который, сжимаясь в момент удара, не думает, что через мгновение спружинит и взлетит.
— Но мячу не нравится, когда по нему бьют, — заметила Вана.
— Кто знает? Особенно если ему не больно. Сивахцы не страдают от недостатка прав и даже от нищеты. Они бедны, но не подозревают об этом. Они счастливы, потому что им не приходится кем-то управлять. Во всем остальном они не менее чувствительны и не более подвержены мазохизму, чем остальное человечество.
— У них что, наследственная аллергия к власти?
— Откуда я знаю? — сухо ответил Гвидо, словно своим вопросом Вана нанесла ему личное оскорбление.
С этими словами итальянец повернулся к хозяину дома, приглашая его принять более активное участие в беседе, чем ароматизация воздуха гаванской сигарой.
— Как вы объясните тот факт, Селим, — он впервые обратился к египтянину по имени, — что сивахцы никогда не доставляли беспокойства ни местным, ни центральным властям?
— Правительство заботится о них точно так же, как обо всем остальном населении Египта, — бесстрастно ответил эль-Фатгах.
— Позвольте мне повторить свой вопрос, — терпеливо сказал Гвидо. — Я не спрашиваю, заботится ли правительство Египта о жителях Сиваха, а как раз наоборот — почему не заботится?
— Оно уделяет Сиваху не больше и не меньше внимания, чем другим городам, включая и столицу.
— У меня сложилось другое впечатление, — возразил Гвидо. — По-моему, о Сивахе заботятся гораздо меньше, а точнее — вообще не заботятся. А сивахцев правительство вообще не интересует.
— Это говорит о том, что жители Сиваха довольны своим правительством, — сухо сказал Селим. — Люди по большей части интересуются властями, когда хотят покритиковать их.
— Своим интересом люди доставляют правительству гораздо больше неприятностей, чем критикой. Некоторые устраивают заговоры, восстания, революции, свергают правителей, меняют одних на других, строят демократию на трупах диктаторов, устанавливают республику вместо монархии и так далее. Такие вещи случаются даже в Египте, не так ли? Но сивахцы никогда в этом не участвуют. На протяжении всей истории — а она у Египта немалая — это племя никогда не тревожило государственных мужей — от фараонов до Садата. Оно всегда всем довольно. Разве они когда-нибудь жаловались на низкую зарплату? Или на высокие налоги? Разве их волнует пассивность в общественной жизни страны? Они никогда никого не беспокоили. Возмущались ли когда-нибудь сивахцы решениями, принятыми в верхах через их головы и без их ведома? Никогда. Откровенно говоря, иначе и быть не может: у жителей Сиваха нет своего мнения. Я говорю об общественной жизни, хотя эта жизнь складывается и из их жизней. Нигде больше я не встречал такого безразличия.
— Вы уверены, что действительно столкнулись здесь с подобным безразличием? — мягко спросил Селим.
— У меня есть глаза и уши, господин вице-губернатор, — резко возразил Гвидо. — И в этом смысле пустыне не удастся отделаться миражами. Селим молчал.
— Напрашивается единственное разумное объяснение: сивахцы не интересуются политикой, потому что они вообще ничем не интересуются. Может быть потому, что они от рождения мягкотелы и глупы. Но эту гипотезу я отбросил, когда попал в Сивах и убедился в обратном.
Эль-Фаттах, казалось, был заинтригован.
— Так, значит, вы все знали до того, как предприняли эту поездку? — удивленно спросил он.
Но Гвидо не так-то легко было сбить с толку:
— Я интересуюсь историей слишком серьезно, чтобы не заметить такой особенности. Ведь тысячелетиями в обществе насаждалась мысль о том, что сильный всегда прав.
— Возможно, у жителей этого оазиса имелись свои причины быть удовлетворенными правом сильного, — предположил Селим.
— Вполне возможно, — согласился Гвидо, саркастически усмехнувшись. Но Селим был нечувствителен к дерзостям, а тем более к насмешкам.
— Значит, пребывание здесь, мистер Андреотти, навело вас на мысль о какой-то другой причине миролюбивого нрава сивахцев, чем та, которую вы назвали сначала?
