Илана словно прочитала его мысли:— Именно так, герцог. Вы раскаялись, и предпочли отдать себя в руки правосудия.— Это официальная версия?— Для вас же будет лучше согласиться.— Я подумаю.Илана с усмешкой забрала у него пустой кубок:— О, да. У вас будет предостаточно времени для раздумий. По крайней мере — до суда.Она ушла, и Квейг принялся измерять камеру шагами. Чувствовал он себя великолепно — ни следа усталости, хоть сейчас в бой, но, похоже, отвоевался. Богов он действительно благодарил — за то, что повел отряд сам, не известив никого из союзников, даже Арно сумел оставить в стороне. Наместница и так знает, кто поддерживал восстание, но фокусник, пока не пойман за руку — маг. Квейг не сомневался, что наместница ничего не забудет, но и карать по всей строгости не станет. Нельзя же оставить добрый десяток провинций без лордов, особенно приграничные земли, куда варвары как к себе домой захаживают. А именно эти лорды и поддержали Квейга — им военная реформа вместе с Тейвором давно уже стояла поперек горла. Даже сейчас герцог не смог удержать улыбку, вспомнив, как граф Виастро «побеседовал» с графом Тейвор. Несмотря на отсутствие свидетелей, разговор этот быстро разошелся сначала по дворцу, а потом и по империи. Что и не удивительно — уши в дворцовых стенах росли гуще, чем опята на трухлявом пне. Граф Виастро, доведенный до отчаянья навязанным ему за его же деньги имперским гарнизоном, в котором новобранцы занимались строевой подготовкой, в то время как его люди сражались с варварами, отправился в столицу. Ему удалось добиться некоторого снижения военного налога, но гарнизон остался на своем месте, и, после очередного спора с военачальником, граф не выдержал. Откашлявшись, он сообщил своему собеседнику: «Граф Тейвор, я еще раз изучил ваш проект военной реформы, и пришел к выводу, что вы дурак!» — на что получил весьма необычный для подобной ситуации ответ: «Что вы хотите этим сказать?» Граф, приготовившийся драться на дуэли, не нашел в себе силы еще раз объяснить Тейвору, что именно он имел в виду, и вернулся домой в твердой убежденности, что молодой военачальник рано или поздно погубит империю.Квейг грустно улыбнулся — хоть чего-то удалось добиться. Тейвора с его военной реформой теперь урезонят и надолго забудут о роспуске дворянских дружин, не говоря уже о рекрутских наборах. Нечасто в империи случаются восстания. Лордов простят и умиротворят, никто ведь не хочет проливать кровь. Он тоже не хотел. Подходящая надпись для надгробия.Ивенна… Ивенна и дети. Нет, детей никто не тронет, но Ивенна… Почему он послушал ее, позволил остаться в Квэ-Эро, не забрал эту треклятую книгу? Хотел, чтобы она перестала бояться, поверила, что все будет хорошо, устал от непреходящего страха, притаившегося на дне ее зрачков, не мог больше видеть, как дрожат ее пальцы, касаясь детской щеки. Одному только Эдаа Предвечному ведомо, что она натворит теперь, когда страх превратится в ужас, сметающий последние преграды. Одна, никого рядом, и двое детей на руках. XCIX Ее величество в очередной раз перечитывала список мятежников: граф Виастро, тут все понятно — военная реформа, недаром Тейвора в лицо дураком называл, лорд Дарио — тоже все ясно, Инванос соседствует с Виастро, да и с герцогом Квэ-Эро дружен. Герцог Уррар — этот не захотел ссориться с береговым братством, кроме того — его старший сын взял в жены одну из сестер Квейга, причем, что удивительно, по большой любви. Герцог Вонвард — еще один пограничник, и тоже воевал за Свейселы. Герцог Ойстахэ — ну, этого лиса за хвост не ухватишь, но ведь не по воздуху же отряд мятежников в Сурем прилетел, и не через горы пробирался. А по тракту без ведома герцога Ойстахэ не пройдешь. Энрисса мрачно усмехнулась — через год она вернется к вопросу о дорожной пошлине, и что-то ей подсказывало, что на этот раз старый герцог без возражений поубавит аппетит. Герцог Айон и герцог Стрэй — этим-то чего не сиделось?! На границе с Ландией отродясь никаких беспорядков не бывало, к таким мирным провинциям Тейвор пока что не проявляет особого интереса. Наместница дошла до конца списка — никак не участвовали в восстании считанные лорды, остальные помогали либо людьми, либо деньгами, либо просто закрывали глаза, позволяя разорять караваны на своих землях. Она устало потерла лоб, запачкав кожу чернилами. Растерявшихся солдат удалось разоружить без боя, теперь их заперли в казармах. Спешно вернувшимся имперским отрядам поставили палатки в дворцовом саду. Нападения на тракты продолжались, и наместница провела весь день составляя письма восставшим лордам. О, эти письма! Каждое — произведение искусства, более всего походящее на рецепт изысканного соуса. Главное в кулинарии — правильное сочетание всех ингредиентов: материнская укоризна, воззвание к дворянской чести и присяге, в меру угроз, и не переборщить с обещаниями, а то еще не поверят, что их собираются выполнять. А ведь еще нужно каждому добавить особую приправу, подходящую только для него, и ни для кого другого. Кому пообещать снизить военный налог на пять лет, а кому напомнить о давнем земельном споре с соседом, намекнуть, что давно пора пересмотреть устав ремесленных гильдий, или пригласить дочь ко двору.