К огорчению Финн, после этого разговора между ней и Дайдом появилась какая-то неловкость, и, непонятно почему, между ней и Джеем тоже. Вплоть до той ночи, когда они получили письмо от Изабо, отношения у них были лучше некуда, Финн давно забыла и простила Джею тот злосчастный поцелуй в Купальскую ночь и снова чувствовала себя с ним легко и свободно. Возможно, решила она, это произошло потому, что Джей рассказал ей о чувствах Дайда к Изабо, которые циркач явно не хотел делать достоянием гласности.Финн стала проводить больше времени с Эшлином Волынщиком, поскольку он находил все, что бы она ни делала, правильным и подобающим, и никогда не смотрел на нее с неодобрением, как Брангин, и не молчал грустно, как Джей. Молодой человек вспыхивал от удовольствия каждый раз, когда она останавливалась поболтать с ним, и был единственным, кто не читал ей мораль за игру в карты или курение.Кроме того, она убедила Диллона давать ей дополнительные уроки воинских искусств и посвящала большую часть досуга этим занятиям. Молодой оруженосец был уже одним из самых искусных и сильных бойцов в свите Ри, и Финн надеялась, что он научит ее каким-нибудь приемам Шрамолицых Воинов, которые перенял у Изолт. Хотя девушка и скучала по Паршивому своего бездомного детства, она чувствовала растущее уважение к тому серьезному и замкнутому человеку, в которого превратился Диллон. Тень заклятого меча, который он носил, сделала из нахального попрошайки, острого на язык и быстрого на драку, человека вдумчивого и неторопливого в каждом слове и движении. Диллон знал, что, обнажив Джойус, он должен будет сражаться до тех пор, пока все его противники не падут замертво, и никогда не пользовался им без крайней необходимости. Когда они с Финн сходились в тренировочном поединке, он дрался учебным деревянным мечом, хотя Джойус всегда находился поблизости.Наступил канун Самайна, темный и бесшумный, как эльфийская кошка Гоблин. Густой туман опустился на все долины и окутал Киркенни тонкой холодной пеленой. В Лукерсирее сотни зажженных фонарей и костров, звон колоколов и пестрые наряды бросали вызов ночи мертвых. Здесь, в Тирсолере, люди запирались в домах и задергивали занавески. Ночью в Самайн оживали призраки, а повсюду вокруг бродили злые духи, и ни один тирсолерец не отважился бы выйти за дверь.Лахлан и его свита довольно долго спорили, что же им делать в Самайн. У Лахлана не было никакого желания отвращать от себя только что обретенных союзников, выставляя напоказ свои языческие обычаи, он полагал, что должен уважать разницу между двумя культурами, тем не менее оставаясь верным наследию предков. В конце концов решено было праздновать Самайн так, как это всегда делалось в его юные годы. В главном зале Крепости Киркенни собирались развести огромный костер, вдоль стен развесить цепи с фонарями, вырезать из выдолбленных репок пугающие лица, ухмыляющиеся огненными ртами и глазами, а на столы поставить роскошное угощение. Всех обитателей Киркенни, от лорда до последнего трубочиста, пригласили присоединиться к празднествам, но ни одного не осудили бы за отказ.К удивлению Лахлана, довольно многие жители Киркенни, несмотря на противную изморось и блуждающих духов, осмелились появиться на празднике, а некоторые даже сделали попытку украсить свою темную одежду последними листьями или бантами из серых лент. Ни один из Серых Плащей не захватил с собой праздничной одежды, но каждый умудрился найти хоть один яркий предмет гардероба, так что главный зал был наполнен движением пестрой толпы. Все музыканты вытащили свои инструменты и играли на публике, впервые с тех пор, как вступили на тирсолерскую землю, и в зале ритмично покачивались ряды и квадраты танцующих. Хотя ни один из тирсолерских гостей не решился присоединиться к ним, многие, похоже, наслаждались зрелищем, а любое осуждение вежливо пресекалось, к огромному изумлению Эльфриды.— Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу музыку и танцы в Тирсолере, — сказала она Изолт, — не говоря уж о том, чтобы хозяин замка притопывал ногой в такт!— Времена меняются, — отозвалась Изолт.— Надеюсь, что к лучшему, — с тревогой заметила Эльфрида, и Изолт улыбнулась ей.— Определенно к лучшему. Почему бы тебе не пойти потанцевать?— Я не умею, — призналась Эльфрида.— Ой, это совсем просто. Я уверена, что Айен может научить тебя. Почему бы тебе не попросить его?Эльфрида заколебалась.— Старейшинам это может не понравиться, — сказала она. — До них непременно дойдут слухи.