— Нет, — вздохнул Гвидо. — Я не нашел никакой причины. Ее просто нет.
— Вот видите! — любезно завершил беседу хозяин, вставая, чтобы проводить гостей к выходу.
* * *
— Почему тебя так волнует равнодушие к политической власти жителей Сиваха? — спросила Вана, когда они снова остались наедине. — Ты что, хочешь всех людей сделать счастливыми?
— Думаешь, у меня может быть другая причина?
— Я не думала, что ты так любишь человечество.
— Ты, видимо, недостаточно меня знаешь.
— Видимо, я совсем тебя не знаю. И это меня пугает.
— Вана, — спросил Гвидо позднее, — почему ты не любишь своего отца? Ведь ты приехала сюда, чтобы научиться любить его.
— Наверное, ты убедил меня, что после десяти лет уже трудно чему-то научиться. Мне слишком поздно учиться быть дочерью.
— А он? Ему тоже не нужно запоздалое отцовство?
— Отец — это человек, в котором нуждаешься. Тот, кто утешает и ободряет маленькую дочь, когда она боится темноты и смерти. Тот, кто не расстается с ней, пока она не научится обходиться без отца. Но это не тот, кто вежливо улыбнется дочери при встрече через двадцать пять лет и скажет: «Как дела, Ванесса?»
— Но все же Селим не дикарь.
— Нет, он варвар!
— Ты безжалостна.
— Я чересчур жалостлива. А с ними надо обращаться пo-варварски. Чтобы те, кто покидает нас после рождения, не пытались потом руководить нами.
— Кого ты относишь к варварам?
— Я называю варварами тех людей, которые молятся на своих предков и не замечают своих детей. Варвару верят, что идеями полутора-двухтысячелетней давности можно руководствоваться и сегодня, и еще через сотни лет. Тех, кто считает, что строители пирамид были выше нас и что шедевры жестокости и точного расчета могут быть бессмертны. Они считают прогресс противоестественным, представляют будущее как идеализированное прошлое. Они уверены, что знают все лучше остальных и всегда будут знать. Они не сомневаются, что постигли истину, но при этом не в состоянии думать иначе, чем их отцы и боги. Они просят священников вести, а философов-.страховать.
Они постоянно ссылаются на историю, гордятся только своей страной или нацией, поддерживают только свою партию. Варвары живут мистическим экстазом или предрассудками и стараются заставить других жить так же. Я называю варварами хранителей обычаев и наследия предков, ревнителей веры. Варвары — те, кто одевается согласно традициям и никогда не устает от своих привычек. Я называю варварами тех, кто собирается в узком кругу избранных, устанавливает знаки различия, изобретает свой секретный язык, отгораживаясь от тех, кто не разделяет их страхи и ненависть, чтобы чужак не мог проникнуть на их сборище, в их мафию. Я называю варварами тех, кто окунает розу в кровь людей, которых они убили ни за что, и кладет ее на трупы убитых. Я называю варварами тех, кто верит в семейные тайны, в то, что нельзя выносить сор из избы и ворошить грязное белье. Варвары — те, кто уверяй в себе и никому не доверяет. Они боятся проиграть, но никогда не выигрывают, потому что не умеют рисковать. Они остаются на месте, точно мертвые. И так же, как мертвые, неспособны измениться.
— Но здесь, в Сивахе, живут мужчины и женщины, изолированные от мира. Они живут замкнуто, одним кланом, но не причиняют никому зла и ничего не скрывают. Их уединенность притягивает нас сильнее, чем их боги. Пустыня не всегда обманывает.
— Я ненавижу все, что тянет человечество назад. Лучше обмануться, двигаясь вперед, чем застыть на месте.
— Ты больше ничего не ждешь от Сиваха?
— Ничего!
И, глядя перед собой широко открытыми глазами, точно мысли ее были уже где-то далеко, Вана добавила:
— Я не стану спрашивать совета ни у отца, ни у нации, как устраивать свою судьбу. Я не стану придумывать оправдания и прятаться от своего одиночества. Я не стану строить свое будущее на чужом прошлом.