Королевские курьеры спешно рассылались по городам, в небе рябило от почтовых голубей, на площадях зачитывали манифест, обличающий неслыханную дерзость бывшего герцога Квэ-Эро, посмевшего поднять оружие против наместницы и королевской власти. Лишить Квейга Эльотоно титула мог только суд, но, поскольку не было никаких сомнений, что так и случится, можно было забежать вперед. Наместница, устами своих герольдов, обещала скорое восстановление мира и спокойствия, безопасные тракты, возобновление морской и сухопутной торговли. Народ расходился с площадей, недоуменно пожимая плечами: многие только сейчас узнали, что в стране — мятеж. Ну надо же, они-то думали, разбойники вконец обнаглели, а это лорды воду мутят. Давно такого не было, ох давно! Ну да, чего бы владетельному лорду и не бунтовать, небось, на площади не вздернут, на рудники не загонят, к веслам не прикуют. А отправят в изгнание — так тоже не в рубище уйдет, а со всем имуществом. Ни жена, ни дети с голоду не умрут, да и от тяжелой работы не надорвутся. Что ни говори, а лордом быть лучше, чем простым разбойником, даже если ты грабишь караваны.Энрисса понимала, что нападения не прекратятся как по волшебству. Капитаны отказывались покидать порты — мол, хорошо заработали, хотят с семьей побыть, черная курица дорогу перебежала, кораблю ремонт требуется, паруса истрепались. Если купцы настаивали — предпочитали выплатить неустойку. А посмевшие нарушить негласный запрет быстро в этом раскаивались — морские лорды больше не защищали торговые пути, а хваленые галеры Тейвора не успевали повсюду. Она была готова ждать: пока графы и герцоги получат ее письма и отзовут по домам своих людей, пока переловят настоящих разбойников, воспользовавшихся беспорядками, пока купцы поверят, что дороги снова безопасны, а береговое братство выберет другого лорда.Наместница отодвинула чернильницу, встала, размяла затекшие пальцы. Стемнело. Вот уже день, как она не видела Ванра. Нет, ночь и день, но ночь — не в счет. Ту ночь нельзя считать, она — как краткий миг между светом и тьмой, между «до» и «после». Энрисса привычно прислонилась лбом к стеклу. Первый день прошел. Так нельзя, так сходят с ума, начав с дней, она скоро будет считать часы, потом минуты, сама у себя украдет бесценное время. Как все изменилось за один день. Еще утром Энриссе казалось, что она уже мертва, механическая игрушка, творение умелого мастера, будет ходить, говорить, принимать решения, во всем походить на настоящую, живую Энриссу, пока, однажды, тоже утром, не кончится завод. А сейчас она уже живая, просто приговоренная к смерти. Смертный приговор с отсрочкой на десять лет, а дворец — роскошная камера смертника. И оказалось что быть мертвой — легче, чем постоянно ожидать смерти. Все люди с момента рождения — обречены умереть, и так ли уж велика разница, знаешь ли ты свой день и час. Сегодня она не станет разговаривать с герцогом Квэ-Эро. Что может один смертник сказать другому? Потом все равно придется, это неизбежно, но не сегодня. Быть может, завтра ей станет легче, завтра она найдет в себе силы не смотреть, как в клепсидре медленно струится вода, перестанет отсчитывать удары сердца.В дверь кабинета негромко, но уверенно постучали. Младший секретарь пришел за бумагами. Усердный молодой человек, весьма усердный, усердие просто струится из внимательных глаз, скользит в каждом жесте, а уж в голосе — разве что только из горла не выпрыгивает. Жаль его разочаровывать, но…— Передайте господину Пасуашу, что завтра я жду его в кабинете с утренним докладом.Секретарь поклонился так быстро, что даже наметанный глаз наместницы не успел заметить досаду на его лице. Она усмехнулась ему вослед: сделка есть сделка. Господин Пасуаш получит свою плату сполна, но и отработает эту плату до самой последней минуты. C Солнце светило только в первый день, следом зарядили дожди. Стук капель о стекло сливался в монотонный шум, похожий на гул прибоя. Его ни о чем не спрашивали, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали. Прошло всего несколько дней, а ему уже казалось, что это — навечно. Четыре стены, маленькое окно и дождь, бесконечный дождь. Каждый раз вскидывался на шум открывающейся двери, но это всего лишь стражник приносил обед. Пока еще удерживался, не задавал вопросов, догадывался, что стражник не станет отвечать, но понимал — терпения хватит ненадолго.