Старейшины были самой могущественной группой в государстве, выбираемые прихожанами из всех социальных слоев, чтобы надзирать за тем, как пастор управляет своим приходом. Всеобщее Собрание, управлявшее Тирсолером, состояло из самых влиятельных старейшин и священнослужителей и было очень суровым в своих воззрениях. Они осуждали все виды развлечений, называя колоду игральных карт «молитвенником дьявола», пару игральных костей — «костями дьявола», а скрипку — «ящиком Сатаны». Любые личные украшения считались греховными, и женщину могли выпороть в церкви за приколотую к поясу маргаритку. Но особенно гнусными старейшины считали танцы, полагая их в основе своей безнравственными. Ни один старейшина из прихода Киркенни не появился на самайнском пиру, поскольку все они, без сомнения, сочли его распутным и еретическим праздником, но Изолт, как и Эльфрида, знала, что среди собравшихся здесь в эту ночь были их шпионы.— Ну и что? — спросила Изолт. — Когда ты станешь банприоннсой, тебе придется проводить здесь перемены. Вполне можно дать им это понять сейчас.Эльфрида поколебалась, потом покачала головой.— Нет, я лучше не буду.— Тогда я буду, — сказала Изолт, отставив свою чашу с пряным элем и поднимаясь на ноги. Лахлан с улыбкой подошел к ней через весь зал, и они вдвоем с воодушевлением присоединились к танцующим.Финн тоже танцевала, и ее карие глаза с зелеными искорками горели от возбуждения. Как обычно, заразительная мелодия скрипки Джея плела свою магию, так что даже самые неодобрительно настроенные местные жители кивали головами и притопывали ногами в такт музыке. Когда мелодия подошла к концу, Финн как-то очутилась рядом с Джеем и порывисто воскликнула:— Ох, до чего же я люблю твою скрипку, Джей! В твоих пальцах действительно живет магия.— Спасибо, — хрипло ответил он, не глядя на нее, и, подняв смычок, тут же начал новую мелодию. Все радостное возбуждение Финн как рукой сняло. У нее испортилось настроение, и она вышла из цепочки танцующих, чтобы подлить в свой бокал самайнского эля, сдобренного яблоками, медом, виски и специями. Она увидела свою кошку, свернувшуюся клубочком в мягком кресле у камина, и пошла искать утешения в ее мягком мехе и ласковом мурлыканье. Многие из местных начали бросать на девушку косые взгляды, когда она посадила Гоблин к себе на плечо, и Финн показала язык одному грубому мальчишке, который, почти не скрываясь, сделал отгоняющий зло знак.Из своего кресла она наблюдала за Джеем, но тот ни разу не взглянул на нее и не подал виду, что чувствует ее взгляд. Финн привыкла к потоку безмолвного общения, всегда присутствующему между ними, к той не нуждающейся в словах связи, которая держалась на их одинаковом чувстве юмора, почти благоговейной любви к музыке и душевном взаимопонимании.Ее огорчение холодностью приятеля вскоре уступило место злости. Когда Дайд и Нелльвин запели очень красивую и пристойную любовную песню, позволив Джею отложить свою виолу и отдохнуть, она прямиком отправилась к нему с Гоблин на плече.— Почему ты на меня дуешься? — резко осведомилась она. — Что я такого сделала?— Я не дуюсь на тебя, — спокойно ответил Джей, наполняя свой кубок пряным элем.— Тогда почему ты такой странный? Разве мы больше не друзья? — Злость в голосе Финн сменилась тревогой.Он взглянул на нее, и его рот перекосился в гримасе.— Прости. Конечно же, мы все еще друзья. Просто я…— Что?Он неопределенно помахал рукой.— Я не могу… Я знаю, что это не твоя вина… я просто…В этот момент песня подошла к концу, и Гвилим Уродливый проковылял вперед и высоко поднял руку, призывая к тишине. Теперь на нем было белое струящееся одеяние колдуна, длинные черные волосы расплетены, а пальцы унизаны кольцами. Как и обычно, его посох был настолько же костылем, насколько и символом связи с Шабашем, потому что Гвилим потерял ногу в пыточных камерах Оула, и теперь ходил на деревяшке, пристегнутой к бедру.— Самайн знаменует смену времен года, начало зимы и мертвых месяцев, — сказал он. — В эту ночь души мертвых, если захотят, могут вернуться, чтобы явиться к тем, кто обидел их, или поговорить с теми, кого они любили. В ночь Самайна открываются двери между всеми мирами: дверь между миром мертвых и миром живых, дверь между прошлым и будущим, дверь между известным и неведомым. Это грозное время, ибо не всем духам мертвых здесь рады, и не все видения других мест и времен желанны.Это время подумать о прошлом и его ошибках, и будущем, как мы хотели бы его видеть. Поэтому в эту ночь мы, члены Шабаша, призываем всех избавиться от провинностей и промахов прошлого и попытаться стать сильнее и мудрее, храбрее и сострадательнее, вернее своему глубинному «я». С этой целью мы просим всех здесь присутствующих написать на листке бумаги свою самую большую слабость или неудачу и бросить его в костер, загадав при этом желание. Это время быть искренним с собой, взглянуть на себя незамутненным взглядом, каким вас видят другие, и подумать о том, каково истинное желание вашего сердца.