Часть III
ЕДИНОРОГ И АНТИДЕВСТВЕННИЦА
Глава первая
РАЗУМ ПЕСКОВ
Вертолет со специальным знаком на фюзеляже опустился точно в очерченный круг. Кроме наземной команды и двух-трех полицейских, сидевших в зале ожидания приземление вертолета видел один человек, подошедший поприветствовать прилетевшего Незрина Адли. Лимузин довез мужчин до гостиницы. Встречавший изо всех сил старался выказать Незрину свое почтение.
— Я знаю, вы хотите уехать как можно скорее. Но на всякий случай я заказал для вас номер. Никогда нельзя знать, сколько времени займет такое дело.
— Все отлично! — похвалил Незрин человечка. — Так нам будет гораздо удобнее беседовать с нашим другом. Если хотите, можете поприсутствовать.
— Лучше я не буду в этом участвовать.
Первый секретарь удивленно вскинул брови.
— Боитесь, что синьора Андреотти возмутит ваше двуличие? — ядовито бросил он.
Помощник казался смертельно оскорбленным, но отнюдь не тем, на что намекал шеф.
— Что касается дела Андреотти, меня нельзя упрекнуть в неблагонадежности.
— Я ничего подобного и не думал. Это просто шутка.
Но толстенький человечек никак не мог успокоиться. Он хотел прояснить все до конца:
— Когда вы послали меня с заданием в Сивах, то думали, что итальянец хочет навредить нам. Сегодня я могу сказать с уверенностью: он — не враг.
— Разве я стал бы вести беседы с врагом, Мехди? — пожурил его Незрин.
* * *
Гвидо удобно устроился в мягком кресле с кружевным чехлом. Незрин откупорил бутылку виски.
— Сколько льда?
— Три кубика. Благодарю.
Итальянец с трудом подавил улыбку, заметив, что виски его любимого сорта. Королевская любезность? Или Незрин намекает, что им с самого начала известно все, включая вкусы Гвидо.
Но это излишне. Он никогда не питал иллюзий насчет подобных организаций. По молчаливому соглашению они дождались, пока уйдет официант, и только тогда начали дуэль.
Для Гвидо было делом чести дать залп первым.
— Вы тоже в отпуске? Похоже, что в вашем ведомстве все имеют бессрочные отпуска и проводят их только в Сивахе.
— Дорогой мой, признаюсь, дипломат я неважный, — ответил египтянин. — И в доказательство сразу перейду к делу. Но прежде позвольте принести вам свои извинения.
— О, не беспокойтесь. Я не слишком обидчив.
— — Хочу извиниться за умышленную обиду, — невозмутимо продолжал Незрин.
Он уселся в кресле поудобнее, вытянул ноги и смотрел на итальянца, поглаживая бороду. Гвидо невольно заметил, что борода его стала длиннее и что из-под старомодных высоких гетр выглядывают начищенные до блеска ботинки из козлиной кожи.
— Я говорю о нашей первой встрече. В тот день я принял вас за другого. Думал, что вас зовут Форнари. Может, вы его знаете? Хотя вряд ли. Он, как и вы, работает в CIRCE — Международном консорциуме по исследованиям в области кибернетики и энергетики, но занимает более скромную должность. А следовательно, получает гораздо меньше вас. Во всем виновата беспечность нашего доброго знакомого Джанниполо Гатто, чей острый ум и горячую веру мы оба знаем и ценим.
— Веру во что?
— В будущее итало-египетских отношений, — объяснил Незрин, закуривая очередную сигарету. — CIRCE возложил на этого Форнари совершенно невероятную миссию. Предполагалось, что он едет в Сивах для секретных переговоров по поводу приобретения земельного участка. Цель этого фарса заключалась в следующем: нужно было заставить нас поверить в то, что под оазисом есть огромные залежи нефти. С точки зрения результативности все это выглядело наивно и глупо. Такими грубыми приемами уже давно никто не пользуется. В наши дни деловой человек, если он действительно хочет пристроиться На нашей территории, должен быть поизобретательнее. Сразу стало ясно, что эта поездка рассчитана на то, чтобы пустить нас по ложному следу. Значит, CIRCE готовит более серьезную акцию. Эта тактика хорошо известна. И нас удивило только одно: почему такое серенькое дело поручили вам, с вашими способностями? Все стало на свои места, когда я понял, что вы — не Форнари. Или, по крайней мере, не выдаете себя за него, если раньше у вас и были такие намерения. Во всяком случае, все это — дело прошлое. И интереса уже не представляет.