За ним пришли на шестой день, ближе к вечеру. Вели по дворцовым коридорам, подавшиеся на пути придворные торопливо отступали, освобождая путь четверке стражников, окружившей герцога. Квейг не сразу понял, куда его ведут — канцелярии располагались в левом крыле, а они шли по центральному, поднялись наверх, здесь он никогда не был — на третьем этаже располагались личные покои наместницы и ее доверенных дам. Значит, наместница… Право же, он бы предпочел прямо сейчас на плаху. Не знал, что ей сказать, как посмотреть в глаза, теперь, когда нет места для сомнений, и уже неважно, как она могла лгать, убивать, ложиться в одну постель с Ванром Пасуашем. Она такая, какая есть, а он не может не любить и такую.Энрисса ждала в своем кабинете, в чашке перед ней дымился карнэ, время от времени она подносила чашку к губам, и каждый раз отставляла обратно. Она любила освежающую горечь красноватого напитка, но сегодня привычный вкус раздражал вместо того, чтобы отгонять усталость. Стражники ввели заключенного в кабинет, и, отступив, стали вдоль стены, настороженно поглядывая на своего подопечного. Заковывать арестованного не приказывали, вот они и смотрели сейчас на его свободные руки так, словно герцог прямо с места кинется на наместницу и попробует задушить. Но нет, он стоял смирно, даже коротко поклонился, встретив ее взгляд. Энрисса жестом отослала стражу, охранники повиновались с видимой неохотой. Случись что — никто не станет слушать, что «ее величество сама приказала», с них три шкуры сдерут. Наместница подождала, пока последний стражник закроет за собой дверь, и только потом заговорила:— Добрый вечер, герцог.— Добрый вечер, ваше величество, — ответил он, и собственный голос показался Квейгу незнакомым.После обмена приветствиями повисла тишина. Женщина в кресле и мужчина, стоящий перед ней, смотрели друг на друга. В этом свете серые глаза наместницы казались голубыми, словно вода в горном озере, а поверх спокойной голубизны тонкой дымкой раскинулся серый цвет, как прозрачная кромка льда у самого берега. Квейг все никак не мог отвести взгляд, всматривался в ее лицо, видел внезапно заострившиеся скулы, сжатую линию губ, угадывал россыпь морщинок вокруг глаз, умело скрытую пудрой, видел ее лицо, потускневшее и застывшее, видел, и никак не мог понять, что же случилось с этой женщиной, еще несколько месяцев назад — самой прекрасной женщиной в мире. Неужели это его вина? И все, что она сделала, в этот миг отступило назад: и черные флаги над замком Аэллин, и маленький гроб в семейной усыпальнице, и оставшийся сиротой Леар, и коротконогий Ванр Пасуаш, и даже потерянный взгляд Ивенны — все казалось ничтожным, когда он смотрел на ее лицо. Упасть на колени и просить, умолять о прощении — но разве это вернет погасший свет?Герцог заставил себя отвести взгляд: нет, что бы ни случилось — не он причина. Ее кто-то ранил, ударил в самую сердцевину и не выдернул гарпун. И как другие истекают кровью — она истекла светом, оставив пустую оболочку. Свеча без фитиля — самый лучший белый воск, а никогда не будет гореть. А может быть, она сама изранила себя, не в силах усмирить больную совесть? Он не знал ответа. Он молча опустил голову, уставившись в пол.Энрисса же негромко произнесла:— Теперь, когда все закончилось, я просто хочу спросить вас: почему?О, если бы на другие вопросы можно было ответить так же легко, как на этот:— Я должен был защитить свою семью.— Даже если ей ничего не угрожало? Поднимите голову, герцог, я хочу видеть ваше лицо. Я знаю, ваша жена считает, что я убила ее брата и племянника. Боится, что я убью и ее, ради книги. Знаю, что не могу доказать свою невиновность. Более того — я была готова убить. Но не убивала. Ваше право — верить мне или нет, — голос дрогнул, — я не убивала герцога Суэрсен и его жену. И, — голос дрогнул, на этот раз сильнее, — их мальчика. Я не смогла бы… даже ради блага империи.И он снова смотрел в ее глаза, скованные серым льдом. И ему показалось, что там, в самой глубине, если приглядеться, можно заметить то ли отблеск, то ли искру былого огня. И ответить — «нет» — значит загасить эту слабую искру. Навсегда. И он ответил:— Я верю вам, ваше величество, — и, произнося эти слова, все еще не в силах оторваться от ее взгляда, он осознал, что не лжет. Он верит ей, так же, как поверил Дойлу. Быть может он не всегда мог распознать ложь, но не мог не увидеть правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83