Он заново сложил костер из поленьев семи священных деревьев — ясеня, орешника, дуба, терна, пихты, боярышника и тиса — и посыпал его солью и истолченными в порошок травами, так что языки пламени взметнулись вверх сияющей радугой фиолетового, зеленого и голубого, заполнив комнату ароматным сладковатым дымом.Медленно, один за другим, люди брали предложенное им перо и пергамент, после долгих размышлений писали что-то, подходили к огню и кидали в него свои записки. Некоторые смущенно посмеивались и бросали друг на друга застенчивые взгляды. Другие были очень серьезны, внимательно глядя, как огонь превращает в пепел их клочки пергамента, и вполголоса бормоча молитвы.— Помните, как мы в последний раз делали это все вместе? — сказала Джоанна, когда Лига Исцеляющих Рук собралась, чтобы обдумать свои желания. — Там были все, кроме тебя, Финн. У нас не было чернил, поэтому Диллон заставил нас записать их своей кровью. — Она вздрогнула при воспоминании, полушутя-полусерьезно. — Мы находились в разрушенной башне ведьм, и все до одного страшно боялись призраков.— Вы, может, и боялись, — возразил Дайд. — А я — нет.— Я пожелала перестать быть трусихой, — улыбнулась своему воспоминанию Джоанна. — А сразу после этого мне пришлось выйти на улицу в грозу, когда вокруг выли волки и привидения, и позвонить в башенный колокол. Я думала, что умру от ужаса!— Но ты сделала это! — с гордостью воскликнул Коннор, и сестра улыбнулась ему.— Да, я это сделала. С тех пор меня почти ничто не пугало. Думаю, что самым ужасным была необходимость сделать это в одиночку, но все-таки я смогла побороть страх.— Вы заставили меня написать на моей бумажке «тиран», — сказал Диллон. — Думаю, я был довольно деспотичным.— Самую капельку, — рассмеялась Финн. Она повернулась к Джею, покраснев. — А ты что написал?Он взглянул на нее, потом отвел глаза, ковыряя носком башмака ковер.— Не помню.— Я знаю, ты пожелал, чтобы кто-нибудь научил тебя играть на твоей старой виоле так, как должно, — сказала Джоанна. — Значит, твое желание сбылось.— Надо думать, — сказал Джей безрадостно.— А ты что загадал, Томас? — с ласковой улыбкой спросила Джоанна.Он поднял на нее небесно-голубые глаза.— Чтобы был мир и я смог вернуться домой, к маме. — Все замолчали, встревожившись. Томас продолжал: — Так что видите, из вас всех только мое желание не исполнилось.— Если не считать Антуанна, Эртера и Парлена, — хрипло сказал Джей.Праздничное настроение тут же пропало, все погрустнели, беспокойно глядя на клочки бумаги, которые держали в руках.— Что ж, я знаю, что напишу, — весело сказала Брангин. — Я хочу быть самой лучшей правительницей для своего народа, какой только смогу, а это означает, что следует стать более снисходительной и попытаться лучше понимать человеческие недостатки и слабости. Не хочу, чтобы меня опять называли разряженной фифой с постным лицом. — Она улыбнулась Финн и написала своим изящным почерком: «Разряженная фифа с постным лицом».— Пылающие яйца дракона! — воскликнула Финн. — Кто бы мог представить?— Ну а я хочу быть величайшей целительницей в стране, — сказала Джоанна. — А великий целитель должен всегда быть терпеливым, сочувствующим и сострадательным к другим людям. На прошлой неделе я застала одну из целительниц в слезах, потому что назвала ее тупицей и набитой дурой, и знаю, что они терпеть не могут, как я ими командую. Так что думаю, теперь настала моя очередь сжигать слово «тиран»!— Если ты собираешься написать то, что в прошлый раз загадал я, то поменяемся желаниями, — полушутя сказал Диллон. Склонившись над столом, он старательно вывел на своей бумажке слово «трус».— Чтобы больше не бояться? — мягко спросила Джоанна. — Но зачем, Диллон? Я не знаю никого храбрее тебя.Он встретил ее взгляд, гладя богато украшенную рукоятку своего меча.— Он требует крови, — ответил он просто. — Однажды она будет моей.Джоанна кивнула. В ее глазах плескалось сочувствие. Они вместе прошли через зал и бросили свои записки в огонь, напряженными глазами глядя, как они исчезают в дыму.Не сказав ни слова, Томас быстро нацарапал своим круглым детским почерком «мир», и Коннор торопливо сделал то же самое, застенчиво улыбнувшись своему другу. Мальчики вместе подошли к огню, оба белокурые и с большими голубыми глазами, но один худенький и хрупкий, а другой куда выше и крепче, хотя между ними было лишь несколько месяцев разницы.— А ты что напишешь, Эшлин? — спросила Брангин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45