«Если вступительная речь заняла столько времени, — подумал Гвидо, — то основная часть может затянуться до утра. А как же встреча с Илитис?»
Но выдержке Незрина, видимо, пришел конец. У него больше не было сил соблюдать светские условности, и он пошел в атаку:
— Не знаю, по своей ли инициативе вы в последний момент изменили план операции или получили инструкции. Может быть, особая хитрость CIRCE заключается в том, чтобы всегда разыгрывать на переднем плане комедию, подобную этой. Дескать, при провале удастся легче Отделаться, чем при серьезно спланированной акции. В этом что-то есть.
Гвидо не стал комментировать эти предположения, и его собеседник продолжал:
— Я обладаю достаточным чувством юмора, чтобы оценить комизм ситуации. Мы говорили на разных языках. Я ведь узнал вас только после того, как вы вышли из моего кабинета.
— А разве мы раньше где-то встречались?
— Никогда. Но я много слышал и читал о вас. Прежде чем перейти к сути дела, позвольте задать вам один вопрос: какого черта вы соврали мне тогда? Гвидо вопросительно взглянул на египтянина.
— Вы представились инженером Гвидо Андреотти. Какую цель вы преследовали этой ложью? Она была для вас совершенно бесполезна. Вы ведь ни разу даже не попытались сделать вид, что ищете какие-то месторождения или, на худой конец, подбираете маршрут для прокладки трубопровода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Но не в Сивахе?
— Да, только не в Сивахе. Здесь вечно длится поражение, так как его приветствуют. И все же, по-моему, сивахцы просто временно отступили, ожидая возвращения им status quo, — так же, как мяч, который, сжимаясь в момент удара, не думает, что через мгновение спружинит и взлетит.
— Но мячу не нравится, когда по нему бьют, — заметила Вана.
— Кто знает? Особенно если ему не больно. Сивахцы не страдают от недостатка прав и даже от нищеты. Они бедны, но не подозревают об этом. Они счастливы, потому что им не приходится кем-то управлять. Во всем остальном они не менее чувствительны и не более подвержены мазохизму, чем остальное человечество.
— У них что, наследственная аллергия к власти?
— Откуда я знаю? — сухо ответил Гвидо, словно своим вопросом Вана нанесла ему личное оскорбление.
С этими словами итальянец повернулся к хозяину дома, приглашая его принять более активное участие в беседе, чем ароматизация воздуха гаванской сигарой.
— Как вы объясните тот факт, Селим, — он впервые обратился к египтянину по имени, — что сивахцы никогда не доставляли беспокойства ни местным, ни центральным властям?
— Правительство заботится о них точно так же, как обо всем остальном населении Египта, — бесстрастно ответил эль-Фатгах.
— Позвольте мне повторить свой вопрос, — терпеливо сказал Гвидо. — Я не спрашиваю, заботится ли правительство Египта о жителях Сиваха, а как раз наоборот — почему не заботится?
— Оно уделяет Сиваху не больше и не меньше внимания, чем другим городам, включая и столицу.
— У меня сложилось другое впечатление, — возразил Гвидо. — По-моему, о Сивахе заботятся гораздо меньше, а точнее — вообще не заботятся. А сивахцев правительство вообще не интересует.
— Это говорит о том, что жители Сиваха довольны своим правительством, — сухо сказал Селим. — Люди по большей части интересуются властями, когда хотят покритиковать их.
— Своим интересом люди доставляют правительству гораздо больше неприятностей, чем критикой. Некоторые устраивают заговоры, восстания, революции, свергают правителей, меняют одних на других, строят демократию на трупах диктаторов, устанавливают республику вместо монархии и так далее. Такие вещи случаются даже в Египте, не так ли? Но сивахцы никогда в этом не участвуют. На протяжении всей истории — а она у Египта немалая — это племя никогда не тревожило государственных мужей — от фараонов до Садата. Оно всегда всем довольно. Разве они когда-нибудь жаловались на низкую зарплату? Или на высокие налоги? Разве их волнует пассивность в общественной жизни страны? Они никогда никого не беспокоили. Возмущались ли когда-нибудь сивахцы решениями, принятыми в верхах через их головы и без их ведома? Никогда. Откровенно говоря, иначе и быть не может: у жителей Сиваха нет своего мнения. Я говорю об общественной жизни, хотя эта жизнь складывается и из их жизней. Нигде больше я не встречал такого безразличия.
— Вы уверены, что действительно столкнулись здесь с подобным безразличием? — мягко спросил Селим.
— У меня есть глаза и уши, господин вице-губернатор, — резко возразил Гвидо. — И в этом смысле пустыне не удастся отделаться миражами. Селим молчал.
— Напрашивается единственное разумное объяснение: сивахцы не интересуются политикой, потому что они вообще ничем не интересуются. Может быть потому, что они от рождения мягкотелы и глупы. Но эту гипотезу я отбросил, когда попал в Сивах и убедился в обратном.
Эль-Фаттах, казалось, был заинтригован.
— Так, значит, вы все знали до того, как предприняли эту поездку? — удивленно спросил он.
Но Гвидо не так-то легко было сбить с толку:
— Я интересуюсь историей слишком серьезно, чтобы не заметить такой особенности. Ведь тысячелетиями в обществе насаждалась мысль о том, что сильный всегда прав.
— Возможно, у жителей этого оазиса имелись свои причины быть удовлетворенными правом сильного, — предположил Селим.
— Вполне возможно, — согласился Гвидо, саркастически усмехнувшись. Но Селим был нечувствителен к дерзостям, а тем более к насмешкам.
— Значит, пребывание здесь, мистер Андреотти, навело вас на мысль о какой-то другой причине миролюбивого нрава сивахцев, чем та, которую вы назвали сначала?
— Нет, — вздохнул Гвидо. — Я не нашел никакой причины. Ее просто нет.
— Вот видите! — любезно завершил беседу хозяин, вставая, чтобы проводить гостей к выходу.
* * *
— Почему тебя так волнует равнодушие к политической власти жителей Сиваха? — спросила Вана, когда они снова остались наедине. — Ты что, хочешь всех людей сделать счастливыми?
— Думаешь, у меня может быть другая причина?
— Я не думала, что ты так любишь человечество.
— Ты, видимо, недостаточно меня знаешь.
— Видимо, я совсем тебя не знаю. И это меня пугает.
— Вана, — спросил Гвидо позднее, — почему ты не любишь своего отца? Ведь ты приехала сюда, чтобы научиться любить его.
— Наверное, ты убедил меня, что после десяти лет уже трудно чему-то научиться. Мне слишком поздно учиться быть дочерью.
— А он? Ему тоже не нужно запоздалое отцовство?
— Отец — это человек, в котором нуждаешься. Тот, кто утешает и ободряет маленькую дочь, когда она боится темноты и смерти. Тот, кто не расстается с ней, пока она не научится обходиться без отца. Но это не тот, кто вежливо улыбнется дочери при встрече через двадцать пять лет и скажет: «Как дела, Ванесса?»
— Но все же Селим не дикарь.
— Нет, он варвар!
— Ты безжалостна.
— Я чересчур жалостлива. А с ними надо обращаться пo-варварски. Чтобы те, кто покидает нас после рождения, не пытались потом руководить нами.
— Кого ты относишь к варварам?
— Я называю варварами тех людей, которые молятся на своих предков и не замечают своих детей. Варвару верят, что идеями полутора-двухтысячелетней давности можно руководствоваться и сегодня, и еще через сотни лет. Тех, кто считает, что строители пирамид были выше нас и что шедевры жестокости и точного расчета могут быть бессмертны. Они считают прогресс противоестественным, представляют будущее как идеализированное прошлое. Они уверены, что знают все лучше остальных и всегда будут знать. Они не сомневаются, что постигли истину, но при этом не в состоянии думать иначе, чем их отцы и боги. Они просят священников вести, а философов-.страховать.
Они постоянно ссылаются на историю, гордятся только своей страной или нацией, поддерживают только свою партию. Варвары живут мистическим экстазом или предрассудками и стараются заставить других жить так же. Я называю варварами хранителей обычаев и наследия предков, ревнителей веры. Варвары — те, кто одевается согласно традициям и никогда не устает от своих привычек. Я называю варварами тех, кто собирается в узком кругу избранных, устанавливает знаки различия, изобретает свой секретный язык, отгораживаясь от тех, кто не разделяет их страхи и ненависть, чтобы чужак не мог проникнуть на их сборище, в их мафию. Я называю варварами тех, кто окунает розу в кровь людей, которых они убили ни за что, и кладет ее на трупы убитых. Я называю варварами тех, кто верит в семейные тайны, в то, что нельзя выносить сор из избы и ворошить грязное белье. Варвары — те, кто уверяй в себе и никому не доверяет. Они боятся проиграть, но никогда не выигрывают, потому что не умеют рисковать. Они остаются на месте, точно мертвые. И так же, как мертвые, неспособны измениться.
— Но здесь, в Сивахе, живут мужчины и женщины, изолированные от мира. Они живут замкнуто, одним кланом, но не причиняют никому зла и ничего не скрывают. Их уединенность притягивает нас сильнее, чем их боги. Пустыня не всегда обманывает.
— Я ненавижу все, что тянет человечество назад. Лучше обмануться, двигаясь вперед, чем застыть на месте.
— Ты больше ничего не ждешь от Сиваха?
— Ничего!
И, глядя перед собой широко открытыми глазами, точно мысли ее были уже где-то далеко, Вана добавила:
— Я не стану спрашивать совета ни у отца, ни у нации, как устраивать свою судьбу. Я не стану придумывать оправдания и прятаться от своего одиночества. Я не стану строить свое будущее на чужом прошлом.
Часть III
ЕДИНОРОГ И АНТИДЕВСТВЕННИЦА
Глава первая
РАЗУМ ПЕСКОВ
Вертолет со специальным знаком на фюзеляже опустился точно в очерченный круг. Кроме наземной команды и двух-трех полицейских, сидевших в зале ожидания приземление вертолета видел один человек, подошедший поприветствовать прилетевшего Незрина Адли. Лимузин довез мужчин до гостиницы. Встречавший изо всех сил старался выказать Незрину свое почтение.
— Я знаю, вы хотите уехать как можно скорее. Но на всякий случай я заказал для вас номер. Никогда нельзя знать, сколько времени займет такое дело.
— Все отлично! — похвалил Незрин человечка. — Так нам будет гораздо удобнее беседовать с нашим другом. Если хотите, можете поприсутствовать.
— Лучше я не буду в этом участвовать.
Первый секретарь удивленно вскинул брови.
— Боитесь, что синьора Андреотти возмутит ваше двуличие? — ядовито бросил он.
Помощник казался смертельно оскорбленным, но отнюдь не тем, на что намекал шеф.
— Что касается дела Андреотти, меня нельзя упрекнуть в неблагонадежности.
— Я ничего подобного и не думал. Это просто шутка.
Но толстенький человечек никак не мог успокоиться. Он хотел прояснить все до конца:
— Когда вы послали меня с заданием в Сивах, то думали, что итальянец хочет навредить нам. Сегодня я могу сказать с уверенностью: он — не враг.
— Разве я стал бы вести беседы с врагом, Мехди? — пожурил его Незрин.
* * *
Гвидо удобно устроился в мягком кресле с кружевным чехлом. Незрин откупорил бутылку виски.
— Сколько льда?
— Три кубика. Благодарю.
Итальянец с трудом подавил улыбку, заметив, что виски его любимого сорта. Королевская любезность? Или Незрин намекает, что им с самого начала известно все, включая вкусы Гвидо.
Но это излишне. Он никогда не питал иллюзий насчет подобных организаций. По молчаливому соглашению они дождались, пока уйдет официант, и только тогда начали дуэль.
Для Гвидо было делом чести дать залп первым.
— Вы тоже в отпуске? Похоже, что в вашем ведомстве все имеют бессрочные отпуска и проводят их только в Сивахе.
— Дорогой мой, признаюсь, дипломат я неважный, — ответил египтянин. — И в доказательство сразу перейду к делу. Но прежде позвольте принести вам свои извинения.
— О, не беспокойтесь. Я не слишком обидчив.
— — Хочу извиниться за умышленную обиду, — невозмутимо продолжал Незрин.
Он уселся в кресле поудобнее, вытянул ноги и смотрел на итальянца, поглаживая бороду. Гвидо невольно заметил, что борода его стала длиннее и что из-под старомодных высоких гетр выглядывают начищенные до блеска ботинки из козлиной кожи.
— Я говорю о нашей первой встрече. В тот день я принял вас за другого. Думал, что вас зовут Форнари. Может, вы его знаете? Хотя вряд ли. Он, как и вы, работает в CIRCE — Международном консорциуме по исследованиям в области кибернетики и энергетики, но занимает более скромную должность. А следовательно, получает гораздо меньше вас. Во всем виновата беспечность нашего доброго знакомого Джанниполо Гатто, чей острый ум и горячую веру мы оба знаем и ценим.
— Веру во что?
— В будущее итало-египетских отношений, — объяснил Незрин, закуривая очередную сигарету. — CIRCE возложил на этого Форнари совершенно невероятную миссию. Предполагалось, что он едет в Сивах для секретных переговоров по поводу приобретения земельного участка. Цель этого фарса заключалась в следующем: нужно было заставить нас поверить в то, что под оазисом есть огромные залежи нефти. С точки зрения результативности все это выглядело наивно и глупо. Такими грубыми приемами уже давно никто не пользуется. В наши дни деловой человек, если он действительно хочет пристроиться На нашей территории, должен быть поизобретательнее. Сразу стало ясно, что эта поездка рассчитана на то, чтобы пустить нас по ложному следу. Значит, CIRCE готовит более серьезную акцию. Эта тактика хорошо известна. И нас удивило только одно: почему такое серенькое дело поручили вам, с вашими способностями? Все стало на свои места, когда я понял, что вы — не Форнари. Или, по крайней мере, не выдаете себя за него, если раньше у вас и были такие намерения. Во всяком случае, все это — дело прошлое. И интереса уже не представляет.
«Если вступительная речь заняла столько времени, — подумал Гвидо, — то основная часть может затянуться до утра. А как же встреча с Илитис?»
Но выдержке Незрина, видимо, пришел конец. У него больше не было сил соблюдать светские условности, и он пошел в атаку:
— Не знаю, по своей ли инициативе вы в последний момент изменили план операции или получили инструкции. Может быть, особая хитрость CIRCE заключается в том, чтобы всегда разыгрывать на переднем плане комедию, подобную этой. Дескать, при провале удастся легче Отделаться, чем при серьезно спланированной акции. В этом что-то есть.
Гвидо не стал комментировать эти предположения, и его собеседник продолжал:
— Я обладаю достаточным чувством юмора, чтобы оценить комизм ситуации. Мы говорили на разных языках. Я ведь узнал вас только после того, как вы вышли из моего кабинета.
— А разве мы раньше где-то встречались?
— Никогда. Но я много слышал и читал о вас. Прежде чем перейти к сути дела, позвольте задать вам один вопрос: какого черта вы соврали мне тогда? Гвидо вопросительно взглянул на египтянина.
— Вы представились инженером Гвидо Андреотти. Какую цель вы преследовали этой ложью? Она была для вас совершенно бесполезна. Вы ведь ни разу даже не попытались сделать вид, что ищете какие-то месторождения или, на худой конец, подбираете маршрут для прокладки трубопровода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26